От Алисии Катерине достался миниатюрный букет, посаженный в круглую розовую коробочку. Он вмещал в себя пионовидные розы, а бутоны их, в свою очередь, – любимые конфеты девушки.

Карла приблизилась к Катерине со словами: «Я собиралась подарить тебе набор косметики, но побоялась, что твое лицо, доверяющее только помаде и туши, не примет несвойственных ему захватчиков». Девушки посмеялись, и Армут поспешно вручила Рудковски рамочный коллаж для фото и кружку с надписью «I do what I want»3. Катерина обняла подругу и наградила ее пристыженными глазками: она избегала их встреч все последние месяцы, но тосковала по ним с нескрываемой виной.

Однако истинное изумление завладело гостями, когда подарок представил Генри. Ни один взор не мог обойти стороной переливающихся на свету рубинов. Обрамленные белым золотом, три крупных камня лежали на ювелирной подставке в одной руке парня. В другой он держал двадцать один пион – по цветку на каждый прожитый год Катерины.

Нелепым казалось сравнение масштабов широко раскрытых глаз и еще больше раздвинутых ртов – все, кроме Генри и его матери, неподвижно застыли, попутно прикидывая в голове цену подарка. Как ни печально, именно ближних порой до мандража поедает болезненное любопытство.

Катерину занимали мысли иного порядка. Привыкшей получать подарки, оные подобной вычурности и богатства казались девушки недосягаемыми. Она обвиняла себя в том, что не заслужила этой роскоши, и страшилась взаимного обязательства, неизбежно следующего за «корыстной» щедростью.

Рудковски стояла, смотрела, но не смела прикоснуться к драгоценному во всех смыслах ожерелью – вдруг аксессуар рассеется, оказавшись пустым миражом? Страшно, если так случится. Еще страшнее – если он окажется реальным.

Генри терпеливо ждал, не позволяя себя торопить девушку ни словом, ни жестом. Однако даже в преисполненной спокойствия и уверенности душе порой зарождаются всякого рода тревоги, и парень с опаской взглянул на мать – Алисия едва заметно пожала плечами и ответила не особенно вдохновляюще, мол, потерпи.

– Генри, я не могу… – нарушила затянувшееся молчание Катерина. – Это очень дорогой подарок.

К потрясению от помпезности украшения примешивалось и то, что преподносила его, возможно, первая любовь в Катерининой жизни. Подари надоедливый поклонник ей настоящий дворец – девушка, фыркнув, презрительно отворачивалась; вручи ей тот самый сорванную в поле ромашку – душа Рудковски взлетала к небесам.

Только сейчас девушка оторвала взгляд от рубинового сияния и посмотрела на щедрого благодетеля отдающими синевой глазами – настоящий Байкал! Но возможно ли, находясь среди антарктических льдов, не испытывать стужи, исходящей от их нескончаемой мерзлоты? Генри, как бы спасая от холодной смерти обоих, приобнял Катерину. Неловко – мешали занятые подарками руки.

– Истинную ценность подарка определяет не тот, кто его дарит, а тот, кто принимает, – он дотронулся до ее макушки – иного не позволяла разница в росте – до того легким касанием губ, что Катерина засомневалась: не померещилось ли?

– Кому тортик? – Алисия поспешила на подмогу сыну, и шок постепенно, одного за одним, как заложников, освобождал от себя тех, кто был у него взаперти.

Генри же не позволил Рудковски покинуть его объятий: до парня доносились судорожные всхлипывания, и он решил не обнажать чувства девушки перед всеми, вгоняя ее в даже больший конфуз.

Праздник близился к завершению, и Катерина, совсем разомлев от приятных эмоций дня, подвела итог торжеству: «Всю жизнь мне казалось, будто идеального не существует. Простите, я переобуюсь. Вы убедили меня в том, что это не так». После признания девушка снова расплакалась, и ее одарили еще одной, вероятно, десертной порцией объятий.

Карла уже занималась просмотром притупляющего разум шоу, лежа у себя на диване; Мелания находилась в состоянии полусна в своей теплой кроватке; Катерина и Генри медленно покидали место блаженного пикника, когда их внезапно загадочным тоном окликнули.

– Катерина, Генри, подождите минутку! – крикнула вдруг Алисия. Рудковски был слишком пьян, чтобы помнить – Элеонора чересчур кротка, чтобы ему перечить. Алисия же излишне тревожилась за счастье сына, а потому не могла позабыть о следующем.

Совещаясь по поводу праздника и подарков, родители девушки и мать Генри разжигали нешуточные дебаты. Делали они это не потому, что своя идея стояла превыше чужой, но оттого, что каждый хотел внести в план предыдущего большей помпезности, дополнительных элементов внезапности и сделать празднество лучшим из тех, какие видывал свет. Задумки, будучи в большинстве разногласными, не могли ни дополнить друг друга – вышел бы винегрет, ни заменить: покинуть одних идеи без внимания значило оскорбить чувства их хозяев.

Проведя за обсуждениями добрые четыре часа, переговорщики сошлись на том, чтобы устроить семейный пикник, а после вручения подарков преподнести детям еще один – совместный.

– Боже правый, как мы могли забыть! – восклицала теперь Элеонора. На этот раз, впрочем, женщина не забыла. Она лишь страшилась прервать чревоугодие мужа, что повлекло бы за собой неизвестные, а оттого еще более ужасающие последствия, и потому молчала.

Подождав, пока миссис Рудковски поможет подняться туше, развалившейся подле нее, Алисия гордо произнесла:

– Дорогие, мы хотим вам кое-что сказать.

Катерина в недоумении посмотрела на Генри – тот без малейших догадок пожал плечами. Оба они принялись жадно внимать происходящему, и, на их радость, Джозеф вступился со своей партией:

– Дети, а отправляйтесь-ка вы в кругосветку, – покачиваясь, дитя пьяного угара разрушило всю торжественность поздравления.

Солнце уже садилось, но редкие его лучи по-прежнему озаряли двор. Подобно им вторая бутылка вина придала глянца краснеющей морде. Говорят, есть две разновидности напитка. Первую подают под эмблемой чарующей роскоши – она годится для созерцания дивных пейзажей, аккомпанемент ее – мысли о бесконечном. Бутыль такого вина изящна, словно худенькая фигурка молоденькой девушки. Перед первым глотком напиток держит гурмана в сладостном предвкушении – после себя покидает приятное послевкусие.

Вторая же версия походит на некрасивую сестру первой. Этим гадким винищем упиваются ради самого опьянения. Оно разлито по картонным упаковкам – точь-в-точь деревянное корыто, что насыщает скот. Истинное пойло, оно оскотинивает.

И хотя на небе наблюдался невероятной красоты закат, а собравшаяся публика годилась для бесед о прекрасном, – два условия для предания первому сорту вина – Рудковски тем не менее не преминул нажраться едой и питьем. А значит, бремя по сохранению достоинства в который раз свалилось на хрупкие – так ли они хрупки? – плечики Элеоноры и Алисии.

– Доченька, папа хотел сказать, что мы приготовили вам один общий подарок, – миссис Рудковски поспешила вступить до начала очередной вгоняющей в краску реплики мужа.

– Да, Генри, Катерина, – посодействовала Алисия, – мы долго думали, много спорили, – она с простодушной улыбкой обратилась к Элеоноре, – и решили, что путешествие станет отличным концом вашего первого совместного лета.

Катерина смотрела то на родителей, то на Генри и, судя по его лицу, не сводимому с выступающих, она могла точно сказать: парень не был в этом замешан.

– Мама, это удобно? – обратился Генри к Алисии.

– Да, мам, вы уже так много сделали! – вторила Катерина.

Алисия подошла к влюбленным – Элеонора порывалась сделать то же самое, но на ней тяжким грузом лежало мертвецки пьяное тело, от июньской жары еще более размякшее.

– Вы заслуживаете, – заверила мама Генри и обняла их обоих.

Значительно позже, когда Рудковски допил третью бутыль вина и уже разлагался в кровати, он, обращаясь к супруге, лениво спросил:

– Интересно, откуда у этих Голдманов столько денег? Чуйка подсказывает: не чисты они на руку.

Рудковски не выпускал из рук сигарету, рассыпая пепел по кровати. Элеонора, зорко следя при свете тусклой прикроватной лампы за тем, как бы чего не случилось, поспешила вмешаться.