«Спишь на часах! — и раз ему по уху! — Завтра же будешь в штрафной роте!»

Солдат от испуга понять ничего не может, лепечет что-то. А поручик командует:

«Ефрейтор Губин! Взять у негодяя винтовку! Останешься за него на часах. А ты, ворона, становись к арестованным, сейчас сдам тебя караульному начальнику».

Ввели арестованных в участок — там, как полагается, сидит дежурный офицер.

«Принимайте задержанных!» — командует поручик.

Дежурный прямо подскочил:

«Опять арестованные! У нас все камеры забиты! Откуда они?»

«Задержаны в облавах. Надо проверить личности».

Дежурный — свое:

«Некуда их сажать. Ведите в другой участок. Там свободнее. Сейчас узнаю по телефону…»

Не успел дежурный крутануть телефонную ручку, как увидел нацеленный в лоб наган.

«Руки вверх!» — командует поручик. И все арестованные выхватывают из карманов револьверы.

В это самое время входит в дежурку штабс-капитан из контрразведки. Тот самый, что меня допрашивал, зверствовал надо мной. Вошел, шкура, остановился у дверей, понять ничего не может. Еще бы! У штатских в руках револьверы, а дежурный офицер стоит с поднятыми руками.

«Эт-то что такое?» — спрашивает штабс-капитан и хватается за кобуру.

«Ишь любопытный!» — говорит поручик да как хрястнет его кулаком по скуле, тот и грохнулся, что чугунный столб. Полный нокаут! А дальше было просто. Заперли беляков и начали выпускать арестованных. Я в тот час сидел уже в особой одиночке — для смертников. Спать, конечно, не спал. Какой тут сон — жить осталось до зорьки! Вдруг слышу в коридоре голоса… Ясно, за мной пришли! Потащут, думаю, меня, как телка на живодерню. Решил, — хоть одного гада прикончу перед смертью. Вот ключ в дверях заскрипел, дверь распахнулась, вваливается усатый офицер, в руках наган. Я на него — и за горло! Он даже не пошатнулся: ослабел я в тюрьме, совсем силенок не стало. Оттолкнул меня усатый поручик, сам командует:

«Волоки его, ребята!»

Схватили меня, потащили из камеры. В коридоре смотрю — тащут меня свои же товарищи-подпольщики.

«Шагай быстро! — кричат. — Дел еще по горло».

А поручик — раз! — и сорвал с себя усы. Бог ты мой, да это же Ваня Коробов! Дальше — как в кино! Освободили наши подпольщики двадцать большевиков. Ушли мы в горы, и много неприятностей имел потом от нас Черный барон Врангель. А Ваня Коробов получил с тех пор подпольную кличку — Поручик. — Тимофей Петрович глубоко вздохнул. — Давненько не видел я Ваню. Шестнадцатый год пошел, как расстались…

— Значит, он спас тебя? От смерти?

— Спас… И ты должен всегда об этом помнить. Потому что нет большего греха, чем неблагодарность.

Юрась был убежден, что дядя Иван — высокий, широкоплечий, с густыми черными усами. А Коробов оказался невысоким, светловолосым, быстрым в движениях, а что касается усов, то их у него не было.

— Сбрил перед отъездом, — уверял он. — Боялся, что Тимофей набросится!

Владлен на отца не походил. Темные густые волосы его вились мелкими завитками, большие черные глаза смотрели внимательно и как будто печально.

— Вылитая Юлия! — восклицал Тимофей Петрович. — Твоего — ничего! — Он смотрел на ребят и удивлялся: — Какие хлопчики! Мы с тобой такими же были, когда встретились в школе. Помнишь, Иван?

— Эва придумал, — «такими»! Куда нам до них. Они вон театры свои имеют, пионерские дворцы, лагери, газеты, видишь, у них имеются собственные, кружки разные. Мой Владька фехтованьем занимается. Подумай только!

— То верно! Мы в их годы даже и не знали про такое. Фехтовали не рапирами, а кулаками больше. Помнишь наши драки?!

Юрась и Владик сидели в соседней комнате, они слышали, как отцы их, предаваясь воспоминаниям, то и дело взрывались смехом. Мальчики никак не могли понять, что их так веселит.

— Помнишь, — спрашивал Тимофей Петрович, — ты в чужой виноградник ночью залез, а сторож всадил тебе пониже спины заряд крупной соли? Ох и визжал ты!

— Конечно, помню! — кричал полковник, и оба заливались смехом.

— А помнишь, как ты с лодки нырял?

— Это когда же?

— Когда о камень головой трахнулся!

— Я думал… я думал, — доносится сквозь смех голос Ивана Васильевича, — я думал, что у меня черепушка треснула! А помнишь, как ты схватил кол по русскому?

— Это когда же?

— Неужели не помнишь? На уроке чтения. Там в конце предложения стояли буквы: «и т. д. и т. п.». Учитель спрашивает: «Скажи, Марченко, что означают эти буквы — „и т. д. и т. п.“? Знаешь ли ты их значение?» Ты нахально отвечаешь: «Знаю. Это сокращенно означает: „И таскать дрова и топить печь!“ Он тебе и вляпал кол!

На этот раз засмеялись и ребята…

— Веселый у тебя батька! — сказал Юрась. Он еще не знал, о чем говорить с ленинградским гостем, но ему хотелось сказать Владику что-нибудь приятное, и он сказал: — Дядя Иван спас моего отца от смерти…

— Знаю, папа рассказывал. Он говорит, что дядя Тима — герой. Белые его пытали, а он ничего не сказал им. Белые говорят: „Выдашь коммунистов — освободим. Не выдашь — повесим“. А он говорит: „Вешайте, только скорее, пока вас самих не повесили!“

— Про это батя мне не рассказывал…

— О чем я не рассказывал? — Мальчики не заметили, как появились в комнате их отцы. В глазах Тимофея Петровича еще не угас веселый блеск. — О чем же я тебе не рассказывал? — снова спросил он.

— Владик говорит, что ты герой! — выпалил Юрась.

Тимофей Петрович рассмеялся.

— Какой я герой? Герои, знаешь… Это люди особые…

— Особые? — переспросил Иван Васильевич. — Ну, значит, 'ты особый. Тогда, в Крыму, ты вел себя геройски…

— Обстоятельства так сложились, Ваня. Случайность…

— Какая случайность?

— Ты же знаешь, контрразведка схватила. Попал в переделку. При чем тут геройство?

— Слушай, друг! — голос Ивана Васильевича звучал недовольно. — Такая скромность никому не нужна. Пусть дети знают, кто их отцы. С кого же им брать пример, как не с отцов? А? Разве я не прав?

— Ну уж это ты того… Есть у нас, слава богу, с кого брать пример: Щорс, Чапаев, Фрунзе…

— Не Щорс, а мы в ответе за наших детей. Если мой Владька окажется трусом, кто ж в этом будет виноват — Фрунзе? Чапаев? Ерунда! За детей отвечают отцы, в первую очередь отцы!

— С этим я не спорю…

— Тогда нечего скромничать. — Иван Васильевич посмотрел на Юрася: — Гордись своим батькой, старик!

— Ах, Иван. Ну правда же…

Тимофей Петрович был смущен и, чтобы скрыть смущение, сердито спросил ребят:

— Что вам торчать в хате? Мало в лесу места?

— И верно, — поддержал Иван Васильевич. — А ну, кругом марш!

— Мы построим в лесу шалаш! — сказал Юрась. — И чтобы спать там!..

— Славная затея! Как ты считаешь, Иван?

— Разрешить и одобрить!

— Вот и ладно! Топор, лопата, пила — в сарае. Чтобы к вечеру все было готово!

Мальчики бросились из дому.

Тимофей Петрович посмотрел им вслед:

— Обкатали мы им дорогу, хлебнули ради их счастья и горького и соленого! Зато избавили навсегда детей наших от нищеты и горя.

— Хорошо, коли навсегда… Только боюсь я, Тима, что это… Ну, да ладно! Может, так и есть, как ты говоришь…

И снова они вспоминали дни своей молодости и никак не могли наговориться. В лесу, как заводная, куковала кукушка, чуть слышно шелестели листья, сновали деловито золотые пчелы и воздух дрожал от тепла и света. Далеко за лесом наползали, громоздились высокие сизые тучи и неожиданно раскатился яростный летний гром.

— Точно снаряд разорвался! — сказал Тимофей Петрович.

На рассвете, когда мальчики спали в шалаше крепким сном, к дому лесника подъехала эмка. Молодой чубатый водитель дал короткий сигнал и вылез из кабины. В дверях появились Коробов и Марченко.

— По приказанию секретаря райкома товарища Спивака явился в распоряженье полковника Коробова! — доложил шофер и козырнул.