— Кто был на кухне? — грозно спросил Бориса прадед, заставив его испуганно вздрогнуть.

— Никого! Истинный Бог, никого!

И Борис, в подтверждение истинности, перекрестился.

— А во время ужина?

— Одне только домашние, — захлопав глазами, промямлил дворецкий. — Даже Глашка, племянница Игната, к тому времени в деревню отправилась. Так что окромя своих домашних более никого и не было!

— А может, кто-то заходил на кухню, а потом ушел?

Борис умолк, стараясь что-то припомнить.

— Дак вы ж заходили, ваша светлость, Игнату лабардана заказать на утро. И опосля Софья Николаевна забегала, с Пелагеей о чем-то пошепталась и ушла, а потом вернулась и велела ей какое-то платье к утру отгладить.

— Да не о себе я тебя спрашиваю, болван! И не о Софье Николаевне. Из чужих, может, кто заходил, от соседей слуга какой или еще кто?

— Нет, ваша светлость, более к нам никто не заходил.

— А что же ты делал потом? — пытался выведать у него прадед.

Но что происходило после ужина, дворецкий забыл намертво. Сказал только, что сморило его как-то уж очень быстро, он еще на двор хотел выйти, проверить, закрыты ли ставни, да и не помнит теперь, выходил ли.

Прадед долго думал об этом происшествии. Ведь ему, по сути дела, обвинять было некого. Все слуги работали в доме уже много лет, кто из них мог тайно опоить дворецкого снотворным, узнать было совершенно невозможно. Прадед после этого сделался очень подозрительным, он хоть конкретно никого и не подозревал, но тщательно следил за каждым из находящихся в тот вечер на кухне. Ему казалось, что он непременно что-то заметит по их поведению, отыщет какую-нибудь ниточку к разгадке, но, увы, все оказалось тщетным, заметить ему ничего не удалось, картины исчезли бесследно.

— С тех пор папа начал как-то уж очень быстро слабеть здоровьем, — рассказывала бабушка, — и спустя четыре с половиной года умер.

— Вот такая произошла с моим прадедом история, Егорка, — шумно вздохнул дед, закончив свой рассказ.

— Ну, а потом? Картины так и не нашлись?

— Нет! Они как в воду канули на много-много лет.

Егор насторожился:

— Что значит «на много-много лет»? Уж не хочешь ли ты сказать…

— Да, Егорка! — перебил его дед. — Я хочу сказать тебе, что картины моего прадеда выплыли на свет божий совсем недавно! И я даже видел их!

Егор вытаращил глаза от изумления.

— На выставке в доме художника, совсем недавно, — продолжал дед. — Об этой выставке я прочел случайно, в газете, там как будто специально приводилось описание одной из лучших картин под названием «Бэль».

— Это здесь, в Москве?

— Да! На этой выставке как раз тогда работал муж Яны, Володя, и он водил меня туда.

— А почему ты думаешь, что это те самые картины?

— По описанию бабушки это точно они! Я сразу их узнал. И потом, одна из картин была названа по имени изображенной на ней девушки — «Бэль», об этом мне тоже рассказывала бабушка Елена. И ты знаешь, в левом нижнем углу этой картины авторской рукой было написано слово «Бэль».

— Я, Егорка, прочитал, и меня прошибло холодным потом от волнения и всего затрясло!

— Значит, ты уверен, что это именно они?

— Они, Егорка, они, я уверен в этом на сто процентов. Да к тому же Володя помог мне кое в чем.

— Володя?

— Да!

— В чем же?

— Ему удалось тайно взять соскоб с одной из картин, а потом сравнить его с таким же тайно взятым соскобом картины прадеда, висящей в Третьяковской галерее. Володя первоклассный реставратор, он подрабатывал в разных местах, поэтому всюду был вхож без особых трудностей.

— И что же, он сделал анализ?

— Да, ему это почти удалось!

— Что значит «почти»?

— В общем, он был почти уверен, что картины эти написаны рукой одного художника, о чем мне и доложил. Но для окончательного результата экспертизы требовалось что-то там еще. И это «еще» он сделать не успел, его убили.

— Понятно! И что же ты? Что ты теперь будешь делать?

— А что я могу теперь сделать? Пойти в Министерство культуры и сказать, что Володя этим занимался по собственной инициативе, без разрешения каких-либо инстанций и тем более без разрешения владелицы картин? Она, кстати, француженка.

— А как ты был намерен поступить в случае, если бы вам с Володей удалось тайно добыть доказательства, что картины принадлежат твоему прадеду?

— Я был намерен поступить и тогда, и сейчас одинаково!

— Как?

— Получить доказательства законным путем. Я бы вызвал тебя из Америки, чтобы потом отправить во Францию!

— Полагаю, к этой француженке, владелице картин?

— Правильно полагаешь, внучек! Надо ее потрясти, надо выяснить у нее все, что только возможно. Я, Егорушка, устарел для таких дел, так что придется тебе отбивать наши семейные реликвии.

— Ты что, хочешь вернуть их себе?

— Я хочу, чтобы весь мир знал, что картины эти принадлежат моему прадеду, художнику Ордынцеву Николаю Степановичу. Что они написаны именно им, а не каким-то неизвестным художником! И потом, с какой стати наши картины должны принадлежать какой-то француженке?

— А почему ты думаешь, что эта француженка будет что-то рассказывать мне? Почему ты думаешь, что она вообще станет со мной говорить?

— Кто ее знает, может, станет, а может, и нет! Вот отправишься во Францию и узнаешь!

— Ну, дед, ты даешь! Ведь эта поездка, может, и выеденного яйца не стоить!

— Кто не рискует, Егорушка, тот что?..

— Ну ладно, ладно! Над этим надо подумать!

У деда вытянулось лицо.

— Над чем подумать? Ехать или нет? — сникнув, спросил он.

— Да что ты, дед! Ехать — это само собой! А вот с чем. В лоб с вопросами о картинах к ней обращаться не стоит. Как знать, где она их приобрела и каким образом! Тут надо придумать какую-нибудь историю, разжалобить ее, растрогать… Ну, я не знаю, вызвать на откровенность каким-то образом! Одним словом, постараться найти к ней подход и не рубить сплеча.

— Правильно Егорка! — воспрянул довольный дед.

— Жаль только, что французский у меня совсем скудненький! А что, если она по-английски говорит так же, как я по-французски? А, дед?

— Ну, Егорушка, думаю, что во Франции с этим проблемы не будет. Можно нанять переводчика. Там тебя, при желании и деньгах, не только с английского, но и с русского переведут кому угодно. И еще, Егорушка, вот что! Я не зря стал рассказывать тебе про семейный архив. Та его часть, которая хранилась у моей бабушки Лены, находится сейчас у меня, ибо после смерти моего отца она, изрядно пополнившись и его перепиской, действительно перешла ко мне на хранение. А ведь существует еще и другая часть архива, и я думаю, что если она не исчезла, то наверняка хранится теперь у Константина Алексеевича, внука бабушкиной младшей сестры Софьи. Он ведь теперь один остался. Ее внучка Анна уж лет десять назад умерла, да и потом, вряд ли у нее что-то могло оказаться. Она, по сути дела, была отвергнута семьей по причине дурного замужества, отбила мужчину, у которого было двое малолетних детей, да еще ухитрилась дочь от него родить. У бабушки Лены по этому поводу имеется три Софьиных письма, в которых та убивается, глядя на поведение непутевой внучки, и жалуется на это сестре. Анна, отвоевав чужого мужа, совсем перестала общаться с родственниками. Поэтому у нее, скорее всего, от бабки ничего не осталось.

— Дед, почему ты думаешь, что у твоей бабушки только часть архива? Ведь она была старшей, может, весь архив перешел к ней?

— Я полагаю, что нет! Во-первых, я не думаю, что после смерти отца Софья передала Елене все его бумаги. А во-вторых, после Софьи мог остаться и ее собственный архив — дневники, письма ее личные. А, Егор, как ты думаешь?

— Ну конечно, вполне, что за вопрос!

— Вот, вот, Егорушка! Вот, вот!

Дед многозначительно поднял указательный палец.

— Дело в том, что среди всего прочего, имеющегося в моей части архива, я отыскал одно очень занятное письмецо, принадлежащее Софье, неоконченное и потому, возможно, не отправленное адресату. И знаешь, поразмыслив, я подумал, что оно каким-то образом может иметь отношение к пропаже прадедовских картин. Возможно, я ошибаюсь, и в письме речь идет о другом, но как знать!