Отсутствие поддержки со стороны «предположительно лояльных» Короне и правительству кланов, вынудившее генерала сэра Джона Коупа, командовавшего королевскими войсками в Шотландии в 1745 г., отказаться от дальнейшего продвижения в горы и дать мятежникам роковой бой под Прэстонпэнсом (при Глэдсмуре) 21 сентября 1745 г., как и нежелание герцога Камберленда использовать в сражениях с якобитами набранный из горцев полк «Черная стража» были, конечно, основаны на недоверии к союзникам в Горной Стране.

Однако это чувство носило всеобщий характер, распространяясь также на католиков Ирландии, дружественных индейцев Америки, даже на наемников-гессенцев, с которыми герцог Камберленд так и не рискнул перейти «Хайлендский рубеж», двинувшись навстречу «младшему Претенденту» во главе почти исключительно английских и лоулендских полков (за исключением милиции Кэмпбеллов)[521].

С одной стороны, речь идет об общеупотребимой в масштабах всей Британской империи (особенно актуальной в Соединенном Королевстве) риторике 1745–1746 гг., обусловленной сначала страхом и паникой перед лицом неожиданно стремительного продвижения якобитов к Лондону осенью 1745 г., а затем эйфорией от столь же неожиданно быстрого военного успеха королевской армии в Шотландии весной 1746 г. (несмотря на отступление «красных мундиров» в битве при Фэлкирке 17 января 1746 г. и вполне обоснованное ожидание изнурительной партизанской войны, к которой после отступления из Англии призывали перейти многие сторонники Карла Эдуарда Стюарта)[522].

С другой стороны, очевидно, что даже в этот критический момент долговременные стратегии решения «Хайлендской проблемы» (в данном случае военное сотрудничество с «предположительно лояльными» представителями местных элит), отличавшие прерывистый процесс умиротворения Горной Страны на всем протяжении 1689–1759 гг., сохраняли приоритетное значение для Лондона[523].

Весьма показательным в этом смысле является институциональный уровень анализа степени влияния этнографических штудий «шотландских» чинов и их агентов в крае на хайлендскую политику правительства и рациональное отношение к ней военных и штатских властей (иррациональное представление об изначально присущем горцам «мятежном духе» в некоторой степени предвосхищало будущий конфликт универсальных идей Просвещения и локализации и национализации различий, свойственной эпохе романтизма).

Возможно, самым показательным и характерным примером в армейской среде в этом смысле явился исход трибунала британской армии, «заседавшего публично в Большой зале казарм Конной гвардии в 1746 г.», с тем чтобы расследовать «руководство, поведение и действия генерал-лейтенанта сэра Джона Коупа, кавалера ордена Бани, полковника Перегрина Лэселлса и бригадного генерала Томаса Фоука от начала мятежа в Северной Британии в 1745 г. до дела при Престонпэнсе включительно»[524].

Как справедливо подметил Мартин Мэргалис, наверное, нет такого любителя шотландской старины, который бы не слышал об истории незадачливого британского генерала сэра Джона Коупа[525]. Благодаря «излишней самоуверенности и некомпетентности» генерал Коуп был «захвачен врасплох» и разгромлен армией принца Карла Эдуарда Стюарта в битве под Престонпэнсом (при Глэдсмуре) 21 сентября 1745 г. — первом крупном сражении в ходе восстания якобитов 1745–1746 гг. Опрокинутый длившимся не долее пятнадцати минут (по некоторым данным — не долее четырех[526]) стремительным натиском горцев «младшего Претендента», генерал Коуп собственной персоной принес вести о разгроме королевской армии в Шотландии в гарнизон пограничного с ней г. Бервик[527].

Летом 1746 г., когда мятеж сторонников Стюартов уже подавили, было организовано расследование действий генерала Коупа и двух старших офицеров при нем, полковника Перегрина Лэселлса и бригадного генерала Томаса Фоука, в период командования генералом Коупом королевскими войсками в Шотландии летом-осенью 1745 г. Мероприятия подобного рода в Великобритании XVIII в. имели далекоидущие последствия, начиная с вероятных репутационных потерь и заканчивая вполне возможным вынесением смертного приговора. В 1757 г., например, военный трибунал приговорил адмирала сэра Джона Бинга к расстрелу за то, что он «не сделал все от него зависящее», чтобы предотвратить атаку французского королевского флота на удерживавшийся британцами остров Менорка[528].

Тем не менее в итоговом заключении члены трибунала по делу Коупа, выслушав всех состоявших в означенный период «на службе Вашего Величества в Шотландии» и взвесив все приведенные участниками данного процесса аргументы, «пришли к единогласному мнению, что генерал Коуп предпринял все надлежащие и необходимые меры для снабжения войск», а сам план военной кампании был поддержан всеми старшими офицерами и составлен с учетом поддержки королевской армии со стороны «предположительно лояльных» Короне и правительству кланов[529]. Последние, таким образом, выступали в качестве важного этнографического фактора новой «Горной войны» — и состоятельного аргумента в суде.

Еще более показательным процесс предстает, если учесть, что двое из пяти председателей трибунала в свое время занимали пост командующего королевскими войсками в Шотландии и лучше многих других понимали, с какого рода трудностями столкнулся в Горной Стране их преемник. Генерал Кэдогэн пребывал на этом посту в 1716 г., фельдмаршал Уэйд — в 1725–1740 и 1745 гг.[530] Генерал-лейтенант Джон Гайси, также заседавший на процессе, был полковником 6-го пешего полка, участвовавшего в битве под Престонпэнсом и в подавлении якобитского мятежа 1745–1746 гг.[531]

Логично предположить, что оправдательный вердикт в данном случае основывался не только на формальном анализе поведения генерала Коупа (встретили ли роковые решения, например, одобрение офицеров его штаба или носили единоличный характер и противоречили воинскому долгу), но и на этнографических особенностях «Горной войны». При этом протокол трибунала был издан в Лондоне и Дублине в 1749 г., и это обстоятельство вместе с обстоятельным анонимным предисловием к читателю показывает, что когда в воображении британцев эхо мушкетных и пушечных залпов Каллодена стихло, то оказалось, что вопрос о военно-политическом сотрудничестве с представителями местных элит не решен окончательно.

К сказанному остается лишь добавить, что мнения и решения штатских чинов на сей счет свидетельствуют сами за себя. Подавляющее большинство авторов мемориалов поддерживало скорейшее реформирование социальных порядков в Горной Шотландии и вместе с тем призывало использовать феодально-клановую систему в государственных интересах и в самом крае, и в заморских колониях именно потому, что власть вождей и магнатов находила свое подтверждение в процессе теоретического (на полях мемориалов и рапортов) и практического (на полях сражений) постижения административной этнографии «Хайлендской проблемы».

Впрочем, предпринимавшиеся Лондоном и местными элитами попытки использовать феодализм британского капитализма в крае или капитализировать феодально-клановые отношения в рамках весьма своеобразной политэкономии местных традиций представляют собой отдельную тему для изучения, более предметно анализируемую в следующей главе.

На политическом языке и Англии, и Шотландии жители Горного Края никогда не переставали быть подданными своего обитавшего в Лондоне суверена. Весьма показательный пример — позиция Короны в отношении избиения МакДоналдов из Гленко 13 февраля 1692 г. Вильгельм Оранский, причастный к этой репрессалии (по крайней мере формально), сам вскоре отдал приказ о расследовании случившегося в целях более успешной репрезентации собственной персоны в Горной Стране и минимизации репутационных потерь Лондона в Хайленде и в Шотландии в целом (всего несколько лет спустя после «Славной революции», многими в горах королевства не принятой)[532].