Он качает головой.

— Ладно, ты победила. Это того не стоит. Ты этого не стоишь.

Моя грудь сжимается, но я позволяю ему уйти, потому что не хочу, чтобы он оставался.

***

Дороги вымощены жёлтым кирпичом,

Но всё равно мы стоим неподвижны.

Если быть нам вместе сейчас не суждено,

Я осознаю, надежды на будущее излишни.

Твоё место здесь, на свету дневном,

А моё — в темноте вместе с маками.

Однажды мы встретимся снова с тобой,

Быть может, на другой стороне радуги.

Из коридора доносится смех, и я закрываю блокнот на кухонном островке, как раз когда Дороти вальсирует с яркой улыбкой на лице.

Брейден следует за ней.

Она не замечает меня, болтая о чем-то несущественном, но глаза Брейдена сразу же находят мои, как будто мы два конца магнита, притянутые друг к другу силой.

Воздух становится густым, и я хватаюсь за край стойки. Дороти замолкает на полуслове, проследив за его взглядом.

— Эви, — говорит она, тонко улыбаясь.

— Где ты была? — спрашиваю я, наклоняя голову.

Она никогда не была сильно вовлечена в темную сторону наших дел, наш отец следит за тем, чтобы она держалась подальше от опасности, но обычно она бывает рядом чаще, чем в последнее время.

— Занята, — огрызается она. — Некоторым из нас есть чем заняться, кроме как сидеть весь день и мечтать в блокнотах. Почему спрашиваешь? Вдруг стало не всё равно?

Я пожимаю плечами.

— Просто любопытно.

Но мне не всё равно, потому что чаще всего в эти дни её занятость означает, что наш отец посылает её с поручениями, о которых я ничего не знаю. Я сделала мысленную пометку следить за ней.

Брейден хихикает, и я прищуриваю на него свои глаза.

— Что-то смешное, преследователь?

Он проводит рукой по рту, подавляя ухмылку.

— Просто мысль о том, что тебе на что-то не всё равно.

Я наклоняю голову, раздражение подкатывает к горлу и оседает на языке.

— Я бы больше беспокоилась о твоей склонности перепрыгивать с одной игрушки на другую, и меньше о том, насколько мне не всё равно на мои вещи.

Как только слова слетают с моих губ, я понимаю, что это ошибка, но уже слишком поздно. Я позволила своим эмоциям просочиться в этот момент.

Глупо.

Его глаза темнеют.

— Вау. Вы двое действительно стали комфортнее себя чувствовать в компании друг друга, пока меня не было, — говорит Дороти, нотки ревности проскальзывают в ее голосе.

— Не волнуйся, — я улыбаюсь. — Он всё ещё может быть твоей маленькой собачкой, Дороти. Я не заинтересован в дрессировке новых сук.

Он ухмыляется, опираясь локтями о стойку.

Дороти поднимает идеально ухоженную бровь.

— Тебе нужна дрессировка, Брейден?

— Зависит от обстоятельств, — отвечает он. — Если я устрою тебе беспорядок, ты ткнёшь меня носом в него?

Она краснеет так яростно, что я удивляюсь, как она не падает в обморок, а я закатываю глаза, ненавидя то, как сжимается моя грудь.

— Ты отвратителен.

Он смеется.

— Да, милая, совершенно ясно, что ты меня ненавидишь. Мы поняли это.

Я беру свой блокнот, прижимая его к груди, и его взгляд падает на него.

— Что это? — спрашивает он.

— Эви пишет любовные заклинания. Разве это не мило? — Дороти хихикает, прикрывая рот рукой.

Его брови поднимаются.

— О? Ищешь любовь, красавица?

Мое сердце замирает от его ласкового слова — так он называет меня, только когда мы одни, — и ухмылка Дороти тут же падает, а энергия в комнате переходит в нечто более зловещее.

Я игнорирую изменения.

— Может быть, я ищу кого-то, кого можно проклясть. Ты доброволец?

Он засовывает большие пальцы в карманы своей кожаной куртки и раскачивается на своих пятках.

— Может быть.

— Уф, — громко простонала Дороти. — Мне скучно. Это скучно, — она поворачивается к Брейдену, чей взгляд впивается в меня так сильно, что кажется, будто он клеймит мою душу. — Хочешь посмотреть фильм?

Он наконец опускает взгляд и смотрит на неё, переставляя ноги и поглаживая затылок.

— Я… вообще-то не могу. Меня вызвала сюда Злая ведьма.

Он указывает на меня большим пальцем.

Обычно я бы стала возникать, но зависть в чертах Дороти заставляет меня прикусить язык. Кроме того, это правда. Мне нужно, чтобы он пошёл со мной проверить кое-кого.

— Жаль, что тебе так повезло, — говорит она, сморщив нос. — Папа хочет, чтобы я кое-что для него сделала. Ну, знаешь… деловые вопросы.

Раздражение прокладывает себе путь через мою середину из-за того, что папа снова заставляет её что-то делать, а я не знаю заранее, что именно. Или, может быть, она лжет, просто чтобы задеть меня. С Дороти никогда нельзя быть слишком уверенной.

— Вот что я тебе скажу, — неожиданно говорит Брейден. — Как только я закончу выполнять свои обязанности, я найду тебя, чтобы мы провели время за ночным перекусом. Ты сможешь рассказать мне всё о своем дне и о своих важных «делах».

Её лицо озаряется, и гнев проникает в меня, как прорванная плотина.

Я закрываю глаза, так как от ярости у меня трясутся руки, и считаю в обратном порядке.

Десять, девять, восемь…

Я смотрю на Эвелин, тысяча разных вопросов на кончике моего языка, но я не знаю, как задать ни один из них. Я вижу, что она расстроена, и мне хотелось бы предположить, что это из-за того, что я флиртовал с её сестрой, но более вероятно, что это потому, что она просто несчастный человек, который не выносит находиться рядом со мной.

Она более чем ясно дала понять, в каком положении мы находимся, и как бы весело ни было её раззадоривать, держать дистанцию — это к лучшему. И для моего рассудка, и для моей работы. Я могу сколько угодно притворяться, что использую её для получения информации, но правда в том, что в ней есть что-то, что сводит меня с ума.

Её сестра легка на подъем и с готовностью поделится любыми секретами, которые знает.

Но всё это не меняет того факта, что в обозримом будущем я застрял на позиции тени Эвелин.

Я снова смотрю на неё, когда мы останавливаемся на красный свет.

— Что на самом деле в блокноте? — спрашиваю я, отчасти из любопытства, а отчасти потому, что пытаюсь понять, не является ли это чем-то важным, что я должен попытаться заполучить в свои руки.

Она вздыхает, проводя рукой по волосам.

— Поэзия.

Удивление проплывает через меня, мои брови взлетают вверх.

— Кто твой любимый?

— Мне нравятся классики.

— Хм, — я киваю. — Она дружна с Красою преходящей, с Весельем, чьи уста всегда твердят свое «прощай», и с Радостью скорбящей, чей нектар должен обратиться в яд.

Она моргает, её рот приоткрывается.

— Что? — я усмехаюсь, поворачивая налево на боковую улицу, которая ведет в Кинлэнд Хайтс; один из самых опасных районов города. — Ты не знаешь его?

— Нет, я… — она качает головой. — Знаю. Китс — мой любимый, я просто… откуда ты его знаешь?

— Я много чего знаю, милая, — подмигиваю я.

Она поджимает губы.

— Ну, красивые слова меня не впечатляют. Как и твоя неудачная попытка уклониться от разговора.

Я крепче сжимаю руль, и меня пронзает острая боль.

— Моя мама любила поэзию.

Дыра в моей груди болит, когда я произношу эти слова, и я даже не знаю, почему я их произношу. Я не говорю о своей маме. Никогда. И особенно с человеком, который является живым воплощением того, почему у меня её больше нет.

— О, — шепчет она. — Она умерла, да?