Одиночество! Зовам далеким не верь

И крепко держи золотую дверь,

Там, за нею, желанный ад.

А. Ахматова

– Тоскавская газета! Пожалуйте! Интересная статья!

– Давай «Проволоку».

– Конечно, добрый господин. Может, еще и «Первую»?

– Мне и «Проволоки» с лихвой, – мужчина поправил пенсне, потянувшись за кошельком. – Тьфу, проклятье! – отшатнулся вдруг он и проводил глазами понесшийся за угол экипаж.

– Вот пустил! – разинул рот и газетчик.

Центральные улицы столицы в вечернее время можно легко узнать по их пасмурному, приглушенно-возбужденному настроению. Какой серый, мрачный, но определенно живенький город эта Тоскава! Чиновники к сумеречной поре уже давно разбежались по домам из своих департаментов. Те, кто помоложе, наверняка успели и приодеться, и вернуться обратно на улицы – выгуливать свои сюртуки, перчатки, атласные цилиндры и бог знает что еще. Чиновники постарше, разумеется, таким увеселениям предаются реже и даже брезгуют ими. Этим лицам гораздо более по нраву отсиживаться в гостях, дома или в чьих-нибудь салонах, если уж на то пошло. Но чиновники – сами по себе народ особый, и рассматривать их долго, наверное, устанешь.

Так кто же оживляет тускло освещенные улицы вечерами? О, да кого здесь только не встретишь… Честное слово. Вон пробегает, опустив голову, чья-то служанка с коробкой в руках. Вся красная, пыльная, взмыленная, в суете – зачем бежит? Кто знает. За тем же, верно, зачем из магазинчика за ее спиной выскакивает швея с булавками в зубах; за тем же, зачем стоит на перекрестке мальчишка в фуражке с потертой надписью «газетчик», размахивая вечерними газетами и поминутно вытирая нос рукавом; за тем же, зачем нищий старик побирается на вечном месте своем у бакалейной лавочки. Сколько намерений сталкиваются на пересечениях этих улиц! Во много раз больше, чем может себе представить любой другой уголок Паксийской империи.

На мокрой, покрытой трещинами, как это в Паксии обычно и бывает, мостовой, появился черный экипаж. Карета едва не летела. Громким, яростным стуком колес и нетерпеливыми возгласами кучера она заставляла некоторых внимательных и чересчур чувствительных прохожих оборачиваться и корчить удивленно-недовольные лица. Какая-то дама, видимо, сверх меры раздосадованная, даже чуть не решилась упасть в обморок на шедшую рядом спутницу, но, видимо, вовремя опомнилась и предпочла сохранить свою чудесную желтую шляпку и похожего оттенка платье в приличном виде. Спутница ее, впрочем, уже успела достать откуда-то пестрый веер и с совершенным остервенением принялась обмахивать им подругу. Прохладный осенний ветер девушку ни капли не смущал, напротив, как-то придавал сил и уверенности для все более и более широких махов.

Когда очередная лужа расплескалась грязными брызгами под копытами лошадей и хлыст громко щелкнул где-то за их спинами, из экипажа послышался твердый, строгий голос:

– Стой.

С возгласом «Тпрр!» кучер тут же начал натягивать вожжи. Потребовалось несколько минут, чтобы разогнавшиеся животные уняли свой пыл и затормозили карету. Она давно уже покинула центральные улицы и катила из переулка в переулок, виляя между фонарями. Теперь, когда экипаж наконец остановился, дверь его распахнулась, и на тусклый свет вышел некий мужчина.

Рассмотрим мельком этого господина. В длинном пальто, с безукоризненно повязанным галстуком, в настолько же безукоризненно блестящих туфлях и с отшлифованно-прямой осанкой он был живым образцом приличия, с тем только добавлением, что такое приличие обычно называют чопорностью. Возраст мужчины определить было сложно. О таких говорят «старше сорока», подразумевая с равной убежденностью как сорок, так и шестьдесят лет. Морщины только придавали его лицу некоторой привлекательности, а бесстрастному взгляду – холода и власти.

В безлюдном переулке царила тишина, пока мужчина, выставив перед собой трость, не обратился к соскочившему с козел кучеру.

– Иди.

– Господин, куда же я…

– Иди, кому сказано, – резко оборвал он его и вдруг бросил трость своему слуге. Тот неловко поймал ее, с тревогой заглядывая в глаза мужчине. – Что стоишь? Теперь твое. Забирай и бегом. Чтобы никто тебя не видел, слышишь?

Кучер попятился. Он беспокойно огляделся, затем снова посмотрел на своего господина и, встретив грозный взгляд последнего, развернулся и бросился прочь из переулка. Звук его шагов отдавался гулким эхом, медленно удаляясь и постепенно пропадая.

В воздухе тянуло сыростью и чем-то тухлым. Мужчина неторопливо обошел карету. Под одним из колес он заметил старый выпуск газеты. На втоптанной в лужу бумаге, ко всему прочему еще и облепленной листьями, было изображено печально известное лицо и написана его же печально известная фамилия. Заголовок гласил: «Злостная нечисть революции!». Господин в длинном пальто равнодушно оторвал взгляд от газеты и продолжил идти, направляясь к концу переулка.

Очень скоро он услышал чужие шаги; ровную поступь чьих-то сапог. Господин остановился, немного не доходя до арки, обозначающей конец улочки. Его серые глаза сурово следили за тем, как появилось в тени арки незнакомое лицо.

– Вы не пытаетесь уйти, – проговорило оно.

– Пытался, пока это имело смысл.

Незнакомец наконец вышел на свет. Он был одет в зеленый военный мундир, левый рукав которого странно болтался в порывах гуляющего ветра. Правая рука незнакомца свободно лежала на рукояти шашки, свисающей с его пояса. Лезвие едва слышно брякало в черных ножнах.

– Граф, – спокойно произнес он, – вы выглядите рассудительным человеком, так что не буду ходить вокруг да около. Рогов желает встретиться с вами.

– Какая жалость, что я не ищу встречи с ним.

– Это не вопрос ваших желаний, – незнакомец побарабанил пальцами по рукояти. – Рогов хочет поговорить. Я сопровожу вас к нему. И, если разговор заладится, вас ждет тихий и беспрепятственный путь домой. Неплохой расклад. На самом деле, очень неплохой.

Граф сухо усмехнулся.

– Разговор у нас вряд ли заладится.

– Вы так уверены?

– Я могу предположить, что он хочет узнать. И не собираюсь отвечать ни на один из его вопросов.

Незнакомец перестал барабанить и ухватился за рукоять.

– Не утруждайтесь, – продолжил граф довольно высокомерно и сделал шаг навстречу. – Это вы еще успеете. Хотя я и не ищу встречи с Роговым, я знал, что она когда-нибудь состоится. Вы – сопровождающий? Что же, тогда сопроводите меня к нему.

Незнакомец задержал взгляд на фигуре графа. Видимо, убедившись в чем-то, он снял руку с шашки и жестом предложил следовать за собой. За аркой их ждал другой экипаж.

Господин в длинном пальто шел неизменно чинно и прямо. Ничто, казалось, не могло поколебать его. Только на несколько мгновений, прежде чем сесть в карету, он позволил себе отвлечься и взглянуть в неизвестном направлении, куда-то за бесчисленные ряды улиц и домов. Тогда луна, на минутку выглянувшая из-за облаков, слабо осветила его лицо и отразилась в множестве луж на мостовой.

А вечер в Тоскаве как ни в чем не бывало подходил к концу.

Паксийская империя,

имение Гордеевых недалеко от столицы.

В ночь с 15-го на 16-е число девятого месяца

685 года по Священному Календарю.

Двадцатилетняя девушка сидела в просторном кабинете, всматриваясь в лежащие перед ней бумаги. Взгляд ее стремительно перескакивал со строки на строку, становясь мрачнее с каждой минутой. Временами она вскакивала из-за стола и, тревожно теребя белую пуховую шаль, лежавшую у нее на плечах, принималась мерить кабинет быстрыми, бесцельными шагами. Даже глаза ее в эти моменты будто застилал туман и лицо теряло всякое выражение. Сделав несколько кругов, она снова садилась за стол, снова читала и опять вставала. В противоположность этому нервному состоянию, вечер был на редкость тихим и спокойным. Даже собаки, спускаемые лакеем на ночь и бездумно лающие до самого утра, как нарочно, сегодня молчали, оставляя Веронику наедине со своими мыслями. Несколько раз она порывалась спуститься вниз – на первый этаж усадьбы, куда-нибудь в сени, и с бумагами в руках дождаться и встретить отца прямо там. В мыслях было даже картинно бросить документы ему в лицо, встать в позу и грозно, а главное, значительно высказать все, что она думает. Что сказать, она, впрочем, так до конца и не придумала, вставать в позу раздумала, а бросаться документами… разве не дикость? В итоге решено было ждать отца прямо в его кабинете, чтобы спокойно, но все-таки убедительно объяснить ему то отчаянное положение, в котором они вот-вот должны были оказаться, если еще не оказались.