Минуты три я стояла на лестничной площадке между этажами, собираясь с духом и пытаясь понять, когда же меня успело настолько переклинить. Вот что я сейчас делаю, зачем? На что надеюсь, чего хочу? Хотя, нет — чего хочу, предельно ясно, но дальше пробелы и пустота. Лев — заместительная терапия, дженерик, покупаемый в отсутствии оригинального лекарства. Он никогда не сможет заменить Антона, его невозможно заменить. Я любила своего мужа, а Лев… безусловно, он интересный человек и привлекает меня физически, но… этого мало. Господи, это всё равно что сравнивать свежевыжатый апельсиновый сок с восстановленным. Но может, и не нужно сравнивать? Просто взять то, что есть, не сомневаясь и не рассуждая, и жить дальше. В конце концов, Антон, наверное, был бы не против, если бы я нашла себе хотя бы любовника и стала чуть живее и капельку счастливее. И наверняка он сказал бы мне сейчас, в это мгновение, когда я стою перед дверью Льва и отчаянно сомневаюсь: «Аль, ты чересчур загоняешься. Расслабься!»

Расслабиться… Как давно я не расслаблялась? Не уверена, что вообще помню, что там надо делать с мужчиной…

Ох, ладно.

Вздохнув и зачем-то пригладив волосы, я нажала кнопку дверного звонка. За стенкой сразу залаял Рем, через несколько секунд загремел дверной замок, и мне тут же стало безумно жарко, а ещё срочно захотелось развернуться и убежать, как девочке-подростку. Чему я могу научить своих детей, если сама от них сейчас по разумности и адекватности недалеко ушла?

— Заходите, Алёна, — сказал Лев, открывая дверь и отходя в сторону, чтобы пропустить меня. Я шагнула вперёд и замерла, не представляя, что делать дальше. Кроме того, в прихожей не было света, и из-за моментально окружившего меня со всех сторон полумрака смущение вновь окатило волной жара, скрутившись узлом внизу живота. — Включить свет?

Ответить я не успела — что-то мягкое метнулось под ноги и оглушительно громко замурчало, разом разрушив захватившее меня оцепенение. Я рассмеялась и села на корточки, чтобы погладить пушистую и довольную мордаху Фимы.

— Привет, привет, дружок, — хмыкнула я, почёсывая шею кота. — Хорошо тебе здесь живётся, правда? Эх, сейчас заберу тебя, и Фред с Джорджем вновь возьмутся за своё. Утренние умывания, зелёнка…

— Когда-нибудь это закончится, — произнёс Лев удивительно тёплым голосом, садясь рядом со мной. — Они повзрослеют.

— Это закончится, но начнётся что-нибудь другое, — я вздохнула, подставляя ладонь бодающемуся Фиме. — Страшно представить, что они будут вытворять лет в четырнадцать. Мне кажется, когда я об этом думаю, у меня заранее начинают седеть и вылезать волосы.

Лев рассмеялся, протянул руку — и коснулся пальцами моего запястья. Прикосновение было почти невесомым, но мне показалось, что он на мне клеймо поставил, и ожог достиг даже сердца.

— Алёна…

— Объясните, что в лифте произошло? — выпалила я, чтобы отвлечь и себя, и его. — А то я так и не поняла, почему мои бандиты вдруг настолько обрадовались. И бабушка…

— Вы назвали меня по имени, — сказал Лев, продолжая улыбаться. — Не по имени-отчеству, как раньше, а просто по имени. Это хороший шаг вперёд.

Да… лучше бы я не спрашивала.

— Мне хочется провалиться сквозь пол, — призналась я негромко и зажмурилась, когда Лев крепче обхватил моё запястье. — Или нет… В общем, я, как и все женщины, соткана из противоречий…

Я не договорила, потому что Лев, опустившись на пол, потянул меня к себе на колени, и когда я с негромким вздохом оказалась на них, поцеловал, одной рукой сжимая мою талию, а другой ласково касаясь щеки.

В книгах поцелуи часто сравнивают с молниями, но наш поцелуй был больше похож на внезапный прыжок в воду — тёплую, бурлящую, стремительную в своём зове… И беспощадную, как любая стихия.

От Льва пахло свежестью и страстью, и тело его было горячим и твёрдым, как нагревшийся на солнце камень. Этот запах, его руки, ласковые, но настойчивые, жёсткие и влажные губы, чуть покалывающая щетина на подбородке — от всего закружилась голова, мысли запутались и растерялись, остались лишь острые и пронзительные чувства. Я обнимала в ответ, целовала, раскрывая губы и сплетаясь языками, выгибалась, подставляя грудь под требовательные ладони, и вся была чистейшим удовольствием, наслаждением, заполнившим меня целиком, как вода сосуд.

— Алён, Алёна… — Голос Льва с трудом прорвался сквозь захвативший меня туман страсти. — Нам всё-таки не надо настолько торопиться. Я хочу, конечно, но… Тебя дома ждут.

Дома… Да, точно, дома…

— Да и ты потом терзаться начнёшь, закроешься от меня.

Закроюсь… Да, возможно.

Я вздохнула, прижимаясь к Льву крепче. Уходить не хотелось просто ужасно — в его объятиях было уютно, тепло и так… по-родному. Я давно не чувствовала себя настолько хорошо.

Он тоже обнял меня, коснулся губами щеки, потом переместился на шею, и я ощутила себя не человеком, а мороженым, которое поставили на солнце. На очень жаркое рыжее солнце…

— Боже, какая ты… Алён… Нет, ну надо прекращать…

Прекращать? Я вдруг вспомнила, как в детстве пыталась прекратить есть конфеты. Весьма сложная задача, когда так сладко и приятно…

Но Лев всё же поднялся с пола и поставил меня на подгибающиеся ноги. Правда, потом сразу поцеловал, и это вновь чуть было не закончилось падением на землю.

— Тебе… переноску дать? — спросил он негромким хрипловатым голосом, почти не отрываясь от моих губ, и этот вопрос пощекотал их лёгким дыханием.

— А?.. — Если бы я ещё могла вспомнить, о чём он спрашивает…

— Переноску. Для Фимы.

— М-м-м-м… — Мысли с трудом возникали в голове. — Я его вроде приносила в нашей переноске…

— Да? Точно. Я забыл.

… Я ушла от Льва минут через десять, нацеловавшись и наобнимавшись так, что болели губы и руки, и чувствовала себя пьяной от пережитого.

Пьяной — и живой. По-настоящему живой, живой самой для себя, а не только для сыновей и мамы, и немного растерянной.

Потому что — а дальше-то что?..

Дома я постаралась юркнуть в свою комнату и больше не отсвечивать — опасалась вопросов со стороны мамы или близнецов и не была уверена, что смогу удержать невозмутимое лицо. Всё же эта ситуация была для меня слишком… слишком во всех отношениях. Я чувствовала себя человеком, с которого живьём содрали омертвевшую кожу, и то, что осталось под ней, настолько чувствительно, что страшно даже дышать.

Полночи я не спала, сидела на кровати и вспоминала. Нет, не то, что случилось этим вечером между мной и Львом — вспоминать это было чревато, я всерьёз опасалась не выдержать и побежать к соседу в квартиру, дабы закончить начатое.

Поэтому я думала про Антона. Удивительно, но чем больше проходило времени, тем меньше Лев ассоциировался у меня с мужем. Я по-прежнему понимала, что они мужчины одного типа внешности, и именно поэтому Лев привлекателен для меня физически, но, глядя на соседа, теперь не видела Антона. Наверное, потому что с ним всё было иначе. Всё-всё, начиная с манеры общения, заканчивая чувствами.

Десять лет назад мы были до безобразия молоды, и нашу с Антоном жизнь составлял по-молодёжному проводимый досуг — мы ходили в кино, подолгу гуляли, встречались с друзьями, гоняли на мотоцикле. Мы наслаждались жизнью и пьянящими ощущениями от единения душ и тел. Во время общения с мужем мне казалось, что моя кровь бурлит, словно шампанское, играет радостными пузырьками, вскипает смехом на губах. И секс с ним был таким же — сладким и счастливым, словно самый лучший праздник.

Общение со Львом тоже доставляло мне радость, но она была другой. Эта радость горчила, как лекарство, и у каждой улыбки, адресованной ему, был солёно-горький вкус, словно у слёз, случайно попавших в рот. О подобной радости — со слезами на глазах — поют в День Победы.

Но такой, как прежде — молодой, чистой и искренней, никогда не переживавшей потерю любимого человека, — я всё равно никогда не стану. Из пепла возрождаются лишь фениксы, а я, увы… если и птица, то какая-то другая.