Двигаясь вдоль стены с фотографиями, я поймала себя на мысли, что во всех работах Айрис вижу лишь печальную сторону сюжетов. Наверное, на мне сказалась усталость последних месяцев, когда с мужем начало твориться что-то неладное. Вначале я списывала всё на нелады с работой: в связи с финансовым кризисом перегрузки там действительно случались серьёзные. Но к таким стрессам нашей семье было не привыкать, тем более что муж, являясь руководителем крупного подразделения в холдинге, ломал обстоятельства, словно ледокол. У него хватало энергии и навыков, чтобы в любой ситуации если уж не выиграть, то по крайней мере не проиграть.

Но недавно, когда он спал, а я встала, чтобы проверить детей, и зажгла ночник, мне довелось увидеть на его лице такое горькое выражение, что я поняла: дело, конечно, не в работе. Его тоска читалась даже сквозь сомкнутые веки, и я представила, что могла бы ощутить, открой он тогда глаза.

Я вдруг посмотрела на него не как любящая женщина, а сторонним взглядом. На его лице проступали черты, которые я наблюдала много раз у разных людей, так что прекрасно знала, что они означают.

Теперь у него были губы, а точнее – складки вокруг рта, как у человека, способного на неадекватный поступок.

Я тогда вздрогнула, а спустя секунду вновь уже смотрела на мужа глазами жены, приемлющей любые повороты его судьбы. Он даже не проснулся, когда я вновь легла рядом, выключила ночник и постаралась забыть своё впечатление – скорее всего, неправильное из-за тусклого освещения.

А вот теперь я пришла к Айрис и поневоле многое вспомнила.

Я вспомнила, что его ладонь пахла чем-то весьма необычным, когда он однажды вернулся заполночь вроде бы прямо со службы. Я так и не определила тогда, да и после не разобралась, чем же именно: то ли чужим парфюмом, то ли какими-то медикаментами.

Я поняла, почему однажды он быстро выключил компьютер, стоило мне появиться в его кабинете.

Ко всему прочему, на его столе как-то лежала бумага для записей, где крупными буквами обозначено было: «Сходить в нотариат и всё оформить!!!» Я никогда не позволяла себе заглядывать в его записи, и если бы не три огромных восклицательных знака, не заметила бы и эту.

Ко всему прочему (я не стала специально напоминать себе, но это само пришло на ум), мы теперь гораздо реже оказывались с ним близки как муж с женой. Поводов для этого находилось более чем достаточно, но с очевидностью причина была одна. Какая – догадаться становилось всё проще, и я подумала, что Айрис лишь подтвердит мою догадку. Шерше ля фам, сплошная пошлость. Интересны были только детали – кто, где, почему, но можно было считать вопрос решённым. Ждать оставалось недолго: послышались шаги, затем хлопнула дверь – и Айрис появилась, держа в руках фотографии моего мужа.

– Вот адрес, куда вам нужно обратиться, – сказала Айрис, протягивая мне какую-то бумажку. – Я только что созвонилась, вас там примут.

Я взяла листок, но продолжала с недоумением смотреть на Айрис. Выглядела та как обычно: небрежная короткая причёска, серые глаза, свитер и джинсы, как раз по осеннему времени: ещё не холодно, но к тому идёт.

– Постарайтесь не затягивать, – добавила она.

– Что это? – спросила я в недоумении.

– Разве вы не за этим пришли? – в свою очередь удивилась она. – Ах, Боже мой! Как я не догадалась… вы же, наверное, так ничего и не знаете.

Я почти упала на стул: ноги буквально подломились.

– Значит, он вам ничего не сказал, – утвердительно кивнула головой Айрис и снова забрала у меня из рук пачку фотографий мужа. Она пролистала несколько и достала ту, где он изображён был крупным планом у нас на даче. Я тогда из окна потихоньку щёлкнула его, убирающего листья, со своего мобильного телефона. Вид у мужа, как и всегда в последнее время, был грустный и какой-то отрешённый.

– Вы только успокойтесь. – Айрис сходила в ту часть мансарды, где находилось подобие кухни, и принесла мне воды. Я механически выпила полстакана. – Ваш муж чем-то тяжело болен, это вне всяких сомнений. Возможно, онкология. Он всё знает, и у него на этой почве депрессия. Когда такое случается, человек сам сдаёт позиции, и тогда заболевает ещё серьёзнее. Такой вот порочный круг… Человека нужно силой вытаскивать из подобного состояния… В этой клинике, – она показала на листочек в моей руке, – всё умеют делать, но главная работа ляжет на вас. Звоните туда, и – в путь.

Я всё ещё не могла заставить себя встать, поэтому мелкими глотками пила воду, пытаясь до конца осознать услышанное. Потом взяла себя в руки и поднялась. В этот момент до меня дошло: в той записке мужа с тремя восклицательными знаками, обращённой к нотариусу, речь шла о завещании, где мужем предполагалась его скорая смерть.

Айрис участливо поглядела на меня:

– С вами он выберется, – сообщила она без тени сомнений. – Вы и не такое сможете.

Я пошла к выходу, она сзади. На пороге, открыв дверь, я не удержалась и всё-таки спросила:

– Но… откуда вы всё это узнали?

Нужно было видеть, как по-доброму улыбнулась эта женщина и как морщинки разъехались от её глаз к вискам. Я ждала ответа, и тогда Айрис, чуть наклонившись ко мне, доверительно сообщила:

– Всё от профессии, дорогая… Секреты ремесла! Когда насмотришься на людей через объектив, так и без объектива многое становится заметным.

Я всё ещё стояла, осознавая произошедшее.

– С Богом, – благословила меня Айрис. – У вас всё обязательно получится, не сомневайтесь.

От неё исходило такое тепло, что я вдруг успокоилась и отчётливо поверила в благополучный исход дела. Видимо, способность утешить одним своим видом тоже входила в секреты ремесла, позволявшего Айрис видеть перспективу дальше сиюминутных обстоятельств. Я махнула ей рукой и стала спускаться по лестнице.

Впереди была осень – а значит, оставалось достаточно времени, чтобы подготовиться к зиме.

Не пропадём.

В наступающем сумраке на снегу мелькали быстрые тени: наша стая пыталась уйти в лес. Потом был грохот выстрела и вспышка рядом, жгучая боль – и я перевернулся прямо на бегу. Меня ударило под лопатку и сбило со всех четырёх лап, мгновенно оглушив, а когда я очнулся, рана кровоточила вовсю. Я дотянулся до неё языком и начал лизать, и только тут понял, что лежу в конуре на вонючей соломе, оставшейся, видно, после какой-то суки, а на шее у меня – цепь и ошейник. Встать я не мог и чуть не взвыл от боли, когда попробовал повернуться. Глаза сами закрылись, и я надолго ушёл во тьму.

Это было поздней осенью, и выстрелы тогда гремели по всей округе. Мою стаю, видимо, дочиста перебили, потому что обложили нас славно и гнали с умом, зная наши повадки.

Это была не первая и не вторая облава, в которую я попадал. Я всегда умел найти выход – флажков я давно уже не боюсь, а между охотниками существует мёртвая зона, где они не могут выстрелить навстречу друг другу. Именно в такую щель между номерами я и хотел проскочить. Выпавший снег был глубоким, лапы вязли, но другого пути не оставалось: только через сугробы, среди деревьев – в просвет, а потом уйти за редким кустарником к лесу.

Я видел, как застрелили мою волчицу, но скулить по этому поводу не было времени. Нас убивали, и всполохи выстрелов рвали вечернюю полутьму. Я не стал бы жалеть человека, окажись против него со своей стаей, когда нам хотелось жрать: законы в лесу действуют простые. Но убивать ради забавы – на такое способен только человек.

Думать обо всём этом было некогда. Я подобрался и кинулся вперёд, решив, что путь открыт, – но обманулся. Охотник, на которого я выскочил, умел ждать: он стоял, почти закрытый деревом, так что я заметил его только в последнюю секунду. Потом меня ударило и поволокло, лопатку пронзила боль, а после тот, который стрелял, привёз меня, раненого, к себе – чтобы посадить на цепь и оставить во дворе вместо сторожа. Волк – не собака, так что ясно: во двор к хозяину не сунутся. Позвали ветеринара, тот вынул пулю. Нужно было лишь, чтобы я как-то оклемался, поэтому меня долгое время кормили и не трогали.