– Хочешь узнать правду, даже если она окажется ужасной?

Она решительно кивнула.

– Ладно, – согласилась я.

Еще несколько капель упало мне на лицо. Грозовые тучи заволакивали небо.

– Поехали скорей, под дождем мы не разберем дороги и заблудимся.

Мы вернулись к хижине шаманки Ногён и отвели пони в конюшню. Всю дорогу мы ехали под проливным дождем, и Мэволь очень промокла и устала. Шаманское одеяние облепило ее худенькую фигуру, как мокрая тряпка, губы посинели от холода. Я чувствовала себя не менее измученной.

Мы молча зашли в дом и разошлись по своим комнатам. Но только за Мэволь закрылась дверь, как я задумалась. Она уговорила меня не прогонять ее, позволить помогать мне в расследовании, но я так и не рассказала сестре, что первым в моем списке подозреваемых стоит имя шаманки Ногён.

Я чуть поколебалась, потом повернулась и пошла через веранду к комнате шаманки. У раздвижных дверей стояли соломенные сандалии – значит, она внутри. Я сильно стукнула кулаком по деревянному каркасу двери, чтобы она услышала стук сквозь шум дождя. Ждать пришлось недолго. Дверь открылась, и шаманка Ногён застыла при виде меня.

– Вернулись? Где Мэволь?

– В своей комнате. Мне кажется, она заболела, – соврала я.

Шаманка оттолкнула меня и почти бегом устремилась через веранду к комнате сестры. Что ж, у меня хватит времени обыскать ее комнату, пока она суетится вокруг Мэволь. Переоденет в сухую одежду, напоит горячей растительной настойкой.

Я зашла в комнату и аккуратно задвинула за собой решетчатую дверь. С меня капала вода, но прибрать за собой я бы все равно не успела. В носках у меня хлюпало, пока я бродила по комнате и перебирала вещи шаманки. Главное ничего не пропустить, изучить каждый предмет. Мое внимание привлекла стопка потрепанных книг. Я пролистала первую, пробежала глазами сверху вниз по китайским иероглифам. Это оказалась книга саджу, по которой предсказывают будущее. Я пролистала еще две книги и наткнулась на тетрадь, в которой были записаны имена крестьян. Напротив каждого имени было помечено, кто сколько задолжал шаманке. Одна запись сразу же бросилась мне в глаза:

Рядом с этой надписью было выведено слово «умерла».

Я полистала тетрадь и нашла еще множество перечеркнутых имен. Тринадцать женских имен было перечеркнуто, напротив двенадцати из них я увидела слово «пропала». Все девушки, которых разыскивал отец, были записаны в этой тетради. Шаманке задолжала не только семья Хёнок, но еще и многие жители деревни.

И вряд ли она раскаивалась, что эти семьи погрязли в долгах. Почему она должна винить себя за то, что разрушила жизни виновникам гибели ее дочери Сохён-Ынсук? Мать, потерявшая дочь, в гневе и отчаянии способна на многое.

Я покачала головой. Ногён записала в тетрадь имена не только пропавших девушек, тут их было множество. В такую толстенную тетрадь поместились бы скопом все жители деревни Новон. Возможно, этот список – простое совпадение. Нужно найти что-нибудь поубедительнее.

– Где ж их искать? – шептала я, оглядываясь по сторонам.

В комнате стоял небольшой лакированный шкафчик. Сверкающие за окном молнии будто выхватывали его из темноты. В этом шкафчике шаманка Ногён хранила свои сбережения. Я быстро подошла к нему и обыскала каждый ящик. В них было полно ниток, тканей, лент и других, совершенно бесполезных безделушек. Но один ящик в шкафу оказался запертым, на нем висел замок в форме латунной бабочки. Ключа не было, я вспомнила, что его носит на шее шаманка Ногён. Надо придумать, как же его открыть. Я огляделась и увидела на другом шкафчике большой фарфоровый горшок.

Я подняла горшок высоко над головой, замерла на мгновенье, а потом со всей силы грохнула его о замок. Горшок, несомненно, поцарапает лакированную поверхность шкафчика, шаманка заметит, что я наделала, и выгонит меня. Но мне было наплевать. Кто-то отравил моего отца, мне надо было выяснить кто.

Из последних сил я замахнулась горшком и обрушила его на замок. Дзыньк! Замок сломался и с громким стуком упал на пол.

Я открыла ящик и заглянула внутрь, сердце бешено колотилось в груди. Там лежал мешочек с монетами, а рядом с ним – маленький фарфоровый горшочек, доверху наполненный каким-то светло-фиолетовым порошком.

Я поднесла горшочек к носу и понюхала. Никакого запаха. Можно отнести его аптекарю, чтобы он объяснил, что это такое. А если лизнуть? Вдруг я сразу пойму, что это за вещество. Я помедлила какое-то мгновение, потом окунула палец в горшочек и осторожно слизнула с него порошок. Какой горький!

И тут на веранде послышались шаги.

Я отсыпала немного порошка в кисет, который носила с собой. Он совсем промок под дождем, но другого выхода не было. Мне нужно было взять немного с собой, чтобы потом показать кому-нибудь и выяснить, что это за порошок и почему шаманка Ногён держит его под замком.

Внезапно я осознала, что горький привкус ушел, а во рту странно покалывает. Нужно его выплюнуть поскорей! Но поздно, порошок уже растворился. Я поднесла руку к губам, но они словно онемели. Почему-то вместо тревоги я ощутила радость. Теперь у меня есть верная улика.

Яростный порыв ветра ворвался в комнату, на пороге стояла шаманка Ногён и сердито смотрела на меня. Морщинистая, немощная старушка, совсем не похожая на убийцу.

– Что ты делаешь? – злобно прошипела она.

– Ищу ответы, – проговорила я, с трудом ворочая онемевшим языком. – Слишком многое вы скрываете.

– Например?

Я пока не могла предъявить ей обвинение, у меня не было доказательств, поэтому я просто сказала:

– Сохён-Ынсук была вашей дочерью, а вы это скрыли. Почему?

– Значит, ты перевернула все в моей комнате, – медленно произнесла шаманка Ногён, увидев сломанный замок, – чтобы найти доказательства того, что Сохён была моей дочерью?

– Вас видели с ней перед тем, как она погибла. Вы о чем-то спорили. – Мои доводы не очень-то впечатлили шаманку. Она не отводила взгляда от кисета, который я сжимала в руке. – Я подумала, вдруг вы писали в дневнике о том разговоре с Сохён. Мне хотелось найти этот дневник.

Ее губы чуть дрожали, глаза покраснели.

– И какое все это имеет отношение к твоему расследованию?

– Я просто не понимаю, зачем скрывать то, что вы мать Сохён? – Я снова дотронулась до губ: теперь не только в них ощущалось странное покалывание, оно будто расползалось по всему лицу. – Вы с-стыдились ее? Из-за вас она п-п-погибла? – Каждое слово давалось мне с трудом, я словно вязла в болоте. На лбу выступил пот. – А т-т-теперь вы в‑в-вините крестьян в ее смерти, разрушаете их жизнь? Я видела список д-долгов!

– У тебя слишком буйное воображение. – Она зашла в комнату и подобрала с пола лежавшее рядом со мной одеяло. – Твоя сестра заболела, ее бьет озноб. Иди лучше разожги печь ондоль …[24]

– К-к-клянусь, – прошептала я, – я увезу отсюда с-с-сестру.

Глаза шаманки будто покраснели еще больше при этих словах.

– Делай что хочешь, только подожди, пока она поправится, если не хочешь ее убить.

– Мэволь со мной в б-б-безопасности.

– В безопасности? – сердито выкрикнула шаманка. Она словно испугалась чего-то, будто старая, почти зажившая рана дала о себе знать. – Тебе нельзя было возвращаться. Из-за тебя она погибнет, она и так едва не умерла, когда поскакала в лес спасать тебя, а теперь… Не веришь мне, посмотри сама.

Отчаяние, неожиданно прозвучавшее в ее голосе, напугало меня. Я вдруг вспомнила, какой бледной была Мэволь, когда мы вернулись, как ее шатало из стороны в сторону. Я вдруг позабыла о погибшем отце, о яде в кисете и во рту и даже о том, что передо мной стоит главная подозреваемая.

Я выскочила из комнаты, пробежала по веранде и оказалась у двери в спальню Мэволь. Младшая сестренка лежала, закутанная в одеяло, и тряслась так сильно, будто ее кто-то раздел и бросил обнаженной в поле посреди зимы. Когда я коснулась ее лба, мне пришлось отдернуть руку, таким горячим он оказался.