Еще одно замечание, необходимое для понимания назначения рапортов генерала (с точки зрения самого Уэйда): значимость и результативность усилий новой администрации оттеняется тем, что командующий не столько продолжает, сколько начинает заново умиротворение Горного Края, говоря о «малой эффективности» мер, предпринятых правительством при подавлении мятежей якобитов в 1716 и 1719 гг. Это же замечание, по сути, расширяет круг ответственных за умиротворение Хайленда лиц, к которым теперь можно отнести как генералов Уильяма Кэдогэна, Джозефа Сэбайна, Джорджа Карпентера и Джозефа Уайтмена, командовавших королевскими войсками в Шотландии в 1716–1724 гг., так и прежних лидеров вигов, смещенных новым (с 1721 г.) первым министром сэром Робертом Уолполом.
Таким образом, недочеты генерала Уэйда — это в той или иной степени еще и просчеты предшественников; успехи нового командующего — это прежде всего успехи генерала Уэйда[791]. Такую позицию не следует воспринимать исключительно как попытку Джорджа Уэйда скрыться под маской благовидности и обезопасить свою репутацию, подтверждая соответствие занимаемой должности. Построение «успешного» дискурса рапортов служило, вероятно, еще и риторическим приемом, призванным обеспечить идеологической поддержкой реальные цели генерала в умиротворении Горного Края. Три основные, на его взгляд, проблемы присутствуют в каждом из отправленных в Лондон рапортов: разоружение, организация отдельных рот из горцев на службе Короны, военное строительство и гарнизонная служба «красных мундиров».
Итак, относительно темы разоружения в рапортах присутствует явная тематическая прогрессия: что было (к 1724 г.) — что сделано (в 1725–1726 гг.) — что есть (к 1727 г.): «беззаконие» — «разоружение» — «цивилизация». Силу убеждения в правоте автора рапортов призваны обеспечить лукавые цифры: количество лицензий на ношение оружия, выданных в те же 1724–1727 гг. Ежегодно командующий в Шотландии выдавал свыше 200 лицензий на ношение оружия отдельным горцам (в основном гуртовщикам и торговцам) «для самозащиты и охраны собственности»[792].
Между тем эта цифра, например, немногим уступала численности одного из самых беспокойных кланов Горного Края — клана МакГрегор (300 горцев этого имени принимали участие в мятеже 1715–1716 гг.)[793]. На этом фоне своевременное появление в беспокойном крае поддельных лицензий в том же 1725 г. изрядно способствует пониманию «перспектив» акта о разоружении кланов Горной Шотландии (1725 г.) в умиротворении этой гэльской окраины в 1725–1740 гг.[794] Что значило разоружение кланов Горной Стране при таких обстоятельствах, пожалуй, можно полагать вопросом вполне риторическим.
У этой темы разоружения при этом имеется свой особый подтекст: фактически непременным условием разоружения горцев называется амнистия — по сути, соглашение с местными вождями кланов и магнатами, облекаемое генералом в форму «прощения» Короной их вин (амнистия) и прикрытое генералом теми самыми лукавыми цифрами.
Этот же подтекст сопровождает соображения генерала о наборе рот из лояльных Короне горцев для службы в Горной Стране. Эти роты играют важную роль в умиротворении края в 1725–1727 гг., и без их формирования были бы затруднительны другие успехи. Следовательно, сотрудничество с «проявляющими лояльность» вождями и кланами в этой сфере, по мнению генерала, возможно и необходимо (вновь — компромисс с местной элитой)[795].
Наконец, военное строительство и гарнизонная служба «красных мундиров» в Хайленде. Все рапорты командующего по большей части раскрывают именно этот аспект умиротворения Горного Края. Наблюдается обратная ревизия генералом собственной деятельности в крае: теперь речь идет не о том, что уже сделано, а о том, что еще предстоит выполнить в рамках британского присутствия в Хайленде.
В рапорте 1727 г. генерал Уэйд впервые совершенно четко высказывает мысль о том, что «цивилизация» Горной Страны возможна именно под сенью фортов и благодаря военным дорогам — они и «откроют» этот край для заложенных англо-шотландской унией в 1707 г. новых принципов британской идентичности[796]. Разоружение при этом создает только условия для «цивилизации» Хайленда. И вне зависимости от того, насколько этот подход утопичен (те же военные дороги, например, в экономическом плане оказались невыгодными) и до какой степени Лондон был готов его реализовывать, именно он составлял суть взглядов генерала Уэйда на логику расширения присутствия Лондона в Горной Стране.
В этом — важнейший итог ревизорской деятельности командующего королевскими войсками в Северной Британии: обеспечение безопасности и преследование проявлявших особую активность якобитов — основные цели усилий генерала в Горной Стране (как они были изложены в рапорте 1724 г.), в рапортах 1726 и 1727 гг. приобрели свою перспективу — в «цивилизации» края, предполагавшей в том числе постоянное присутствие регулярной королевской армии в Хайленде.
При этом генерал Уэйд достаточно четко ограничивает круг своей компетенции. В своих рапортах он почти не касается работы местной гражданской администрации (лорд-лейтенанты, мировые судьи, шерифы), а его поведение в ходе возмущения налоговой политикой Лондона в городах Шотландии в 1725 г. демонстрирует ясное понимание им связи юридических процедур и применения армии при подавлении гражданских беспорядков (что, впрочем, ожидаемо, учитывая, что генерал был еще и членом парламента)[797]. В отчетах присутствует и понимание разных задач королевской армии в Горной Стране и на Равнинах: в Лоуленде армия призвана поддерживать деятельность гражданских чинов, в Хайленде гражданская администрация призвана поддерживать усилия армии[798].
Таким образом, генерал Уэйд вместо того, чтобы признаться в неспособности решить «Хайлендскую проблему» в короткие, приемлемые для Лондона сроки (возникший в 1724 г. интерес властей к событиям в Хайленде продержался не более года), предпочел, разумеется, изложить в рапортах свою версию местных реалий. Вместе с тем именно она доктринально должна была обеспечить ту часть программы умиротворения Горного Края, которая, судя по ее наибольшей детализации в рапортах командующего и дальнейшим мероприятиям в Горной Стране, видимо, представлялась генералу самой существенной.
При этом стремление перевести ситуацию в Хайленде в британские понятия о законности в королевстве и лояльности трону и дому Ганноверов не означало подмену генералом верного по сути анализа военно-политического разделения в крае и полувоенной активности на его рубежах привычными в Соединенном Королевстве представлениями. То, что Северная Британия на не чуждом Уэйду политическом языке Великобритании была «ввергнута» «рабским служением вождям», «грабежами», «разбоями» и, наконец, «мятежом» в «состояние анархии и смятения», отражено в рапортах так же, как и причины этих «недостатков» и способы их «исправления» (пусть и в британских политических терминах).
Понятным Короне и правительству и принятым в холлах Вестминстера языком командующий настойчиво защищал свой порядок решения «Хайлендской проблемы», во многом руководствуясь той же формулой общения с Лондоном, что и лорд Ловэт. И таким образом опыт службы в Северной Британии находил компромисс с политической школой «шотландских» чинов.
Это последнее обстоятельство позволяет, между прочим, утверждать, что особенно важные для Великобритании военно-административные посты в Шотландии, в том числе и пост «командующего всеми королевскими войсками, гарнизонами и фортами в Северной Британии», удерживались людьми, вполне компетентными в содержании британского интереса в Горной Стране. Дальнейшие затруднения (в связи с последним мятежом якобитов 1745–1746 гг.) будут вызваны не столько просчетами «шотландских» чинов, сколько недостатком их влияния на принятие решений относительно хайлендской политики в Лондоне.
