Я оказалась в небольшом закулисном предбаннике. От зрительного зала и сцены его отделял небольшой занавес — хотя это скорее были просто шторы — поэтому человек, который находился сейчас в актовом зале, нас со Львом не видел. Зато мы прекрасно видели его.

Это был Федя.

Одно из больших и широких окон было распахнуто настежь, и в проёме, на фоне удушающе чёрного зимнего вечера, маячила долговязая и лопоухая фигура Клочкова. Он просто стоял на подоконнике, ни за что не держась, наклонив голову и вглядываясь вниз, будто собирался шагнуть туда. Внизу был школьный двор, асфальтированный и тщательно убранный от снега, да и наш пятый этаж — всё равно что девятый-десятый для обычных домов. Если шагнёт, наверняка не выживет.

Лев положил руки мне на плечи, сжал их, и я обернулась, посмотрела ему в глаза. Я практически не видела его, здесь было слишком темно, но чувствовала, что он на взводе. Меня же, наоборот, будто бы сковало ледяным спокойствием.

— Алёнка!..

— Тш-ш-ш… — я приложила палец к его губам, еле слышно шепча, — ни звука. Стой тут, не двигайся. Доверься мне.

Он молчал, но мне казалось, я слышу, как скрипят его зубы. В конце концов кивнул и опустил руки, перед этим только провёл ладонями по моим плечам, словно не желая расставаться. Мне было удивительно, что Лев послушался, не стал возражать, но рассуждать о том, почему он это сделал, было некогда.

Я осторожно развернулась и сделала несколько бесшумных шагов, выходя из-за занавеса. Сейчас был самый сложный момент: я должна обнаружить себя для Феди, но сделать это так, чтобы он от неожиданности не свалился с подоконника.

Я тихо кашлянула, и он услышал, повернулся лицом ко мне и спиной к окну. У меня даже в глазах потемнело от страха, что сейчас, вот-вот, и Клочков упадёт вниз. И я этого себе никогда не прощу.

— Я хочу рассказать тебе кое-что, — произнесла я негромко, но в тишине актового зала с его отличной акустикой слышно было прекрасно. — Я никому об этом не рассказывала, даже собственной матери, а тебе расскажу. Выслушаешь, ладно? А потом делай, что хочешь, мешать не буду.

Федя хрипло, натужно вздохнул. Из-за того, что он стоял спиной к окну, я совсем не видела его лица.

— Алёна Леонидовна… Я не хочу, понимаете, не хочу?.. Не получается…

Он не сказал слово «жить» — не смог.

— Понимаю. Просто послушай меня, Федя. Моего мужа звали Антон, и он погиб в тот день, когда родились Фред и Джордж. Разбился на машине. Мама сказала мне об этом только на следующие сутки, когда молчать уже было невозможно. Мы с близнецами лежали в роддоме в отдельной палате, и в ту ночь, сразу после того, как я узнала, что моего мужа больше нет, я открыла окно настежь и встала на подоконник. В одной ночной рубашке и босая. Холод был жуткий, Федя, но я его не чувствовала. Стояла, смотрела вниз, на голый асфальт, и безумно хотела спрыгнуть. Честно признаюсь: ничего и никогда я не хотела так сильно, как закончить свою жизнь в тот самый момент.

Я замолчала, переводя дух. Говорить об этом было нелегко, я чувствовала, как дрожит голос, но чем ещё я могу его удержать? Я уже объяснила им с Олей всё, что могла, и больше мне нечего сказать. Только это.

Очертания фигуры Клочкова изменились — теперь он стоял, вцепившись одной рукой за оконную раму. И я почему-то подумала, что это хороший признак.

— Как думаешь, по какой причине я не прыгнула?

Он не отвечал несколько секунд.

— Не… знаю… — просипел в конце концов, и где-то на задворках сознания у меня мелькнула мысль: простыл, наверняка же простыл… чаю бы ему горячего…

— Фреду и Джорджу стало холодно, я ведь открыла окно, и они завопили. Хором, истошно. И я вдруг включилась, вспомнила, что там, за моей спиной, лежат наши с Антоном дети, которым нужна мама. Которые хотят есть. И которые ни в чём не виноваты. — Я сглотнула: проживать ту ночь заново было невыносимо больно. — Поэтому я и не прыгнула, Федя. Не было во мне ни малейшего желания жить, ни капельки не было. Просто заорали Фред и Джордж… Я закрыла окно и пошла их кормить, потому что так было нужно. Сама же я безумно хотела умереть. Я была старше тебя всего на пять лет, Федя, и потеряла человека, которого любила с детства, как ты Наташу, которому родила двоих детей. Я была раздавлена, я не представляла, как буду без него воспитывать их, смотреть на рассветы и закаты, смеяться, есть и пить…

Мой голос дрогнул, по щекам потекли застарелые слёзы, и Федя соскочил с подоконника. Подбежал ко мне, обнял изо всех сил, всхлипнул… и расплакался, как маленький.

— Алёнлеонидовна-а-а-а…

— Чш-ш-ш… — Я тоже обняла его, погладила по голове. Бедный, бедный мой мальчик! — Я знаю, как тебе плохо, я понимаю тебя. Но я не жалею, что не прыгнула тогда. И ты не пожалеешь. Я обещаю тебе это. Пройдёт время — я не знаю, сколько, но ты скажешь: «Хорошо, что я тогда не прыгнул». Я обещаю.

Клочков уткнулся мокрым лицом мне в плечо и глухо спросил:

— А когда?..

Я поняла, несмотря на то, что он не договорил.

— Когда Фред и Джордж научились улыбаться. Когда сказали первые слова. Когда пошли в школу… Не знаю, Федя, это всё приходит постепенно. И больно будет ещё очень долго.

— У меня нет Фреда и Джорджа, — всхлипнул мальчишка. — У меня…

— У тебя есть мама. Она тебя любит, хоть и не умеет это нормально выражать. И я тебя люблю. И Оля.

Плечи Клочкова вздрогнули.

— Не рассказывайте ей, — попросил он горячо, перестав меня обнимать. Вытер мокрые щёки ладонями и повторил: — Не рассказывайте! Я со стыда тогда сгорю. Олька… она такой сильный человек, а я!..

— И ты сильный. — Я улыбнулась. Господи, спасибо! У меня получилось. — Ты же не прыгнул. И знаешь, что, Федя… Давай-ка ты сегодня у меня переночуешь, ладно? Не возражаешь?

Я ужасно боялась оставить его одного.

— Да, — кивнул Клочков, и мне показалось, что он даже обрадовался моему предложению.

— Ну вот и отлично. Тогда пойдём домой.

На присутствие «за кулисами» Льва Федя отреагировал спокойно. Я подумала, что он, видимо, выплеснул за последние часы столько эмоций, что переживать из-за ещё одного зрителя был просто не в состоянии. Но всё равно пообещала, что мы оба ничего и никому не скажем, и заставила Клочкова в свою очередь пообещать мне, что если у него опять возникнет желание постоять на подоконнике, он не будет его реализовывать, а придёт ко мне.

Пока мы шли домой, Лев казался странно напряжённым. Я не очень понимала, отчего — всё же обошлось. Замечала какие-то странные взгляды, которые он кидал на меня, и не могла их расшифровать. Говорил сосед мало, но Федю не обижал, поэтому я решила, что подумаю потом. Может, он просто испугался и до сих пор ещё не перестал нервничать? Меня саму немного потряхивало от пережитого, хотелось залезть под горячий душ, смыть с себя жуткий холод, а потом выпить чаю с лимоном и мёдом. Вот сейчас приду домой — этим и займусь.

Мама не спросила, почему я привела Федю — да он, честно говоря, раньше ночевал у меня пару раз, когда его родительница была не совсем во вменяемом состоянии, — а близнецы и вовсе обрадовались: они, как и я, любили Клочкова. Бабушка тут же усадила нас обоих ужинать, и я с улыбкой наблюдала, как Федя постепенно приходит в себя, уминая отбивные с жареной картошкой. Потом последовал чай, о котором я так мечтала, и Клочков, наевшись и напившись, сразу начал зевать, прикрывая рот ладонью. Ещё не было и восьми вечера, но организм, устав переживать и нервничать, требовал своё. Поэтому я выдала Феде старую футболку и шорты, и отправила спать на диван в своей комнате. Уснул он моментально, и я, вздохнув с облегчением, пошла в душ.

Я долго стояла под обжигающе горячими струями, дрожала и думала. О чём? О своём сне, благодаря которому Федя остался жив. Не знаю, как бы я пережила, если бы он всё-таки сегодня прыгнул. И ведь додумался же, ключ у охранника стащил, а тот и не заметил…

Антон… Не представляю, ты это был или не ты — может, моё подсознание? — но так или иначе: спасибо. И не только за Федю, а за возможность выговориться, рассказать о том, что тогда со мной случилось. Если бы не этот случай, я бы так и не решилась, точно знаю. Постыдилась бы… как Клочков перед Олей.