Неожиданно Джин резко оттолкнул ее от себя, Ева упала на каменное плато, скафандр смягчил падение, удар был глухим: не больно, а как-то обидно. Но она не успела ни расстроиться, ни удивиться, потому что в следующую секунду на плато облаком густой пыли спустилась тень. Одновременно: стало темно, и темноту вспорол малиновый луч бластера.

– Туда! – крикнул Джин так неистово, что передатчик оглушил Еву пронзительным визгом, не в силах уравновесить механическое дребезжание.

Следующая вспышка прорезала желтую пыльную тьму. Ю Джин одной рукой рывком поднял отброшенную им же Еву, и потащил туда, где мгновение назад луч оружия наткнулся на вполне реальную базальтовую породу.

Она успела сгрести столько расставленных на камнях баллончиков, препаратов и полевых анализаторов, сколько смогла, и увидеть, что вокруг уже не было никаких движущихся скал. Только звенящая тишина, в которой нарастало дыхание приближающегося урагана. И тихие постукивания маленьких колбочек, сыпавшихся с Евы на бегу.

Ева тщательно упаковывала остатки собранного материала в герметичный ящик, который плотно пристегнула к поясу своего скафандра. Не так-то просто было извернуться в тесной скальной расселине, издалека замеченную Ю Джином. Широкая для трещины и узкая для пещеры. Ее единственным достоинством являлась глубина, которая не позволяла выдуть исследователей наружу. Они смогли втиснуться вдвоем, но для движений места не оставалось.

– Все не так плохо, как мне показалось, – наконец выдохнула Ева с облегчением.

– Ты о чем? – удивился Джин.

Он вслушивался в сухой треск ветра, доносившийся снаружи. По мнению разведчика все было как раз очень плохо.

– Про пробы. Большая часть у нас осталась. Я боялась, что ветром унесет материал, и не смогу повторить забор. Картина будет уже не та. Эх, если бы взять у этого медведя еще пробы на биопсию… Хотя бы строгий минимум…

Джин покачал головой, в тесноте почти соприкасаясь с ее шлемом:

– А я боюсь, что унесет наш флаер. Я его посадил слишком близко к краю плато. Не думал, что тут бывают такие смерчи.

Ева похлопала по герметичной крышке ящика. Казалось, закрыто хорошо, но кто его знает…

– В худшем случае дойдем пешком.

Она пошевелила плечами, прижатыми к скале. Полусогнутые ноги упирались в противоположную стену.

– Хотя это и займет… Страшно подумать сколько. Но когда-нибудь смерч закончится. А на КЭПе тоже есть флаер. Не такой навороченный, как у вас, но для перемещения годится. Главное, нам пока удалось сохранить пробы. Знаешь, чем дальше, тем больше я уверяюсь: этот зыбучий медведь связан с твоим экипажем.

– Я вижу его впервые в жизни, – напомнил Ю Джин. – Медведя. По крайней мере, именно этого.

– Ты – да. Но никто не может сейчас поручиться, что твой экипаж не видел его перед тем, как…

«Сойти с ума» – вот что хотела сказать Ева, но прозвучало бы это очень непрофессионально, так как диагностика не подтвердила патологий ни головного мозга, ни нервной системы команды «Иллюзиона». И она просто пояснила:

– Вот смотри. Что мы имеем? На этом самом месте тридцать часов назад с экипажем «Иллюзиона» произошло нечто странное, так?

Ю Джин кивнул:

– Тридцать часов, девятнадцать минут и сорок две секунды, если быть точными. По земному времяисчислению.

– Да. И вот через тридцать часов и минут – сколько ты там сказал? Впрочем, для моей мысли это не очень важно. В общем, на этом же самом месте появляется странный медведь. И тут же исчезает, растворившись на наших глазах в воздухе. Маломощный индикатор на твоем скафандре фиксирует настоящую биоорганику, то есть это никакая не оптическая иллюзия. И в то же время ни один из специализированных, напичканных под завязку тончайшими приборами роботов на протяжении нескольких месяцев исследования Пятой от Лебедя ни разу не обнаружил живой организм крупнее бактерии… И все это происходит в одном и том же месте. Ты считаешь, может быть случайное совпадение?

– Пока нет никаких доказанных фактов, что это не случайность, можно оставить твое утверждение, как гипотезу. Одну из гипотез, – уточнил разведчик.

– Пока просто спиши на интуицию, – предложила Ева. – В любом случае на данный момент эта «гипотеза» – самый вероятный носитель неизвестного вируса. Хотя бы потому, что единственный.

Джин промолчал. Наверное, согласился. А, может, отвлекся на очередной шквал сухого ветра, бахнувшего по скале, в трещине которой они прятались. Еве показалось, разведчик вздрогнул. Словно только что получил сильный удар.

– Все формы жизни, с которыми удалось установить контакт, когда мы вышли в гипер, так или иначе похожи на человеческие, – Ева сделала вид, что не заметила смятения Ю Джина. – Но это говорит только о том, что мы пока не можем общаться с теми, кто не имеет с нами никаких точек соприкосновения. Наш Ким, например, давно бредит старинной легендой о разумном океане. Говорит, что решил специализироваться на глобальных контактах, с тех пор как услышал эту историю в детстве.

– Это я знаю. Контакт-солярис – парадокс соприкосновения с непознаваемым.

– Вот именно, – сказала Ева. – Мы сможем общаться с такой формой жизни только в том случае, если она сама захочет выйти с нами на контакт. Иначе мы ее просто не видим. Не ощущаем. Для диалога нужна взаимность. А когда один пытается вести беседу, а второй засыпает на самом интересном месте, никакого общения не получится… Как-то так…

Очередной порыв ветра заставил Еву замолчать. Фразу она уже додумывала про себя: «Форма жизни, которая не показывает наличие органики, через секунду – показывает, и снова становится НИЧЕМ? По крайней мере, по законам нашей галактики это невозможно. Фундаментальная постоянная тонкой структуры всегда стабильна и неизменна».

Когда снаружи стало тихо, Ю Джин расслабился. Ева даже сквозь двойной слой скафандров почувствовала, как напряжение отпускает его мышцы.

– Странно, да? – сказала она.

– Да уж, – произнес Ю Джин. – Что может быть страннее?

Сейчас он не казался Еве таким уж неприступно-неприятным. После того, как признался, что боится игрушечных медвежат, а теперь непроизвольно вздрагивает, когда ветер бьется о скалу. Сейчас Ева могла простить его безукоризненный вид. Прекрасный Ю Джин в ее глазах стал обычным человеком. С фобиями и неуверенностью в собственной непогрешимости. Она пошевелилась, пытаясь не слишком плотно прижиматься к разведчику.

– Я имею в виду саму ситуацию. Ну, то, что мы скорчились в этой норе, прячась от ветра, как два спасающихся мышонка, и рассуждаем о законах галактики?

– Это ты рассуждаешь, – сказал Ю Джин. – А я думаю о том, как нам без потерь добраться до «Иллюзиона». И что мне указать в рапорте на Землю о наших успехах по ликвидации возникшей проблемы. Не могу же я на полном серьезе выдать историю про исчезающего медведя, дофамин и шпинат… Там нужна четкая конкретика: что случилось, кто виноват и, исходя из этого, как действовать дальше. Кстати, я не понял, что твоя левая имела в виду. Ну, там, у изолятора. Когда говорила про потребление и обезьян.

– О вечной и ненасытной жажде людей чего-то, приносящего им удовольствие, – вздохнула Ева. – И быстрого пресыщения. Ешка знает, о чем говорит. Она с огромным счастьем сидела бы себе на Земле со всеми своими животными, и никогда бы не покидала ее. Со временем у нее образовался бы целый зоопарк, я думаю. Только у Ешки лет пять назад выявили хронический синдром «шопоголика», его еще называют дофаминозависимостью. Ты не в курсе, что действуют целые государственные программы по добровольно-принудительному избавлению от разрушающих склонностей?

Ю Джин кивнул, но как-то слишком поспешно и чрезмерно уверенно.

– Так вот, в одну из них и попала Ешка Бодрчкова, мой левый. Для стабилизации дофамина ей было настоятельно рекомендовано изучение чего-то нового. Чем выше потребность в ощущениях, тем жестче относится к тебе программа. В смысле, тем дальше и неопределеннее тебя посылают. Ешка – очень классный синхронист, с большими заслугами в научной среде по своему профилю. Но со склонностью удовлетворять внутреннюю жажду, приобретая кучу ненужных вещей. Поэтому она прошла госкурс астронавигатора и теперь вынуждена раз в несколько месяцев срываться с места на поиски неизвестного. В общем, Ешка знает практически все, что изучено на сегодняшний день о дофамине.