— Получай, шкура! Получай, политрук! Получай, предатель!
Никогда еще не видел Юрась своего отца в такой ярости.
Он прикусил себе губу, чтобы не закричать. Владик, тихо застонав, закрыл руками лицо.
Юрась заставил себя досмотреть все до конца. Он видел, как отец связал политрука, как засунул ему в рот кляп из грязной тряпки.
— Вот ты и связан! Сам просил, чтоб я тебя связал. Утром полицаи отвезут тебя в Гладов. Там ты и расскажешь, как тебе Буденный орден вручал… — И, схватив политрука за связанные ноги, он поволок его, словно дохлого пса, в сени.
Мальчики были в отчаянии. Все рушилось! Не уйти им отсюда с боевым командиром Красной Армии. И не было больше сомнений: Тимофей Петрович не просто трус, а подлый предатель, изменник.
Свет в окне погас. Юрась ясно представил себе: отец вернулся в комнату, спокойно разделся, задул лампу и, как ни в чем не бывало, улегся спать…
Улегся спать! А через несколько часов он выдаст политрука гестаповцам, и смелого командира будут пытать, а потом повесят.
— Что делать? — прошептал Владик.
Юрась снова приник к окну. В доме было тихо, так тихо, что он услышал ровное, спокойное дыхание отца.
Юрась потянул за собой Владика:
— Идем!
Они обошли дом и неслышно, боясь дышать, вошли в темные сени.
Связанный политрук лежал у самого порога. Юрась нащупал веревку, но от волнения у него дрожали руки, и он никак не мог в темноте развязать туго затянутые узлы.
"Разрезать!" — решил Юрась. Он потянулся к ножовке, висевшей над кадкой с водой, и с грохотом опрокинул пустое ведро. Мальчишки оцепенели, — такой грохот мог разбудить и мертвого.
Дверь из комнаты распахнулась, на пороге, с лампой в руке, появился Тимофей Петрович.
— Идите в комнату, — сказал он, не повышая голоса.
Мальчики, не глядя на Тимофея Петровича, стараясь не прикасаться к нему, вошли в комнату. Через открытую дверь они видели, как Тимофей Петрович поставил лампу на пол и проверил веревку на руках и ногах политрука. Войдя, он плотно закрыл дверь.
— Как вы узнали о нем? — В голосе Тимофея Петровича не было ни раздражения, ни злобы.
Мальчики молчали.
— Говори ты, Владик, — непривычно мягко сказал Тимофей Петрович.
— Мы заметили из шалаша… как он шел…
— А потом подкрались к окну и все видели? И все слышали? Так? — Голос Тимофея Петровича был все еще спокоен. — Так, мальчики?
Владик кивнул. Юрась стоял неподвижно, не глядя на отца, будто не слыша его вопросов.
— Но я запретил тебе подходить к дому без моего разрешения. Ты забыл об этом, Владик?
— Нет, не забыл…
— И ты посмел не выполнить мое приказанье? — Теперь голос Тимофея Петровича звучал строго. — Ты помнишь, что наказывал тебе отец? Чтобы ты слушался меня, как боец командира! А ты, как ты выполняешь волю отца, волю моего старого боевого друга?
Юрась впервые взглянул на отца:
— Теперь немцы твои друзья… — Он хотел сказать еще что-то, но вдруг всхлипнул и одним прыжком оказался на подоконнике.
Выскочить он не успел. Тимофей Петрович схватил его и усадил рядом с собой на кровать…
Юрась заплакал. Тимофей Петрович обнял сына за плечи и прижал к себе. И тогда Юрась заплакал навзрыд. Прижимаясь к отцу, он в отчаянии повторял:
— Ты не выдашь его? Не выдашь его? Не выдашь?!
Отец не отвечал, прижимая к себе его все крепче и крепче. В этом молчании был ответ. Политрука ждала смерть!
Юрась сжал искусанные губы и оттолкнул отца. Тимофей Петрович вздохнул, поднялся и сказал, силясь улыбнуться:
— Вижу, на Руси не все караси — есть и ерши!
Владик заметил улыбку Тимофея Петровича. Это было чудовищно!
Улыбаться, когда рядом, в сенях, лежал командир Красной Армии, обреченный им на смерть!
— Вы изменник! — крикнул Владик и горько заплакал.
СИВОЛОБ ПОДОЗРЕВАЕТ…
Допрос политрука Сиволоб начал круто.
— А ну, пан Гармаш, — сказал он, — проверь категорично, крепок ли на ноги его благородие, господин большевик. Если тебе не трудно…
— Мне не трудно! — заверил Гармаш и, подойдя к арестованному, с силой ударил его по скуле.
Политрук растянулся на дощатом полу.
Староста сказал с укоризной:
— Вижу, некрепок на ноги красное благородие. Помоги ему подняться, пан Гармаш, если тебе не трудно…
— Мне не трудно! — сказал полицай и, схватив политрука за шиворот, рванул его вверх.
Арестованный, шатаясь, поднялся на ноги.
Сиволоб сжал в кулак свою бороденку, подергал ее и гаркнул:
— Отвечай правильно и категорично: фамилие, имя, отчество?
— В Гладов… Отвезите меня в Гладов, — с трудом выговорил арестованный, прижимая руку к скуле.
— Ты кого учишь, красная зараза! — снова заорал Сиволоб. — Сам знаю, куда тебя везти. Я тебя на тот свет свезу!
— Господин староста, — сказал арестованный, — есть приказ немецкого командования: задержанных солдат и командиров Красной Армии гражданские власти должны немедленно доставлять в ближайшую немецкую комендатуру. Виновные в невыполнении этого приказа несут строжайшую ответственность по законам военного времени!
Сиволоб и полицай переглянулись.
— Тебе откуда известны немецкие приказы? — встревоженно спросил староста.
— Гражданским давать показания отказываюсь, говорить буду только с офицерами германской армии.
— Смотри, какой важный, — зловеще сказал полицай. — Надо еще разок проверить, крепок ли он на ноги! — он поплевал на ладонь и сжал кулак.
— Погодь, пан Гармаш, — остановил его староста. — Пан лесник и без нас неплохо отутюжил его. И ты его разок приголубил. Надо и для господ немцев работенку оставить.
— Больно хлипкий комиссаришко, — ухмыльнулся Гармаш. — На вид — бугай, а дал связать себя, словно телок…
— Втроем они, — сказал арестованный.
— Втроем? Откуда у лесника народ ночью взялся? — недоверчиво спросил староста. — Врешь ты! Ночевать по хатам посторонним настрого запрещено.
— Это, видать, его сыновья: двое парней!
— Ах, вот оно что! Смотри, что страх делает! В глазах задвоилось! Из одного мальчишки двое парней стало. Парень-то у Марченко один, да и тот малый — школьник…
— Два там, а не один!
— Буде врать-то! Неправдой жить — бога гневить! Уж я ли не знаю, кто под моим началом находится? Один у Марченко мальчишка, и лет ему в аккурат тринадцать… Мне, брат, все известно…
— Плохо знаешь, — дерзко возразил арестованный… — Два там мальчишки! Два! Точно заметил! — И добавил: — Вот и не знаешь, кто у лесника хоронится. Он там в лесу может целый полк спрятать…
— Цыц болтать! — крикнул Сиволоб. — Больно разговорчив! — Он повернулся к Гармашу: — Прикажи заложить лошадь. Сейчас придет Марченко, мы с ним и отвезем этого пролетариата в Гладов. Послушаем, какие он песни запоет у господина коменданта…
Тимофей Петрович и Сиволоб возвращались из Гла-дова. Они ехали на телеге; староста, понукая лошадь, не переставал болтать:
— Как он там заерзал, когда ты орден-то выложил и про Буденного сказал. А господин комендант как зыркнет на него, так он аж затрясся! В общем, все! Упокой, господи, душу раба твоего!
Болтовня старосты раздражала Тимофея Петровича. Он думал о предстоящей встрече с мальчиками.
— И как ты его скрутил? — не унимался Сиволоб. — Такой здоровенный комиссарище! У него от страха аж в глазах задвоилось. Все твердил, что тебе два пацана помогали. Я думал, ты хлипкий…
— Силой бог не обидел…
— Господь ведает, кому даровать силу…
На повороте Тимофей Петрович соскочил с телеги.
— Ты что? — удивился староста. — Поехали ко мне. Такое дело обмыть надо. Выпьем за упокой души красного пролетариата. У меня самогон — первач!
— Не могу. Всю ночь не спал из-за этого политрука. Пройдусь пешком до дома — и спать! Завтра зайду…
