Многим я обязан моим британским коллегам из Центра изучения международной политики и глобальной стратегии Лондонской школы экономики и политических наук (ассоциированным членом коего я и был избран некоторое время назад), профессорам Доминику Ливену, Джанет Хартли и Полу Киннану, а также куратору грантовой программы для российских историков Элизабет Раян. Книга во многом творилась в архивах, и без щедрой финансовой поддержки этого именитого академического учреждения, а также Шотландского исторического института в Университете Сент-Эндрюса мои архивные изыскания в Великобритании в 2010–2014 гг. не состоялись бы. Вместе с тем считаю приятным долгом отметить, что моя первая конкурсная заявка положила начало продолжительным теплым отношениям с Домиником, Джанет, Полом и Лизой. И я испытываю по отношению к ним чувство глубокой благодарности не только за всемерную организационную и консультационную помощь в моих исследованиях и вояжах по Британии, но и за очень гостеприимный, домашний во всех смыслах этого слова прием.

Профессор Эдинбургского университета Гарри Дикинсон, один из ведущих специалистов по истории Великобритании в «долгом» XVIII в., не только весьма своевременно, промозглым декабрьским вечером, угостил меня чашкой горячего кофе, но и еще раз напомнил, как важно сохранять равновесие между теоретизированием и свидетельствами исторических источников. Доктор Мэтью Дзенник, защитивший в том же университете и в то же время диссертацию по истории шотландских полков во второй половине XVIII в., в свою очередь, любезно составил мне компанию за утренним чаем (хотя обычно время приема этих горячительных напитков наступает с точностью до наоборот) и поделился своим опытом работы с источниками по истории Горной Шотландии, провозгласив вместе со мной «республику писем».

Филипу Сардженту из Ливерпульского университета я обязан не только содержательным разговором об особенностях политики сэра Роберта Уолпола, но и некоторыми документами, иллюстрирующими процесс разоружения Горной Шотландии в 1725 г., на которые он обратил мое внимание во время совершенно случайной встречи в Британской библиотеке, где он их и обнаружил среди бумаг того самого Уолпола. Алан Форрест из Университета Йорка любезно отозвался на мое предложение рассмотреть восстания якобитов в Британии и восстание в Вандее в широком компаративном ключе и не пожалел времени, комментируя мои соображения по этому поводу. Кристофер Даффи, преподававший в Королевской военной академии в Сэндхерсте, на конференции в Национальном музее армии в Лондоне высказал весьма ценное замечание относительно невозможности однозначного определения выступлений якобитов как мятежей, восстаний или династических войн.

Благодаря всем этим замечательным людям по обе стороны Ла-Манша и Твида словосочетание «научное сотрудничество» обрело для меня глубокий и подлинный смысл.

Чувство бесконечной благодарности я испытываю к своим родителям, чья безграничная любовь, вера в меня и поддержка в конечном итоге и сделали возможным появление этой книги. Им я ее и посвящаю.

Обращаясь к обычаям и нравам в Верхней и Нижней Шотландии в первой половине XVIII в., сэр Уолтер Скотт не только отдал должное романтической традиции в европейской литературе первой половины XIX в. В данном случае перед нами еще и любопытный пример эволюции образа шотландского горца. Скотт в своих исторических изысканиях и литературных опытах проводником в Горный Край, каким тот был во времена действия романа «Уиверли, или Шестьдесят лет назад», избрал современника и очевидца, никогда бы не наделившего «Робин Гудов» Хайленда теми удивительными качествами, которые вызывали восхищение образованной британской публики в первой половине XIX в.[1] Принимая активное участие в формировании романтической традиции восприятия Горной Страны, Уолтер Скотт в чем-то сам оказался под воздействием ее очарования.

И этот не только историографический факт по-прежнему играет важную роль в нашем восприятии прошлого[2]. По меткому выражению известного британского историка Т.Б. Маколея, до середины XVIII в. на Горную Шотландию смотрели «сквозь завесу предрассудков, которая затем сменилась яркими красками романтической поэзии, и было навсегда упущено время, когда могла быть нарисована во всей полноте истинная картина»[3].

И действительно, в первой половине XVIII в. в Соединенном Королевстве опубликовали более 50 различных по жанру и содержанию книг, представлявших географию, этнографию, политэкономию, историю, культуру Шотландии, — чуть меньше, чем за весь XVII в., но в три раза меньше, чем во второй половине XVIII в.[4] Лишь в следующей половине XVIII в. путевые заметки и дорожные дневники «открыли» рядовому читателю Хайленд.

В последние десятилетия феномен «открытия» Хайленда во второй половине XVIII — первой половине XIX в. плодотворно изучается зарубежной и отечественной исторической наукой[5]. Однако то же нельзя сказать о предыдущем периоде. Когда применительно к событиям 1688 г. на Британских островах говорят «Славная революция», то, кажется, дружно соглашаются с тем принимаемым многими «фактом», что она была такой еще и потому, что, помимо прочего, оказалась «бескровной» (выгодно отличаясь в этом смысле от бурной истории гражданских войн британского XVII в.). Но такая интерпретация революционных событий в действительности далека от реалий тех лет. В Горной Шотландии и Ирландии Славная революция увенчалась успехом только после подавления вооруженного сопротивления на гэльских окраинах в 1689–1691 гг. Окончательно революционное устроение вышло из-под угрозы реставрации изгнанных Стюартов только к концу 1759 г.

Такое положение дел во многом было связано с тем, что Шотландию и в начале XVIII в. отличало значительное региональное разнообразие, выражавшееся в разном понимании ее жителями социальных, экономических, политических норм и традиций.

С одной стороны, несмотря на перипетии революционного устроения в островных королевствах, 15 января 1707 г., после продолжительных и жарких дебатов, 110 голосами против 69 шотландский парламент принял решение о вступлении в унию с Англией. Английский парламент также принял этот договор, а через два дня королева Англии, Шотландии и Ирландии Анна Стюарт утвердила союз, коснувшись бумаги жезлом и заявив: «От наших подданных обеих наций мы желаем и ожидаем отныне, чтобы они обращались друг с другом со всем уважением и любезностью, чтобы всему миру стало ясно, что в своих сердцах они намерены стать одним народом»[6]. 1 мая 1707 г. договор вошел в силу и стал законом. Флаг Великобритании, как стало называться новое государство, удачно сочетал на синем фоне два креста — покровителя Англии святого Георгия и покровителя Шотландии святого Андрея — знаменитый «Юнион Джек», обозначающий британское присутствие и поныне. Такая приверженность друг другу Англии и Шотландии представляется следствием долгого и непростого сближения двух королевств, формально начавшегося с «унии корон» 1603 г., когда шотландский король Яков VI Стюарт стал еще и английским королем (как Яков I Стюарт). В этом смысле договор, объединивший в 1707 г. Англию и Шотландию, только укрепил давно существовавшие культурные, экономические и политические тесные связи между двумя королевствами.

С другой стороны, если протянувшаяся на равнинах от Глазго до Эдинбурга Нижняя Шотландия, Лоуленд, к 1707 г. во многом сблизилась с Англией (сохранив при этом традиционные институты страны в церковной, образовательной, юридической сферах), то Горная Шотландия, Хайленд, и после заключения унии сохранила фактическую культурную и политическую обособленность. Достижения и трудности Шотландии стали общим достоянием Соединенного Королевства, и вместе с ними — проблема Горной Страны, мятежности вооруженных и лояльных прежде всего собственным вождям кланов Горного Края — «Хайлендская проблема» Великобритании в конце XVII — первой половине XVIII в.[7]