Страх дышал мне в спину. Я ехала по тропинке, и с каждым шагом лес будто подбирался все ближе. Тропа стала каменистее, круче. Сколько еще до вершины? Я слышала, что требуется не меньше пяти часов, чтобы подняться от подножия до вершины горы Халла. Однако до «бабушкиного древа» мы проделали довольно большой путь. Может, до вершины мне оставалось часа два или три.

Я привязала пони к дереву и пошла дальше пешком, оставляя каждые несколько шагов метки на коре деревьев. Руки одеревенели от холода и усталости и покрылись мозолями, но я крепко сжимала кинжал и все глубже погружала его в стволы, попадавшиеся мне по пути. Иногда я даже отрезала лоскутки от юбки и завязывала их на ветках. Яркий шелк с серебристой цветочной вышивкой трудно не заметить.

Я боялась заблудиться.

Боялась не найти дорогу обратно к пещере.

Склон становился все круче. Я задыхалась, карабкалась наверх из последних сил. Сердце сжималось от страха, проклятия слетали с губ. Вдруг я выбрала неправильную тропинку, вдруг она не ведет к вершине? Я хваталась за острые камни и карабкалась все выше и выше. Вниз взглянуть я не решалась, зная, что увижу лишь верхушки деревьев и крутой обрыв.

Я продолжала карабкаться вверх, и тут, к моему облегчению, небо потемнело, и из-за облаков ярко засияла луна, что очертила светом камни и выступающие корни деревьев. Разглядев наконец лес вокруг себя, я поняла, что не ошиблась, потому что такие низкорослые и погнутые суровыми ветрами растения встречаются только на горных вершинах.

Я остановилась, чтобы перевести дыхание, присела и приложила руку к ноющему боку. Пейзаж вокруг меня внушал одновременно и ужас, и восхищение. Лес поредел. Повсюду, на лужайках, камнях и низких кустарниках, тонким слоем лежал снег. Там же, где его не было, не было ничего, будто весь остальной мир провалился в кромешную тьму. Я словно оказалась в какой-то параллельной реальности.

Что ж я расселась! Нужно найти ягоды и скорей вернуться к Мэволь.

Я обхватила себя руками, чтобы согреться, и начала шарить по земле в поисках ягод. Мясистые, сочные, черные ягоды. Мама приносила их домой иногда целыми веточками с игольчатыми зелеными листьями. Но на кустах, которые я ощупывала, не было ягод. Тогда я поднялась еще выше по склону по коварной обледенелой тропинке.

Ничего, ничего, совсем ничего.

Ни одного куста сироми.

И тут я резко остановилась. Черные ягоды поблескивали на фоне зеленых игольчатых листьев.

Я все-таки нашла их!

Я схватила нож и отрезала от подола юбки длинный лоскут. Потом я разложила ткань у себя на коленях и окоченевшими от холода пальцами начала срывать сироми и бросать их в этот кусочек шелка. Будто черные капли собрались у меня в подоле. Капли надежды, что сестра поправится, что она поверит, что я больше никогда ее не брошу. Я сунула одну ягоду в рот: стоило убедиться, что это лекарство, а не отрава. Лучше уж тогда я отравлюсь вместо сестры. Но знакомый сладкий аромат успокоил меня. Никакой горечи, ни онемения, ни боли.

– Слава богам, – прошептала я.

Я крепко завязала шелковый лоскут так, что он превратился в мешочек. Ягоды со мной, теперь можно возвращаться обратно. Мешочек приятно покачивался от каждого моего шага. Спускаться по склону оказалось тоже непросто, но намного легче, чем карабкаться вверх. Мне больше не было страшно. Я раздобыла ягоды, а найти путь к пещере по зарубкам и ленточкам, повязанным на ветвях, проще простого.

Сестра лежала, свернувшись калачиком, в той же позе, в какой я оставила ее несколько часов назад. Она хрипло закашлялась и задрожала всем телом, когда я вошла в пещеру. Я чуть не расплакалась от радости, в носу защипало, и меня накрыло чувством, которое я никогда уже не надеялась испытать. Незамутненной радостью.

Я быстро опустилась рядом с ней на колени и вытащила кинжал. Так лечили в Чосоне: резали палец и поили тяжело больного своей кровью. Той же ладонью я размяла ягоды сироми, пока они вместе с кровью не смешались в темную жидкость, которую я залила в рот Мэволь.

Теперь оставалось только ждать.

Следующее утро принесло облегчение. Я, должно быть, уснула, но только я открыла глаза, как взглянула на сестру, спавшую у меня на коленях. Ей явно стало лучше. Щеки и губы вновь порозовели, она все еще кашляла, но больше не была похожа на девочку, тонущую в бурных волнах.

– Тебе лучше, – прошептала я, и Мэволь открыла глаза при звуке моего голоса. – Надо спуститься до ближайшей деревни. Или лучше сразу вернуться к шаманке Ногён, если ее дом ближе. Надо будет сообщить инспектору, что врач Эра исчезла…

– Нет, – прохрипела Мэволь. Преодолевая слабость, она протерла глаза.

– Что значит «нет»?

– Ты разговаривала ночью. Я всего не запомнила, но ты говорила о каких-то зарубках, которые отец оставил на деревьях. Давай проверим, куда они ведут. Если ничего не найдем, вернемся к хижине шаманки. Я знаю дорогу, это довольно близко.

Я решительно покачала головой.

– Я не должна была брать тебя с собой. Не хочу снова жалеть о своем решении. Мы возвращаемся. – Я слишком сильно испугалась за жизнь Мэволь этой ночью, больше она меня не уговорит. – К тому же врач Эра пропала. Она наверняка потерялась, а может, и поранилась…

– Эра знает лес как свои пять пальцев. Она сама мне так сказала, когда ты уехала. Она не заблудилась. Наверное, ждет нас у «бабушкиного древа», наши пони ведь там привязаны.

– Я вырезала на коре послание для нее, – призналась я.

– Тогда она, скорее всего, поняла, что мы вместе спрятались от дождя в пещере. Может, и она где-нибудь спряталась. Либо она ищет нас, либо вернулась к инспектору, чтобы попросить его о помощи.

– И именно поэтому, – добавила я, – нам нельзя снова углубляться в лес. Все о нас беспокоятся.

– Давай так договоримся, – прохрипела Мэволь, – если мне вдруг станет как-то не по себе или ты поймешь, что не все в порядке, мы поворачиваем обратно. А пока давай еще немного поищем отца. Совсем чуть-чуть.

Я снова покачала головой, и она, тяжело дыша, добавила:

– Я не слезу с лошади. Пешком не пойду, буду сидеть в теплом седле, завернутая в плащ и одеяло. Съем еще ягод, которые ты собрала для меня. А если врач нас ищет, мы наверняка столкнемся с ней по дороге.

Я молчала, нервно покусывала губы. Зарубка, оставленная отцом на коре, так манила, звала за собой. Он где-то рядом.

– Разве тебе не интересно? – прошептала Мэволь. – Разве ты не хочешь узнать, что стало с отцом, прежде чем человек в маске поймет, что мы его ищем? Он помешает нам найти отца, уничтожит все улики.

Мэволь взглянула на меня. Взгляд ее был полон решительности и любопытства. Мне и самой было любопытно.

– В этот раз одну тебя не оставлю, – пообещала я. – Сначала нам надо поесть.

У нас осталась еда в дорожном мешке. Мы должны были съесть ее еще вчера, но Мэволь заболела и потому ничего не съела, а я слишком устала и тревожилась, мне тоже кусок в горло не лез. Мы вытащили из мешка несколько засохших рисовых шариков. Рис был редкостью на Чеджу, однако в кладовых судьи Хона его было предостаточно.

Мэволь откусила несколько раз и остановилась.

– Совсем сухие, – сказала она, – я не могу это есть, горло болит.

– Не все сухие, щен.

Я снимала с рисовых шариков верхний высохший слой, похожий на нурунджи [28] – подгоревший рис, и ела его, а Мэволь отдавала мягкую серединку. Сестра казалась спокойной, умиротворенной. Солнце, проникшее в пещеру, мягко освещало ее лицо. «Цени это время, пока вы вместе, – прошептал мне внутренний голос, – потому что оно скоро закончится».

– Ты наелась? – спросила я сестру. Лучше не думать о грустном. Какой смысл предаваться печали, этим ничего не изменишь. Даже если мне не удастся предъявить обвинение шаманке Ногён, тетя Мин все равно увезет меня на материк, и больше я никогда не увижу сестру. – Тогда пойдем.

Мы поехали сквозь лес, окутанный золотистым утренним туманом. На солнце деревья и листья будто отливали желтым. Я показала Мэволь последний знак «Х», который вчера обнаружила; теперь нашей задачей было найти следующий, и я старалась не думать ни о чем другом.