Ваш покорный слуга Р.П.А.».
Егор Алексеевич отложил письмо и покачал головой.
— Ну, что ты на это скажешь? — поинтересовался Егор.
— Это он, ты прав на сто процентов!
— Конечно! Вот читай дальше, что он ей за это посулил! — Егор протянул деду второе письмо.
«…Здравствуйте, Софи! Прежде всего хочу пожаловаться, что я без Вас очень скучаю, но обстоятельства всякий раз складываются так, что я вынужден откладывать и откладывать свою поездку в Москву. Также хочу сообщить Вам, любимая, что беспокойство Ваше по поводу осуществления дальнейшего нашего плана совершенно безосновательно. Просто у меня для этого мероприятия еще недостаточно денег. Ведь я получил от нашего заказчика пока только одну четвертую часть от обещанного! А Вы, Софи, должны понимать, что значит купить в Англии приличный дом».
— Дальше можешь пожалеть глаза и не читать! — сказал Егор. — Он пишет ей о петербургских светских сплетнях и еще о всякой чепухе, не имеющей отношения к тому, о чем идет речь в самом начале письма!
— Так, так! Значит, наша Софья ценою папиных картин решила укатить с милым в Англию, и наверняка он обещал ей сделать это тайно. Вот уж поистине женщины в любви становятся слепыми! Ну как она могла поверить, что он решится на такое ради нее! Неужели она надеялась, что этот ловелас захочет вот так запросто изменить свой образ жизни?!
— Ну! — Егор многозначительно развел руками. — Это еще цветочки! — сказал он, интригуя деда.
— Что?
— А почитай-ка теперь снова дневник!
«…Господи! За что ты дал мне такое испытание?!
Я дрожу уже который день подряд, вспоминая увиденное, и думаю, что не смогу вытравить эту мерзость из своей памяти до конца дней моих! Что же ты наделал, П. А.? Зачем разбил мою жизнь на мелкие осколки несостоявшейся любви, разочарования, предательства и обмана?! Ради чего ты заставил меня совершить величайший грех? Ради того, чтобы, и так изрядно настрадавшись, я могла еще и это увидеть своими собственными глазами?! Клянусь, мне было бы легче, если б ты просто разлюбил меня через некоторое время! А это! Как снести такое, ума не приложу! Я, видно, скоро сойду с ума, ибо, закрыв глаза, всякий раз вижу одно и то же: ты в объятиях этого нечестивого чужеземца Ку-Льюна! Господи! Я не знаю, что может сравниться с этим по дикости своей! Неужто все это время мне приходилось делить тебя с ним?! Господи, какое неслыханное кощунство!»
— Ну и гусь! — воскликнул Егор Алексеевич! — Ну и гусь!
— Угу! — подтвердил Егор. — Голубчик-то оказался и впрямь голубым! А что за имя такое — Ку-Льюн? Китайское или корейское?
— Может быть, и индусское! — высказал предположение Егор Алексеевич. — И я полагаю, что этот тип каким-то образом связан с Тибетом.
— Почему?
— Я как-то давно читал статью о тибетских ламах, для которых характерны имена с подобными приставками — Ку, Су, Нью и тому подобное, а потом не забывай, что прадед к тому времени уже побывал в Тибете!
— Вполне логично!
Егор Алексеевич покачал головой:
— Да! Обработали Софью по полной программе эти любовнички! Ладно, каково резюме, Егорка, расскажи мне своими словами. — Егор Алексеевич отодвинул от себя последнее письмо, приготовленное внуком. — Не стану я больше читать, буквы еле угадываются, глаза от напряжения уже совсем устали.
— В последнем, прощальном, письме Р.П.А. сообщает, что уезжает на долгие годы во Францию, только и всего! Выходит, то, что картины наши всплыли со дна именно во Франции, вполне закономерно!
ГЛАВА 9
Яна, плохо спавшая в эту ночь, примостилась на диване и едва задремала, как раздался телефонный звонок. Она вздрогнула, неприятное предчувствие тут же резануло ей сердце. Она ждала этого звонка в течение всей недели и сейчас отчетливо поняла — это именно тот самый звонок.
— Алло! — несмело произнесла она, дав тем самым почувствовать свой испуг.
— Боишься? — спросил знакомый, неприятного баритона голос. — И правильно делаешь! Ну, что скажешь, красавица?
— А что… что говорить-то? — дрожащим голосом едва выговорила Яна.
— Ты шутить вздумала или как? — прикрикнул на нее звонивший.
— Я не знаю, чего вы хотите! Скажите хотя бы, о чем идет речь?!
— Ты что, совсем тупая или притворяешься?
— Ничего я не притворяюсь! Скажите, что вам от меня нужно?
— Картину, детка! Картинку с девочкой Бэль, которую твой муженек вынес с выставки и где-то припрятал.
— Не может этого быть! — невольно воскликнула Яна.
— Может! Еще как может, красотка! И я не верю, что ты об этом не знаешь, хоть придуриваешься первоклассно, наверное, в свою мамочку-актрису пошла!
— Вы что-то путаете, Володя не мог этого…
— Заткнись, идиотка, и слушай меня! Даю тебе четыре дня для того, чтобы отыскать картину. Если не найдется в квартире, подумай и прикинь, кому твой любимый мог ее пристроить! Только не вздумай что-нибудь сказать кому-то или хотя бы намекнуть! Мне доложишь, поняла? Чего молчишь, красотка, язык свело?
— Поняла! — сказала Яна и почувствовала, как по ее щекам катятся слезы.
— То-то же! — сказал звонивший. — До скорого!
В трубке зазвучали короткие гудки.
Яна опустилась на диван и заплакала. Потом позвонила Грише. Он не стал ничего обсуждать с ней по телефону, услышав о том, что был повторный звонок, пообещал немедленно приехать.
— Я буду у тебя через час, если, конечно, пробки не задержат.
К моменту, когда он позвонил в дверь, Яна, пользуясь тем, что Машенька спит, перевернула полквартиры в поисках злосчастной картины.
— Что у тебя стряслось? — воскликнул Гриша, глядя на груды книг и белья, лежащие на полу.
Яна обессиленно опустилась на пуфик, стоящей у двери, и зарыдала.
— Господи, он, кажется, в самом деле ее украл!
— О чем ты говоришь, Яночка? — Гриша опустился перед ней на корточки, пытливо заглядывая в глаза.
— Гриша, он ее украл с выставки, понимаешь? Но зачем, скажи мне, зачем?!
— Кто украл и что?
— Володя! Это он украл картину «Бэль», Гриша, он украл! И теперь они спрашивают ее с меня!
— Значит, тебе сказал об этом звонивший?
— Да!
— Так! Так! — Гриша задумался на какой-то миг, нервно покусывая ноготь. — Прежде всего прекрати истерику, Яна! По-моему, ты уже достаточно наплакалась, — сказал он и участливо положил руку ей на плечо. — А теперь вспомни подробно ваш разговор.
Яна сходила в ванную, умылась холодной водой и приняла успокоительные капли мамы — темно-коричневый пузырек стоял на подзеркальной полочке еще с похорон. После этого она вернулась в комнату и во всех подробностях рассказала Грише о своем разговоре с шантажистом.
— Значит, он дал нам четыре дня! — констатировал Гриша. — Это хорошо!
Яна с надеждой вглядывалась в Гришино лицо. Ах, как ей хотелось услышать от него самую непристойную, матерную брань в адрес звонившего! Как ей хотелось, чтобы он взорвался от негодования и в бешенстве крикнул, что это абсолютный бред! Что его родной брат, которого он знал как свои пять пальцев, ни при каких обстоятельствах не мог этого сделать. Но Гриша только тяжело вздохнул и пожал плечами, с жалостью посмотрев на Яну:
— Жизнь так непредсказуема, Яна. Как знать, в какую сторону она вынуждает человека иногда повернуться!
— Подожди, подожди… — Яна привстала с пуфика. — Ты что-то знал? У него что, были проблемы? Может… может ты догадывался о чем-то?
— Да что ты, Яночка! — поспешно воскликнул Гриша. — Мое замечание чисто риторическое, обобщенное, философское, если хочешь! Ты совсем не так меня поняла!
— Не так?
— Ну да! Я же сказал не о Володе конкретно, а о жизни в целом! Что же касается его поведения в последнее время, могу сказать, что оно ничем не отличалось от обычного, к которому я давно привык. Проблем, как мне известно, у него тоже не было. А там как знать.
— Как знать? То есть ты хочешь сказать, что не уверен на все сто, что у него их не было?
