Гудок, второй, третий – ответа нет. Катерина силилась не разбить телефон о стену. В голове заметусился рой мыслей. Что делать? Ждать? Продолжить названивать? Написать СМС?

«Я сейчас же отправлюсь прямо к нему, и упаси его Боже, если он не расскажет мне все до последней буквы», – решила девушка и, не меняя одежд, понеслась в пункт назначения.

Случается, эмоция или их коктейль овладевают телом настолько, что становится трудно различать явь и второй, параллельный мир, где обитателями являются лишь более или менее устоявшиеся чувства. Так и Катерина неслась к Генри на всех парах, и будь ее воля, она превратилась бы в ветер и дула что есть мочи, раскрывая парус упрямого корабля.

Рудковски была полиглотом, и в списке ее познаний числился также язык ругательств. На нем Катерина и изъяснялась, отнюдь не заботясь, услышат ее или нет. Впрочем, выкрики эти ей просто мерещились – на деле орала ее душа.

Жгучая жажда расправы завладела Рудковски, подобно убийственному цунами, и теперь девушка, став его частью, поглощала все, что встречалось ей на пути. Подобная злость Катерины имела причину. В полной мере отдавшись отношениям, Рудковски считала: все, приходящее в жизни любого из них, делилось отныне на два без остатка. Как он мог не доставить ей новости о своей жизни? Как решился скрыть что-то, припрятав для себя одного, когда сама Катерина абсолютно и слепо ему доверяла?

Рудковски взлетела по лестнице дома, позвонила в звонок, но ожидание – еще пара секунд – показалось ей слишком томительным, и она дернула ручку – не заперто. Катерина с силой рванула дверь.

– Генри? – с воплем влетела девушка.

– Катерина? Здравствуй, – Алисия, с полотенцем на голове, закутанная в домашний халат и смущенная обстоятельством, закрывала дверь ванной. – Извини, дорогая, смывала с себя остатки дня, не успела добежать, – женщина улыбалась, но улыбка ее не сияла той радостью, которой встречают заклятых друзей. – Что-то случилось?

Катерина осматривала лишенную убранства комнатушку. До этого девушка находилась здесь лишь однажды: в один из морозных и снежных дней марта – в здешних краях месяц относят к зимней поре – они с Генри на пару минут забежали погреться.

Из-за ограниченных квадратных метров влюбленные предпочитали встречаться либо у девушки дома, либо на абсолютно нейтральной для них территории. Сейчас же, глядя на небогатые меблировку и отделку покоев, Катерина вдруг принялась сеять в себе сомнения: в ее голове возникал диссонанс в отношении нищенского жилья и королевского украшения – подарка Генри, который Рудковски носила по поводу и без.

– Катерина? – напомнила о своем присутствии женщина. Рудковски, казалось, уже и забыла, зачем она сюда пришла и кого в действительности хотела застать.

– Ах да, миссис Голдман, – опомнилась девушка. – Вы не подскажете, а где Генри? – Алисия, по всей видимости, ожидала именно этот вопрос, но по лицу ее пробежало едва заметное проявление не то вины, не то сожаления.

– Дорогая, я ведь просила звать меня просто Алисией, – она произнесла фразу так ласково, что Катерина почувствовала: ее окутали материнские объятия. Впрочем, она пришла сюда не за этим – Рудковски жаждала объяснений.

– Извините, – сорвалось с губ почти грубое обращение, – но все же, где сейчас Генри? – терпение Катерины не то что заканчивалось – девушка словно черпала его из тех немногих предметов мебели, какие мирно стояли вокруг.

– Катерина, давай присядем. Чаю? – Алисия еще силилась увести диалог в стоячее, а потому спокойное русло. У женщины явно имелись ответы, и то, что она молчала, злило Рудковски только больше.

– Миссис Гол… Алисия, – постаралась умерить пыл девушка, – я пришла сюда не за чаем. Что-то произошло, и продолжает происходить. Я хочу разобраться, в чем дело, – угрожающий тон переплывал в мольбу, а под конец и вовсе сменился плачем. Катерине казалось, она теряет драгоценные минуты, которые могли повлиять на исход чего-то важного в ее судьбе и которые безвозвратно сейчас ускользали.

В этом скрывалась вся сущность Рудковски. Неопределенность сводила ее с ума, промедление убивало. Подобно остальным обывателям Энгебурга, девушка находилась в перманентной гонке за временем, где главным призом являлись сэкономленные минуты. Серые и безрадостные, ведь урывать их приходилось из того настоящего, какое зовут жизнью.

Катерина не признавала и не хотела признавать: спешка ее истязает. И уж тем более она отказывалась видеть и принимать то, что еще больше ее изводят собственные к себе требования.

Рудковски стояла перед Алисией, глядя на нее детскими глазами, и слезы водопадом лились из потерявших надежду глаз. Как она ни пыталась, девушка не могла перечить времени, как не в силах была она разузнать подробности тайны.

Миссис Голдман приблизилась к Катерине и, поколебавшись, будто прося дозволения, взяла ее за руки.

– Пойдем, – ласково произнесла женщина и усадила Рудковски на старый диван. На нем, крепко обняв трясущееся тело, словно боясь, как бы то не выскочило само из себя, Алисия дала возможность ей вволю выплакаться. Она не прерывала девушку и не торопила: терпение, в отличие от семейства Рудковски, у Голдманов текло в крови.

Когда минут через двадцать, нарушая царящее в комнате кладбищенское молчание, дверь отворилась, женщины вздрогнули. Генри, джентльмен, пропустил Найду вперед, а затем вошел сам.

Он не сразу заметил присутствующих, но, сделав это, почувствовал: молния поразила его изнутри. На мозолящем глаз ярко-алом диване лежала Рудковски, вместо пледа укрытая утешениями его матери.

Генри разом испытал ужас – события принимали дурной оборот; облегчение – он полагал, что мать выдала его тайну, а значит, ему не придется отныне пить отравляющий яд безмолвия; вину – парень не имел права затягивать с тайной; и, наконец, чуждую ему жалость – Катерина меньше всех заслужила страдания, которые он преподнес ей еще один раз.

Завидев Генри, Алисия послала ему взгляд, означающий: «Я тебе говорила». Впрочем, тот являлся не раздраженным укором, но горестным сожалением. Рудковски же, хоть и не сразу, но степенно поднялась, расправила плечи, стряхнув с себя изнуряющие переживания, и, не поднимая глаз и не произнося слов, отправилась к выходу. Сил узнавать что-либо не осталось.

Путь однако был прегражден. В тесных помещениях невозможно не натолкнуться на что-то знакомое, а потому, случись вам оказаться в одном из них, следует тотчас его покинуть. В противном случае не ровен час замкнуться на известном и потерять запал к приключениям.

Преграда же Катерины являлась одновременно и ее горечью, и отрадой, проклятьем и благословением – эти чувства вздымались в девушке от вида торчащей из мусорки их фотографии.

В груди ощущалось такое давление, что один только вдох или выдох мог привести к ожидаемому, но не желаемому взрыву. И хотя каждый из присутствующих уже давно выполз из детских пеленок, все они притворялись сейчас беззаботными ребятишками: мол, их не волнуют проблемы взрослых и совсем необязательно принимать жизненно важные решения.

– Я вас оставлю, – вмешалась в молчание Алисия. Катерина и Генри одернулись от резкого звука человеческого голоса. – Полагаю, вам есть что обсудить.

Миссис Голдман опять-таки, прикоснувшись к руке пораженного сына, многозначительно на него посмотрела. Генри послушно кивнул, и Катерина впервые возжелала, чтобы часы пошли вспять. Она даже шатнулась в сторону Алисии, мысленно умоляя ту остаться, словно ее присутствие ставило время на паузу.

Миссис Голдман позвала Найду, и пес, поскуливая, побрел за ней. Когда дверь закрылась, Генри понял: девушке все еще ничего не известно. Он не знал, несет этот факт ему радость или, напротив, нагоняет на него скорбь. Радость списывалась на то, что парню не придется преступать свои принципы, и ответственность за безмолвие понесет он один. Скорбь Генри объяснял себе тем, что он вынужден растоптать Катеринино сердце.

Через какое-то время – вечность прошла или миг – мать Генри присела, чтобы погладить чересчур уж печальную Найду. Они гуляли во дворе, недалеко от входа в подъезд, и их обеих вдруг огорошил чудовищный удар двери.