С другой стороны, даже после подавления последнего мятежа якобитов 1745–1746 гг. лояльность многих горцев Ганноверам вызывала сомнения. «Долгий» XVIII в. ознаменовался стремительным ростом Британской империи, придав особое звучание и вопросу о подданстве. На лояльность верного подданного можно рассчитывать, даже не имея достаточных возможностей принудить его к этому силой[533]. С самого начала вопрос о подданстве в новых владениях Короны состоял в том, как преобразовать окраины империи, чтобы получить идеального подданного (процветающего протестанта, владеющего английским языком и лояльного Лондону). Для Британии «Вторая Столетняя война» началась с участия в Войне Аугсбургской лиги, частью которой явилась Война за английское наследство, в Шотландии обернувшаяся «Горной войной». Таким образом, в Горной Стране, как и в колониях до и после решения «Хайлендской проблемы», власти пытались решить имперскую задачу в полном смысле этого слова.

Небезуспешные попытки участников переговорного процесса в шотландских горах капитализировать сведения и представления о феодально-клановой природе местных сообществ в политических и финансовых целях означали необходимость поиска новых способов и форм анализа политэкономии «Хайлендской проблемы», которые бы в большей мере отвечали потребностям ответственных за умиротворение Горного Края чинов в вопросах социальной инженерии в Хайленде (понимавшейся в эпоху Просвещения и первый век глобальных империй как совокупность мер, призванных изменить «нравы и обычаи», социально-экономические и политические порядки на периферии, чтобы получить идеального подданного).

В этом смысле следует отметить, что история решения «Хайлендской проблемы» обнаруживает устойчивый интерес властей не только к «политической анатомии» и «политической арифметике» Горной Шотландии[534]. Составление мемориалов, рапортов, отчетов, предлагавших числовой анализ «Хайлендской проблемы», отчетливо соотносится с вооруженными вызовами якобитской угрозы в 1689–1759 гг.[535]

Информация о крае, представленная в этой аналитической литературе, свидетельствует о наличии общих тем и логики их изложения. Почти каждый отчет дает краткое, но содержательное представление о географических, исторических и культурных особенностях развития Горной Страны, причинах ее мятежного состояния и способах ее замирения. Последние во всех без исключения случаях усматриваются в предварительном разоружении Хайленда, наличии постоянной королевской армии в крае (военном строительстве и военном сотрудничестве), развитии торговли и мануфактурного производства[536]. Указывалось также на необходимость утверждения в Хайленде общего для всего королевства закона, расширения протестантского образования на английском языке и протестантской религии. И во всех этих случаях к реформаторским проектам прилагались статистические сведения, отражавшие социальные реалии Горного Края.

Таким образом, если «политическая анатомия» «Хайлендской проблемы» раскрывала ее социально-экономическое содержание, то «политическая арифметика» Хайленда предлагала математически выверенный алгоритм решения «Хайлендской проблемы». Представляя собой две стороны одной медали, эти аспекты политэкономии «Хайлендской проблемы» тем не менее целесообразно разобрать по отдельности. Анализ особенностей осмысления и представления феодально-клановых отношений неблагонадежных подданных Короны в Горной Стране и попытки их реформирования с помощью рационализирующего статистического описания с целью получить идеальных подданных на этой гэльской окраине представляли собой основные формы мобилизации местных традиций в рамках интеллектуальной колонизации Горной Шотландии — соответственно «политическую анатомию» и «политическую арифметику» Хайленда.

Феодализм как социально-экономическая и политическая проблема, требующая своевременного осмысления и разрешения, представляет собой на удивление устойчивую и характерную примету эпохи Нового и Новейшего времени. В век глобальных империй многочисленные колониальные случаи и ситуации, с которыми коммерсанты, военные, чиновники, миссионеры и поселенцы сталкивались на территориях, попавших в сферу колониальных интересов европейских держав, неизбежно ставили перед имперскими службами, колониальными чинами вопрос о социально-экономической и политической природе колонизуемых обществ.

Примечательно, что в постколониальную эпоху (понимаемую некоторыми коллегами-гуманитариями как неоколониальная) наиболее активные и предприимчивые игроки на международной арене по-прежнему сталкиваются с проблемами подобного рода[537].

В таком историографическом контексте и в рамках такой интеллектуальной традиции усилия по изучению природы и характера феодальных отношений в Горной Шотландии, предпринимавшиеся британскими комментаторами реалий Горной Страны в конце XVII — первой половине XVIII в., представляются необходимой интеллектуальной практикой эпохи. Британские «эксперты» по Горной Стране активно формулировали и формировали модернизационную альтернативу развития Горного Края. Как и их контрагенты в Европе в эпоху Просвещения и глобальных империй, они были заняты активным поиском общей модели человеческого развития, решая частные задачи колониальной/имперской политики[538].

Особый интерес, однако, в данном случае вызывают не только побудительные мотивы интеллектуальной колонизации Хайленда, порой достаточно ясно изложенные ее проводниками в своих сочинениях. В той их части, которая касается политэкономии Горной Шотландии, не менее важными представляются следующие вопросы: как этот последний оплот феодализма на Британских островах (не считая, конечно, острова Сарк) воспринимали в остальном Соединенном Королевстве? И почему именно так? Анализ академической практики как практики имперской, а риторических приемов как инструментов интеллектуальной колонизации позволяет приблизиться к пониманию многих аспектов решения «Хайлендской проблемы».

Поскольку «обсуждение подобных теоретических вопросов зачастую сопряжено с актуальной политической полемикой, они, возможно, покажутся далекими от интересов историков, занимающихся медиевистикой» или проблемами раннего Нового времени[539]. Тем не менее они вполне уместны, поскольку обнаруживают, что какой бы общественный строй мы ни взяли, его содержание оказывается сложнее и проблематичнее, чем порой предполагают историки или работающие на правительства аналитики.

Цель данного исследования вместе с тем заключается не в том, чтобы преуменьшить значение присваивающей перспективы в представлениях британских комментаторов о горцах как коллективном «Другом» Соединенного Королевства в деле формирования британской идентичности[540]. Представляется необходимым скорее исследовать вопрос о том, являлось ли изучение феодализма в Горной Шотландии исключительно функцией хайлендской политики Лондона в этот период, или оно само по себе стимулировало ее выработку и обеспечивало ей теоретическое обоснование.

Не менее важно ответить на вопрос о том, какова интеллектуальная традиция презентаций и репрезентаций феодально-клановых отношений в Хайленде, чтобы более независимо от романтической, национальной шотландской и имперской британской историографических традиций изучать этот вопрос и его ангажированные интерпретации в сочинениях современников данной эпохи, чтобы более предметно (ближе к их мемориалам, отчетам и обозрениям) анализировать отношения между Великобританией и ее шотландской гэльской окраиной.