— Да, я до сих пор этим занимаюсь, Егорушка! — подтвердил дед.

— И тебе удалось…

Егор ожидал тотчас же услышать от деда какое-нибудь сенсационное сообщение.

— Ни на какой контакт с ними я конечно же не вышел, если ты хочешь услышать от меня нечто подобное, начитавшись фантастической чепухи на эту тему, — засмеялся дед. — Я занимаюсь кропотливой исследовательской работой, и сколько еще предстоит человечеству провести подобной работы перед хоть сколь-нибудь ощутимым результатом в этой области, неизвестно!

Егор разочарованно вздохнул:

— И как долго ты еще будешь этим заниматься?

— Как знать, на сколько меня хватит! Но думаю, когда-нибудь все же настанет такой момент, когда я захочу сказать себе — «все, стоп»!

— А что там, в комнате? — осторожно спросил Егор.

— Скопище различной аппаратуры, пикающей и мигающей, настроенной на различные волновые частоты. Можешь зайти посмотреть.

— Угу! — обрадовался Егор.

— Только осторожно, ничего не трогай. Ты можешь сбить мне настройку.

— Ладно! — с готовностью ответил Егор и поспешно направился в дедову святыню.

Все эти годы, пока они жили в Америке, а дед в России, между ними велась нечастая, но регулярная переписка. Дед сообщал о своем самочувствии, которое, по его словам, всегда было отличным, они вкратце сообщали ему о себе и о том, что прежде всего интересовало деда. А его интересовала в основном информация об учебе Егора, его перспективы в области юриспруденции да изредка успехи профессора-офтальмолога, сына. Когда молчание деда затягивалось, мама принималась звонить или строчить письма своим подругам, умоляя их наведаться к старику, а потом перезвонить ей, если что не так. Чаще же она звонила соседям деда, которые взяли над ним негласное шефство. Позвонить напрямую деду было невозможно по причине отсутствия у него телефона. Он, неизвестно по каким причинам, однажды просто-напросто его ликвидировал. Такой уж был у Егора дед — с некоторыми, свойственными только ему одному, странностями академик. И этот самый дед хоть и косвенно, но имел отношение к скоропалительному со стороны Егора и так неожиданному для Флер предложению руки и сердца.

Он позвонил три дня назад из квартиры соседей, что само по себе уже являлось нонсенсом, и попал на Евгения Егоровича. Долго не разглагольствуя с безмерно обрадовавшимся сыном, услышавшим наконец родной отцовский голос, сообщил, что ему необходимо увидеться с внуком, и как можно скорее.

— Я даю ему на все про все три недели, — уведомил Евгения Егоровича старый академик. — Если не успеет собраться за этот срок, пусть тогда вообще не приезжает. ВСЕ! — И повесил трубку, чтобы не слышать никаких разумных доводов со стороны своего сына-профессора.

Евгений Егорович минуту с досадой смотрел на пикающую телефонную трубку, а потом медленно опустил ее на рычаг аппарата. «Что там у него случилось? Уж не разболелся ли? Может, поехать самому?» — возник тревожный вопрос. Подумав немного, решил, что ехать надо непременно Егору. Старик может обидеться за пренебрежение к своим указаниям и, чего доброго, пошлет сына ко всем чертям без всяких объяснений. Евгений Егорович, снисходительно ухмыльнувшись, тут же представил гневное, вытянувшееся от возмущения лицо своего гениального старого отца. Через время и расстояние из-под титанически широкого, высоченного лба на него взглянули строгие, утопающие в роскошных кустистых бровях глубоко посаженные карие глаза.

— Господи! — устало вздохнул профессор. — Как же долго я его не видел! И как он, должно быть, изменился! Семьдесят восемь лет! Да он совсем уже старый! Надо немедленно собирать Егора в дорогу. Может, хоть на этот раз ему удастся уговорить старика уехать в Америку. Пусть обещает ему что угодно, вплоть до того, что хоронить переправим в Россию, к маме на Ваганьковское.

Евгений Егорович принялся листать записную книжку, отыскивая телефон своего давнего пациента, шефа одной из крупнейших юридических ассоциаций Нью-Йорка Девида Бергинсона, под руководством которого начинал теперь свою трудовую карьеру Егор.

Вечером того же дня, когда Егор был отпрошен отцом у шефа и поставлен в известность о распоряжении деда и не терпящем отлагательств отъезде, он и принял решение сделать Флер предложение. Эта поездка в Москву рушила планы на нынешний сезон, ведь Егору так хотелось приурочить свой отпуск к летним каникулам Флер. У будущего кардиолога, а пока еще выпускницы Колумбийского университета, после защиты диплома и перед практической контрактной стажировкой в больнице было три недели каникулярного перерыва, и они надеялись махнуть на Гавайи. Там-то, во время отдыха, Егор и собирался сделать предложение. Теперь совместный отдых отменялся, и, чтобы Флер сильно не расстраивалась, Егор решил порадовать ее обручением.

— Эгор, я рада! — Флер нежно накрыла своей ладонью мягкий замшевый бугорок серебряного футлярчика. — Я просто растерялась от неожиданности. Ты же хотел сделать мне предложение на Гавайях, вот я и удивилась, почему сейчас.

— Откуда ты знаешь, что на Гавайях? — спросил Егор.

— Мериэм проболталась.

— Мериэм?

— Да. Она слышала твой разговор с Роджером в ресторане.

Егор досадливо покачал головой:

— Болтушка! А ведь могла бы и помолчать ради подруги, не обнародовать сюрприз.

Флер улыбнулась:

— Прости ее, милый, и не омрачай своего прекрасного намерения всякими глупостями. — Она нежно провела пальчиком по его щеке, спустилась к подбородку, а потом поводила по тоненькой щелочке между губами, призывая их, упрямо сжатые, разомкнуться. — Говори, я тебя внимательно слушаю!

Егор, обмякший от ее нежного жеста, поцеловал розовую подушечку мизинчика Флер и улыбнулся:

— Разве я еще ничего не сказал?

Он торжественно открыл серебряный футлярчик.

— Какое красивое! — восхитилась Флер, увидев золотое колечко с небольшим изумрудом в нежной резной оправе в виде затейливого листочка, и тут же подставила палец для примерки.

Егор осторожно вынул свой подарок, и через мгновение он уже кокетливо красовался на маленькой руке Флер.

— Теперь ты можешь называть меня невестой! — счастливо воскликнула Флер и, зажмурив глаза, собрала губы в трубочку, напрашиваясь на поцелуй, который незамедлительно был ею получен.

Стюардесса, объявив о приближающейся посадке, попросила пассажиров пристегнуть ремни, и Егор в который уже раз за время полета почувствовал, как его охватывает волнение. «Надо же!» — удивился он, никак не ожидая, что предстоящая встреча с родиной, о которой он почти не вспоминал, так трепетно заденет его сердце.

Вскоре самолет плавно приземлился на посадочную полосу Шереметьево-2, и пассажиры рекой потекли в зал прилета. Егор, изрядно уставший от занудного однообразия многочасового перелета, взглянул на досмотровые очереди и с досадой подумал о том, что еще не скоро сможет выбраться из аэропортовских тисков на просторы знакомых московских улиц. Да к тому же придется потратить немало времени на получение багажа, забитого всевозможными подарками для деда.

Однако неприятные процедуры, впитав в себя время, хотя и не по своей воле, но терпеливо пожертвованное Егором, вскоре остались позади, и он, благополучно усевшись в такси, принялся, не веря глазам своим, через замутненное окно автомобиля созерцать столичное преображение. Улицы, нацепившие на себя европейский шик, теперь совсем незнакомые, глядели на отщепенца Егора, насмешливо поддразнивая его.

— Что, съел? — говорили кричащие богатством витрины выросших повсюду супермаркетов и одетые в ультрамодный пластик реставрированные и вновь отстроенные высотки, поблескивающие на солнце своим голубым космическим светом. Рекламные щиты с бегающими световыми дорожками, мелькающие нарядной чередой рестораны, бары, пиццерии, бистро, клубы, казино и, наконец, заполненные многообразием всевозможных иномарок, текущие в угарной выхлопной дымке магистрали, — все для Егора было неожиданным. Он вытягивал шею и вертел головой то в одну, то в другую сторону, удивляя подглядывающего за ним по привычке таксиста.