К ним подошла Ешка.

– Дофамин, – авторитетно сказала она, дожевывая какую-то булочку, – это нейромедиатор, который отвечает за радость от открытия или получения чего-то нового.

Соскучившаяся во время экспедиции по всяким натуральным вкусностям, она теперь отрывалась на «Иллюзионе». В КЭПе им приходилось есть разведенные в воде концентраты. И спать в мягких, но все-таки мешках. В лаборатории львиную долю пространства и массы отводилось под исследовательскую базу, поэтому все остальное там было спрессованным, сжатым, экономящим место аппаратуре и мощному энергоблоку для работы всех этих установок.

В корабле разведчиков основная часть свободного пространства предполагала отдых и расслабление. Ева подозревала, что в ближайшее время ей не удастся заставить свою команду вернуться на КЭП. В глазах Ешки и Кима она видела непоколебимую уверенность, что в лаборатории они будут только работать. Жить же предпочитают в «Иллюзионе». До самого старта.

Она дернулась. Старт… Погрузившись в привычный мир пробирок, соскобов и образцов, Ева совершенно забыла о том, что их заперли здесь наедине с неизвестным, и – самое паршивое – никак не определяемым вирусом.

– Ешка, – сказала она, чтобы заглушить нарастающий голос совершенно ненужной сейчас безнадежной обиды. – Кончай жрать. Возьми у этих архаровцев мочу на анализ.

– И как ты себе это представляешь, кэп? – Ешка наклонила голову вправо. В углу рта у нее застыла острая крошка.

Ева пожала плечами:

– Тебе лучше знать. Ты же у нас специалист по коммуникациям. Так вот, будь добра, скоммуникатируй мне две пробирки с мочой.

– У них сильное обезвоживание, – покачала головой Ешка. – Я даже просто на глаз тебе определю. Они явно не делали ЭТО ни разу за сутки. Я права?

– Так и есть, – призналась Ева, – ко всему прочему что-то словно высушивает их изнутри. Режим сапрозойного питания в изоляторе я включила сразу же, но ни одна капля жидкости не проходит в их организм. Невозможно накормить и напоить даже через кожу, насильно. Знаешь, словно на каждом из них надет такой огромный непроницаемый мешок.

– Плод в плаценте, – кивнула Ешка. – Состояние идеального счастья.

– Угу, – хмыкнула Ева. – И эта «плацента» так же делает невозможными ни криотерапию, ни медикаментозный сон.

– Вы хотите сказать, что они стали полными идиотами?! – не выдержал правый Ю. – Не реагирующими ни на один из внешних раздражителей?

– По всем формальным признакам – абсолютно счастливыми людьми, – ответила центровая КЭПа. – Если смотреть на химические реакции, которые проходят в их организмах.

– А почему ты исключила шизофрению?

– Как ты себе представляешь острое обострение сразу у двух, ранее классически здоровых людей? – вздохнула Ева. – В любом случае сканирование показало, что желудочки в височных долях мозга не расширены. Это исключает психические заболевания по шизофреническому типу. И… Ешка, у тебя крошка на губах, убери ее, ради Бога, уже смотреть не могу.

– Не смотри, – разрешила синхронист. – Кстати, о дофамине…

Она отвернулась от своего капитана к Ю Джину.

– Лет сто назад бушевала жуткая псидемия, чуть не похоронившая Землю под грудой мусора. Называлась она «шопоголизм».

– Я слышал, – сказал Ю Джин. – Это было в школьной программе. Люди производили столько продуктов и вещей, сколько не могли употребить. А хотелось все больше и больше. Того, что им совершенно не нужно. Мусорные свалки разрослись до невероятных размеров.

– Ну, да, – довольно улыбнулась Ешка. —Тогда группа ученых смогла доказать краткосрочность действия дофамина на мозг млекопитающего. Они давали подопытной группе обезьян шпинат, чтобы те выполняли определенную команду. А когда обезьяны подчинились, его заменили фруктовым соком. Сок, несомненно, стал более ценной наградой, чем шпинат, и дофамин в мозгу у шимпанзе повысился. А потом произошло нечто неожиданное: в течение нескольких дней содержание дофамина снизилось почти до нуля. То есть мозг обезьян перестал реагировать на сладкую награду. А почему?

– Почему? – остолбенело переспросил Ю Джин.

– Обезьяны стали воспринимать сок чем-то само собой разумеющимся. Ведь дофамин эволюционировал как нейромедиатор, приучающий млекопитающее искать новую информацию о «вознаграждениях». А поскольку в данном случае не было новой информации, у обезьян отпала необходимость в его синтезе. Экспериментаторы переключились обратно на шпинат, однако обезьяны отреагировали на это приступами гнева. Они визжали и бросались шпинатом в ученых.

Ю Джин посмотрел на довольную Ешку как-то странно.

– А при чем здесь эпидемия, случившаяся сто лет назад? И какая связь с моими центром и левым?

– Ну, подумай, – Ешка постучала по своей голове характерным жестом. – Если что-то достается легко, мозг к этому привыкает и дофамина за это больше не дает. Подумай же…

– Брейк! – сказала Ева, – Как ты, Ешка, при своей ангельской любви ко всему живому и неживому умудряешься везде влезть в какой-то спор? В любом случае, правый «Иллюзиона» Ю Джин, мы с вами сейчас грузимся на флаер. Мне нужны пробы с места происшествия.

После вчерашней драки тело еще болело, причем все сразу – вдоль и поперек. Перелет на привычную лабораторию и то дался ей с трудом. Отправляться же куда, где притаилась потенциальная опасность, не хотелось совсем.

– О, – обрадовалась Ешка, – я с вами! Подожди, только возьму усилитель…

– Анализ мочи! – охладила ее пыл Ева. – Пока ты не придумаешь, как это осуществить, с места не сдвинешься!

***

Работа специалиста по полевой синхронистике – непосредственный контакт с носителем информации. Никакие видео, звуко, менто записи не способны передать мельчайших нюансов образа жизни другого существа. Иногда Ешке казалось: в ее работе есть что-то от магии. Чтение с незримых сфер – колебание воздуха при дыхании вдруг оказывается историей долгой болезни, чуть заметный поворот тела – героическим эпосом, треск перепонок рассказывает о жизненном пути существа, которое радовалось, страдало, любило. Запахи, меняющийся цвет тела, зыбкие ощущения… Никогда не знаешь, за которую ниточку нужно потянуть, чтобы распутать клубок чужого сознания и понять, какими категориями мыслит иное существо.

Ешка застыла перед изолятором на том же месте, где полчаса назад, так же безмолвно и не отрывая взгляда от своего экипажа, стоял правый Ю Джин. Прозрачность стены давала полное ощущение, что между синхронистом и разведчиками ничего нет. Но она ничего не чувствовала. Только видела. А этого было недостаточно.

У гуманоидных рас большое значение для коммуникаций имеет запах. Страха, радости, любви – феромоны ощущаются на подсознательном уровне, и могут невольно очень многое рассказать о существе, синтезирующем их под влиянием обстоятельств. Может обмануть речь, поведение, язык тела, даже взгляд. Но никому еще не удавалось перестроить биохимические процессы, происходящие в организме. Подавить выброс эндорфинов в кровь, повысить синтез нейромедиаторов в коре головного мозга, остановить выделение продуктов внешней секреции. Все попытки взять под контроль эти процессы, наталкивались на «гематоэнцефалический барьер», из-за которого вещества, искусственно введенные в живой организм, просто не доходили до нейронов головного мозга.

Неуемное желание разобраться в принципах действиях организма останавливается у края бездны. Исследования заходят в тупик или сталкиваются с угрозой необратимых разрушений. Человек, остающийся наедине с самим собой, – маленький ребенок, пытающийся взломать игрушечный грузовичок, чтобы посмотреть, как он устроен. Сломать-то сломает, а вот обратно…

Ешка передернулась. Если кому-то удастся взломать преграды, установленные природой, и добраться до главного управления организмом… Страшно подумать.

Феромоны не пробивали через прозрачную, но плотную стену изолятора, и картина для осознания полностью не составлялась. Тем не менее Ешка понимала: со вчерашнего дня что-то в пострадавших изменилось. Сейчас она чувствовала себя так, словно перед ней открывалась… Нет, не открывалась бездна. Стягивалась пленка, незримая, на уровне ощущений. Своей невероятной интуицией, которую синхронист могла «включать» и «выключать» по необходимости, Ешка почти видела эти коконы, все туже стягивающиеся вокруг Кравеца и Смита. Минилаборатории, в которых идет неведомая ей перестройка человеческого организма.