– И чего меня опять понесло в эту непонятную даль? – риторически вздохнула Ёшка.

Маленькая рыжая Ешка тоскливо вглядывалась в огромную вязкую тьму за безмолвным лобовым экраном. Словно надеялась увидеть там что-то иное, а не ставшую уже привычной мутную пустоту. Поникли даже веснушки, щедро рассыпанные по нежному фарфоровому лицу. Ее взгляд затуманился, в глазах появилась неопределенная рассеянность, она тянула слова нараспев по мотивам мелодичных «страданий»:

– Какая такая нужда выгнала меня из дома?

Что-то в рубке управления возмущенно взвизгнуло в ответ. Наверное, из-за напряжения просто фонила обшивка, но вся команда слаженно вздрогнула. Похоже, корабль разозлился на скучную зануду, которую не прельщали ветры космических странствий.

Лаборатория, официально именуемая «Коммуникативная экспедиция предконтакта», сокращенно – «КЭП», вчера вышла из гипертуннеля. И хотя государственной исследовательской конторе не пришлось несколько дней томиться в очереди частников у горлышка канала, до пункта назначения оставалось лететь «своим ходом» еще больше земных суток. Что касается даты возвращения, то она вообще таинственно мерцала в неопределенном будущем.

Ева с пониманием и даже некоторым сочувствием посмотрела на Бодрчкову. У Ешки дома осталось двадцать четыре кошки.

– Нет, конечно, – продолжила та разговаривать как бы исключительно сама с собой.

На самом деле посыл этих «страданий» предназначался для Евы, которая не может настоять на менее сбивчивом графике и более удобных маршрутах:

– Маиса сварит курицу и посолит нормально, но вот часто забывает дать «Очагу» команду на отключку. Конечно, тут же срабатывает регулятор, но я боюсь, что у Маисы начинается склероз. Старенькая она уже управляться со всей кодлой без меня.

Ева сделала вид, что не заметила упрека в голосе Ешки. В конце концов, та была права. В Управлении вообще особо ни с кем не считались, хоть ты лаборант, хоть разведчик, гоняли специалистов в соответствии с необходимостью. В общем, куда надо, туда и гоняли. В рамках контракта. Только их КЭП все-таки посылали пусть чуть-чуть, но дальше и неопределеннее, чем других.

А вся слава первого контакта, как правило, доставалась разведчикам. Это они вступали с аборигенами в первое общение разной степени тяжести. А лаборатория отправлялась в экспедицию, когда авангард на какой-либо планете обнаруживал нечто потенциально интересное. «КЭП» добиралась до «среды естественного обитания объекта», а затем, обследовав камешек, который показался разведчикам дышащим, или кишащую микроскопическими организмами каплю жидкости, рапортовали, что «ступень разумности не обнаружена». Потенциально разумная форма жизни кишмя кишела на необъятных просторах Вселенной, но чаще всего то, с чем сталкивалась лаборатория, оказывалось настолько потенциальным, что говорить с ним было вообще не о чем. Даже вирусологу Еве.

– Ты меня слышишь? – Ешка не выдержала виноватого молчания кэпа.

– Я знаю твою Маису, – ответила та уклончиво, – исключительная кошка…

Маиса жила у Ешки, кажется, с начала времен. Именно она была в числе первых подопытных животных, с которыми синхронисты установили безусловный контакт. Ешка возглавляла группу практиков, объявивших дрессировку вне закона и начавших эксперименты по общению с братьями нашими пушистыми на равных. В результате многочисленных усилий любимая кошка руководителя группы первой (и пока единственной) перестала косить под ничего непонимающего дурака и вышла на разумную связь.

И тут-то обнаружилась ее страсть к кулинарии. Маиса оказалась настоящей жрицей кухонного храма. Как только Ешка смогла объяснить ей действие виртуального комбайна под названием «Очаг», кошка тут же освоила принцип его работы. Правда, пришлось переделать экран, который не воспринимал касание мягких лап, и сложные композиции у Маисы вызвали трудности, но зато она с большой ловкостью и воодушевлением научилась сбивать в густую пену яйца. Четыре лапы и хвост: кошка скакала во время процесса по сенсору как сумасшедшая и вышла на уровень виртуоза по взбиванию белка.

Но любимым блюдом у кошки оставалась вареная курица. У остальных двадцати трех питомцев Ешки – тоже. С тех пор, как Маиса научилась готовить и взяла в свои лапы управление «Очагом», все попытки Ешки ублажать банду специальным кошачьим кормом, терпели полный крах.

Компания рассаживалась вдоль окон в одно и то же время, с нетерпением ожидая доставки. Кошки пытались держаться с достоинством, но срывались каждый раз, как только фура «Едим дома» (в просторечии – «Едом») подъезжала к небольшому палисаднику Ешки. Неспешное выгибание спин быстро превращалось в страстные скачки, а затем – во всеобщую кучу-малу, которая становилась все запутаннее и громогласней по мере того, как два студента, подрабатывающие в «Едоме», раскладывали заказ по отсекам «Очага». Как только дело доходило до пузатых розовых тушек, кошачья бесформенная куча начинала непотребно орать, выражая таким образом то ли восхищение, то ли нетерпение, то ли просто воспроизводила на свой манер бетховенскую «Оду к радости». При виде куриц вся непрочная печать человеческой цивилизации слетала с прайда, как парашютики с вызревшего одуванчика при малейшем дуновении ветра.

Квалифицированный синхронист Ешка, конечно, могла расшифровать кошачьи вопли, только не видела надобности в этот момент: вопящие в экстазе и сами не понимали, что они выражают.

– Счастье не требует анализа, – как-то сказала Ешка Еве. – Более того, анализ счастью прямо противопоказан.

В общем, основным блюдом Маисы числилась курица, сваренная по старинке целиком. Но, кажется, кошка-кулинарка начала практиковаться и в выпечке. Ешка недавно жаловалась Еве, что пирог, которым встретили ее из очередной экспедиции кошки, оказался недопеченным. Синхронист не хотела огорчать хвостатых домочадцев и давилась, но доела печево до последней крошки. В результате чего у нее потом сутки болел живот.

– Ешкин кот, – внезапный хрипловатый бас прервал паузу. Затянувшуюся, а от того многозначительную.

Они совсем забыли про Кима, внезапно очнувшегося от глубоких раздумий. Полянский обладал странной особенностью: при своих внушительных размерах, он становился совершенно незаметным, когда уходил в традиционную меланхолию. В такие моменты он словно растворялся в окружающем пространстве, превращался в невидимку.

Второй особенностью Полянского была страсть к поддразниванию Ешки, которая большую часть времени находилась в благостной расположенности ко всем тварям живым. Только произнесенное с чувством «Ешкин кот», – единственное ругательство, на которое Ким был способен, – могло вывести Ешку из себя и заставить ненавидеть разумное существо. То есть Кима Полянского.

– Ешкин кот, – с удовольствием повторил Ким. – Это единственное, что тебя сейчас волнует? Посолила ли курицу твоя кошка?

– Ну, ты-то явно думаешь о чем-то глобальном, – огрызнулась Ешка. – И не о «посолила» я переживаю. Слушать лучше нужно, а не витать в гипере.

Ключевым в ее ответе являлось слово «глобальный». Третьей особенностью Кима Полянского была слава (в узких профессиональных кругах) уникального специалиста по особо крупным жизненным формам. Проще говоря, Ким был гигантологом.

С одной ма-а-аленькой тайной, о которой знали только самые близкие люди. А так как Ева, Ешка и Ким из-за специфики исследовательской работы терлись бок о бок в ограниченном пространстве межзвездной лаборатории неделями или даже месяцами, то знали друг о друге, может, больше, чем самые близкие родственники. И Ева, и Ешка были в курсе еще одной, тщательно скрываемой особенности Кима.

Специалист по великанам впадал в панику от всего, что ползало, мельтешило, тонко пищало или слабо потрескивало. Любые насекомые, мыши и крысы, червяки и пауки, едва появившись на горизонте, тут же превращали жизнь Полянского в сущий ад. Сейчас Ешка умудрилась протянуть слово «глобальный» с такой интонацией, что сразу становилось ясно: она имеет в виду его главную постыдную слабость.