Весной пятьдесят шестого года меня пригласил к себе Бенкендорф. Александр Христофорович в отставку вышел в семидесятилетнем возрасте, так что приглашение было совершенно «не официальным», но мне было с ним вообще всегда интересно поговорить. И в этот раз тоже разговор получился интересным. После формальных приветствий и разговоров о здоровье он вдруг внезапно спросил меня:

— А как вы думаете, Никита Алексеевич, из чего можно сделать порох, который при взрыве не нагревается вовсе и вскоре исчезает без следов?

— Лично мне ничего подобного не известно. Более того, я убежден, что сделать что-то такое невозможно, поскольку любые пороха превращаются в газы, то есть взрываются, исключительно от жаркого горения.

— Но ведь пулю-то, которая взрывается без нагрева, кто-то, да сделал?

— Да не взрывается она, в просто разрывается на куски. Если пулю, скажем, свинцовую, в воду выстрелить, то она от удара о воду сильно сомнется. А если сделать пулю в виде стакана, то вода, попадая под давлением внутрь такой пули — а давление от удара о преграду возникает — пулю разрывает. Но свинец слишком мягкий, такую пулю уже при выстреле пороховые газы сомнут, а вот если сделать ее из меди… да еще надрезы надлежащие сделать, чтобы по ним пуля разрывалась на куски, то вот тогда…

— Забавно, а я-то понять не мог, отчего всегда столь ровные куски выходят…

— Однако пуля такая уже воздухом очень быстро тормозится, так что годится она лишь для пистолетов, чтобы стрелять из него на небольшое расстояние.

— А когда сия пуля попадает в человека, то сразу requiescat in pace. Остроумно!

— Нет, вы не правы, это не латынь, а английский: radically invasive projectile. Не перифраз или атономасия, а, если так можно выразиться, строгое техническое описание.

— А, ну да, у вас же, как сами говорите, инженерное мышление. А вот скажите мне, господин экс-канадский губернатор, вы не в курсе, зачем некий канадский подполковник такими пулями изрядно людишек живота лишил? По многим, конечно, я бы подполковника сего поддержал, не делом, так словом. Но вот зачем этому подполковнику было убивать какого-то паршивого студента? Причем из незаконнорожденных?

— А какого именно?

— Даже так? Ну да ладно, дело прошлое, да и забытое. А студент, о котором мне знать было бы интересно… Сын капитана Яковлева, Герцен его фамилия.

— Отец его был человеком достойным, а этот… Есть такие люди, их в народе либералами кличут. У них не просто душонка гнилая, они за слой масла на своем хлебе не только отца с матерью продадут, но и Родину. А платить за Родину много желающих… было. И хуже того, людишки эти, ничего тяжелее ложки, которой они жрать в три глотки готовы, не державшие, иной раз чтобы вкусняшки от других людей получить, до того развили дар обводить прочих вокруг пальца и свой хорошо подвешенный язык так натренировали, что вполне способны и прочих убедить в том, за что им враги Отечества платят. Ссылать таких — дело малопродуктивное, ведь им для вредительской работы только язык и нужен, а ссылка еще и ореол мученика на них наденет…

— Тут вы, Никита Алексеевич, тоже, скорее всего, правы. А я раньше особо насчет языка, которым они способны как помелом махать, не подумал. Меня, собственно, лишь студент сей смущал. И уж напоследок… мне, я думаю, уже немного осталось, и я лишь из любопытства спрашиваю, никому более не выдам: подполковник этот… он сам решения свои исполнял или помощников находил?

— И на чем подполковник этот спалился?

— Спалился? Оригинально, не слышал ранее такого. Много денег он в столице тратил тогда, еще в двадцать пятом, а от того запомнился многим. И не только он… Опознал супругу его один купчишка когда она поэта одного из столицы забирала, но жадный был, ко мне прибежал — видать, на награду великую рассчитывал, боялся, что младшие чины награду эту меж собой поделят.

— И?

— Видно, переволновался от жадности. Из кареты моей выходя, споткнулся, упал — и шею сломал. Но мне все же интересно, кто…

— Сам, всё сам.

— И учителя в Саратове? Насколько я помню, не могло его быть тогда в Саратове!

Ну да, это я промахнулся: когда Чернышевский отдавал душу, причем скорее дьяволу, нежели богу, я с Бенкендорфом как раз строящуюся железную дорогу инспектировал.

— Ах да, запамятовал. Но ведь верно говорят, что человек прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть.

— Сама Талия державы нашей?!

Да, иногда слышал я, что Алёну в Одоеве, да и в Туле и даже в Москве называли именем одной или другой музы, причем в Москве как раз чаще именно именем Талии — музы комедии, за ее театральные пристрастия, но то, что прозвища ее и до столицы дошли, не знал еще.

— Я вам этого не говорил.

— А я и не слышал, да и о домыслах своих пустопорожних не скажу никому. Но… воистину, великая женщина! Которая всюду сопровождает великого мужа… Спасибо, Никита Алексеевич, теперь мне и умирать не страшно: знаю, что есть у России Защитник!

— Все равно умирать не стоит, рано еще. Вы таблетки-то принимать не забываете?

— Забудешь тут…Кто мне часы подарил, что каждый полдень каркают «прими таблетку»?

— Каркают? У Алёны вроде голос на вороний не похож…

— Поначалу-то голос приятный был, а нынче испортился. Видать, часы стареют быстрее людей.

— Это я прикажу исправить, там одну пластину всего и поменять лишь нужно. Сейчас дочь моя новый материал для таких пластин придумала, голос как живой будет.

— Ну спасибо… А если подполковника канадского встретите, ну чисто случайно когда, скажите ему: пусть не выпендривается более и обычные пули пользует.

— Скажу, но вряд ли он послушает: неизвестность пугает даже больше, чем собственно смерть чужая, и многих вполне нормальных людей именно эти страшные пули от дел небогоугодных уже отвратили.

— Странные люди в Канаде этой живут, иной раз я понять их не могу. Но… это их жизнь, и им виднее, как правильнее жить. Спасибо, что пришли, порадовали старика…

Откровенно говоря, я уже всерьез собрался в шестьдесят «выйти на пенсию», но взглядом зацепился за написанную же мной самим еще семь лет назад «программу освоения Австралии». Там вообще-то интересного было немного, и почти всё их этого «интересного» уже воплощалось: строились балкеры-двадцатипятитысячники, на которых уже вывозились уголь с новеньких карьеров, руда железная или просто чугун. За неполных пять лет там проложили железную дорогу через весь континент, по которой налево возили уголь, а направо — уже готовый чугун, сталь или просто руду железную. Возили много, так что уже начали и вторые пути класть чтобы вообще без перерывов снабжать Россию черным металлом. Но кроме черных-то еще и цветные есть, а про это я как-то забыл. И забыл, что северо-восточное окончание Австралии покрыто бокситами толщиной чуть не в сотню метров — а могучей уже металлургии Хабаровской губернии и в Порт-Артурском военном округе балкеров для перевозки руды и угля было даже немного лишку.

Про алюминий народ уже знал и даже в небольших количествах его добывали — используя бокситы отечественные, копаемые где-то рядом с железной дорогой между Москвой и Петербургом. Но получали его всего лишь несколько тонн в год, исключительно для изготовления фосфида алюминия: я со школы запомнил, что это — лучший препарат для сохранения зерна от пожирания разными вредными насекомыми. Но ведь из алюминия можно и другого разного много чего сделать…

Алёша уже приступил к постройке нескольких приличных ГЭС, причем шести сразу: одной на Волхове, трех на Вуоксе и двух на Свири. То есть он лично только проектировал гидротурбины, генераторы для станций Витя делал, а сами гидроузлы разрабатывали сразу два специально созданных института, в которых только инженеров разных насчитывалось больше двух десятков. Сын мне пообещал, что постройка по крайней мере Волховской ГЭС будет завершена через пару лет, а годика через четыре, в крайнем случае через пять лет в районе появится более восьмисот мегаватт свободного электричества. Я тяжело вздохнул, напряг извилины и…