— А почему? Я имею в виду, не добывают почему?
— Сейчас не добывают, потому что владельцы шахт уехали в США, и туда же увели все корабли, на которых уголь с шахт перевозился. И если вы эти шахты заберете себе… там треть шахтеров — это ирландцы, и теперь им нет возможности заработать себе на кусок хлеба. То есть остались почти одни ирландцы, и если вы найдете немного денег, то шахты смогут заработать уже через неделю. Не все, но за две шахты я поручесь.
— Вы так уверены? — удивился я.
— Конечно, я был инженером на одной из этих шахт.
— Так, Коля, — я повернулся к «и сопровождающему меня лицу», — берешь человек десять солдатиков посмышленее и занимаешься запуском шахт. С собой берешь главным инженером господина Патрика… как вас там? — спросил я визитера уже по-английски. Тот сунул руку в карман и положил мне на стол бумажку с написанным именем и адресом. Ни размером, ни фактурой бумажка на визитную карточку вообще была не похожа, но я уставился на неё вовсе не поэтому:
— Да, надо было гэльский язык в школе учить, — пробормотал я, — тогда бы вообще все проблемы в жизни мог бы за пару минут решить.
— Это почему? — поинтересовался Коля.
— Вот почему, — я протянул парню бумажку, на котором была написана фамилия канадского ирландца: Ó Dochartaigh. — Если ты поймешь, как это слово прочитать, чтобы получилось Доэрти, то у тебя в жизни больше проблем не будет вообще.
— Я не буду понимать, я лучше шахты запущу. А с этим Патриком съезжу на Ньюфаунленд, железо посмотрю. И если там шахты подходящие, то я сразу и Засыпкина с собой возьму, пусть домны ставить начинает.
— Какого Засыпкина? — удивился я.
— Так Илью Егорыча, он уже месяца два как сюда приехал. Его отец послал посмотреть что тут и как…
— А если на Нюфе руды не будет?
— Дядя Никита, ну что ты как маленький? Руда везде есть, просто она или хорошая, или плохая. Ну, или совсем уж паршивая, но даже с самой паршивой рудой выплавленная здесь сталь будет дешевле, чем притащенная из России. А уж если ты не передумаешь строить железную дорогу через всю Канаду, то всяко столько рельсов из России сюда не перевезти, их тут делать придется.
— Да разве я против? Валяй, — и я снова повернулся в Патрику:
— Сколько сейчас людей готовы приступить к работе на шахтах?
— Сразу, думаю, около трех сотен человек. А сколько еще получится нанять, зависит, конечно, он зарплаты…
Про американские доходы я что-то знал лишь из случайно запомненной фразы из «Тома Сойера»: в те далекие времена за доллар с четвертью в неделю соглашались поить, кормить и одевать мальчика, а так же стричь и мыть его за те же деньги. Так что на предлагаемую зарплату в один рубль за день (то есть такую же, как и в России) народ побежал в отдел кадров радостными толпами. Рубль оценивался примерно в семьдесят семь американских нынешних центов, а на шахтах раньше рабочие получали в пределах двух с половиной долларов. В неделю…
За год своего генерал-губернаторства я успел выстроить и рудник на Ньюфаунленде, и завод запустить на четыре домны («маленьких», на полста тысяч тонн каждая), и даже поприсутсвовать при пуске привезенного из России рельсопрокатного стана.
А потом, так как на все работы уже были назначены вполне компетентные люди, я со спокойной душой вернулся в Россию. И успел сразу к двум праздникам, ознаменовавшим два великих достижения. Причем не просто «по нынешним временам великих», а внатуре грандиозных. Ну и к трем праздникам поменьше.
В конце сентября пятьдесят четвертого года первый поезд из Москвы въехал под своды вокзала во Владивостоке, выстроенном вместе с вокзалом специально под это событие. Правда пока вагоны в новеньком Хабаровске через речку на пароме перетаскивали, но инженеры пообещали и мост через полтора года наладить. А уже в середине ноября поезд из Москвы прибыл аж в Порт-Артур (Николай Павлович Игнатьев за договор с Китаем о границе, сделавшим Ляодунь русской территорией, получил сразу и Анну третьей степени, и аналогичного Владимира) — но эти два поезда я решил считать одним праздником. А другим стало событие гораздо меньшего масштаба, толщиной всего в двадцать микрон. Именно такую проволочину изготовил, после двадцати почти лет исследований и опытов, Егор Ильич Засыпкин. И грандиозным праздником это событие стало потому, что проволочину Егор сделал из вольфрама, причем успел ее и в спиральку свернуть, и в стеклянную колбу впихнуть. Он это очень вовремя сделал: вокзалы в Москве, Владивостоке и Порт-Артуре именно лампами накаливания и освещались.
А электричество для этих лампочек добывалось с помощью турбогенераторов мощностью в триста киловатт, которые уже серийно выпускал Виктор Никитич — мой старший сын. И эти генераторы к «мелким праздникам» не относились, они уже четыре с лишним года серийно выпускались на Калужском турбинном заводе Виктора Павлова (именно так, без отчества: я его вообще-то в честь Витьки, который меня всему научил, назвал). Праздником же стал выпуск первой паровой турбины мощностью в восемь мегаватт. Витька, который сын, ее затребовал от турбостроителей для новенького, спроектированного уже полностью им самим, генератора — но так как ребята изготовили не просто турбину, а турбозубчатый агрегат (с двумя турбинами, высокого и низкого давления, работающими на один редуктор), то я повелел это событие считать праздником, а Тульскому турбозаводу поручил выпускать такие же, но с немного иным редуктором уже в качестве моторчика для корабликов: мне один кораблестроитель из Петербурга, Михаил Гринвальд, предложил выстроить в Николаеве кораблик на двадцать пять тысяч тонн груза. Вообще-то Михаил Николаевич был директором Кораблестроительного департамента Морского министерства и в судостроении понимал неплохо. А когда увидел, как у меня на верфях корабли свариваются, то стал понимать еще больше. Правда он в этот транспорт в своем проекте умудрился впихнуть сразу четыре здоровенных паровых машины (по тысяче сил: хотя таких еще никто вроде как сделать пока не смог, но выглядящие вполне реально проекты уже имелись, у британцев), но и парочка турбин туда прекрасно встанут. Парочка, потому что по специальному моему распоряжению на любой водный транспорт ставилось минимум два двигателя. Как правило, один был «маршевым», а еще один — «аварийным», хотя большие суда и под двумя одновременно включенными дизелями ходили. Но с такой турбиной… Была ведь уже турбина на триста киловатт, вот пусть ее в запасе кораблики и возят: если главная сломается в дороге, то на аварийной все же до берега доползти получится.
Сам Витя, впрочем, не турбинами занимался, он еще с четвертого класса увлекся генераторами и моторчиками. В пятом — построил лодку с электромотором (и свинцовыми аккумуляторами), потом отучился в Чернинском педучилище на «электромеханика». Дипломной работой у него было изготовление генератора на две тысячи четыреста киловатт (я ему подсунул тепловозный генератор из моей курсовой), который обеспечивал электричеством электросварку в Мезени (и который приводился в движение все же изготовленным Ванькой Сорокиным «тепловозным» дизелем в три с половиной тысячи «лошадок»)…
А третий праздник был вообще практически незаметным. Светлана Никитична все же довела процесс преобразования картошки в резину до рабочего состояния и в конце августа неподалеку от Рыбинска (где они с Ванькой теперь поселились поближе к моторостроительному заводу) начал выпускать очень нужную продукцию химический завод. На котором из картошки добывали крахмал (на отходах свинки на ферме жирели), из крахмала делался спирт, а из спирта, путем нехитрых химических преобразований, получался бутадиеновый каучук. Или бутадиен-стирольный, или вообще АБС-пластмасса…
Жалко лишь, что детям в их деятельности я почти ничем уже помочь не мог: все они занялись тем, в чём я был ни уха, ни рыла. Светка химией вон увлеклась, Витька по электрической части пошел. Саша… его в честь Алёнкиного отца назвали, так он тоже «по электричеству», но немного в другую сторону: я ему когда-то рассказал про радио, и он уже сумел сделать работающую электронную лампу. Только то, что он уже сделал, работало максимум полчаса — но теперь, когда вольфрамовая проволочина появилась, проглядывались очень интересные перспективы. Аня (названная в честь Алёниной матери) увлеклась делом совсем не женским, и в ближайшее время я ожидал появления какого-нибудь автомобиля, близнецы Вася и Вера устремились в медицину, причем Вася в хирургию ударился, а Вера — в фармацевтику. Причем Вера еще на первом курсе сумела синтезировать клопидогрел (когда в аптеках плавикс, которым Василий Юрьевич лечился, закончился, я решил было сам его сделать по описанию в википедии, однако вовремя остановился, обнаружив в аптеках «отечественный аналог» — но статья в телефоне сохранилась, и, мне кажется, что и Бенкендорф, и сам Николай благодаря этому препарату до сих пор живы). Добрыня (ну не удержались мы с женой) только что закончил геологическое отделение в Петербургском университете и уехал «повышать квалификацию» в Германию (по фальшивым документам, естественно, ведь герцога Павлова в Европе слишком многие не любили аж кушать не могли). Люда — та в биологию ударилась и теперь изучала ее в Московском университете, Алёшка, наслушавшись моих рассказов, вроде бы твердо решил стать гидростроителем и в свои четырнадцать лет уже выстроил первую (вообще в мире первую) ГЭС на Зуше мощностью в мегаватт (генератор ему все же Витя сделал). Ну да, когда у отца можно попросить миллион-другой рублей «на интересное дело», можно и так развлекаться. Разве что Андрюха не утратил тяги к прекрасному и железная дорога (игрушечная) в нашем доме в Одоеве уже заняла весь третий этаж — но парню всего лишь десять, как бы не поменял увлечение…
