— Собака-то, может, и умнее… — протянул Тимофей Петрович.

Прошло не более получаса, когда фон Зуппе услыхал гулкий лай, и вскоре послышалась немецкая речь. Из леса вышли гестаповцы и ефрейтор с собакой.

— Болото… — доложил ефрейтор. — Собака привела к болоту… И никакого следа!

— Что за собака! — выругался гестаповец Брауде. — Курица это, а не собака. Топчется на одном месте!

Санитары положили труп в полуторку. Вслед за ними в кузов взобрались гестаповцы. Последней легко, точно ее подбросили, прыгнула черная овчарка.

— А ты дойдешь пешком, — сказал фон Зуппе леснику. — Отсюда недалеко… Поехали!

Оставшись один, Тимофей Петрович вернулся к придорожным кустам. Он снова и снова задавал себе тот же вопрос: кто эти смельчаки, начавшие борьбу с оккупантами? У них даже не было оружия, — ведь из этих кустов застрелить мотоциклиста проще простого! Да, конечно, у них не было оружия…

Тимофей Петрович раздвинул кусты… и отпрянул назад. "Этого не может быть, мне померещилось…" — пробормотал он, снова раздвигая кусты. На смятой траве лежал такой знакомый ему синий заплечный мешок. "Может, просто похож", — уговаривал он себя.

Он поспешно развязал веревку: в мешке хлеб, лук, огурцы, соль в тряпице и жестяная кружка. "Кружка! У Юрася была точно такая же! Ну и что из этого? Таких кружек сотни! Тысячи!" Тимофей Петрович все еще старался убедить себя, что мешок чужой. Он вспомнил, как в прошлом году собирал Юрася в Артек. Тогда Тимофей Петрович вывел химическим карандашом на клапане мешка две буквы: "Ю. М.". Сейчас на этом месте темнело большое фиолетовое пятно. Буквы от сырости расплылись, но все же их можно было разглядеть. "Как же попал мешок к диверсанту? Значит, Юрась связан с ним?"

Домой Тимофей Петрович не шел, а бежал. Он знал, что в доме Юрася нет, и сразу направился к шалашу. Сейчас станет ясно, он узнает, как попал мешок его сына к диверсанту.

— Юрась! — крикнул он издалека. — Юрасик, где ты?

Никто не ответил ему.

Тимофей Петрович подбежал к шалашу.

— Сынок, ты здесь?

Вместо Юрася он увидел на смятой подушке записку. Предчувствуя недоброе, Тимофей Петрович схватил записку, буквы запрыгали перед его глазами.

"Ухожу от тебя, — прочел он. — Больше не увидимся.

Ю."

Тимофей Петрович судорожно сжал записку в кулаке и, спотыкаясь, точно слепой, пошел к дому… "Не сберег, не сберег я тебя, сынок мой родной!.."

Юрась шел не останавливаясь до рассвета. Он держался дальше от шоссе, боясь погони. Ему казалось, что за ночь он ушел далеко и опасность миновала. Мальчик не знал, что при первом же известии о диверсии комендант Гладова, под страхом расстрела, приказал старостам и полицаям окрестных деревень задерживать всех неизвестных им людей и немедленно доставлять для допроса в гладовское гестапо.

Ночь выдалась туманная, сырая, Юрась продрог. Когда первый теплый луч коснулся верхушек деревьев, он остановился. Дальше он не мог идти. Отяжелевшие ноги гудели от усталости, глаза слипались; Юрась опустился на еще влажную от росы траву, прислонился к дереву и мгновенно уснул.

…Ему приснился удивительный сон. Пришли гости. Много-много гостей. Их встречала мама и всем говорила: "Поздравьте меня, наш Юрась совсем разучился говорить по-немецки". Гости смеялись, а Юрась не мог понять, говорит ли мама серьезно или шутит. Потом прилетел самолет, из него вышли папа и дядя Иван. Они привезли орлиные крылья. Дядя Иван приложил крылья к спине Юрася, и он почувствовал, что может летать. Он взмахнул крыльями и поднялся в небо. А гости что-то кричали ему вслед, но он не слышал, что они кричат, потому что налетел ветер и понес его куда-то. Юрасю было и страшно и радостно. Сквозь густые облака он увидел огромный кедр. На вершине сидела крошечная белочка и лущила шишки. Юрасю захотелось посмотреть на белку ближе, он стал снижаться большими плавными кругами и наконец опустился на соседнюю сосну. Белка посмотрела на него, сморщила нос и громко чихнула. Юрась рассмеялся, но тут же спохватился: вдруг белка обидится. И он вежливо спросил: "Скажите, белка, в какой стороне мой дом?" Теперь рассмеялась белка. Давясь от смеха, она проскрипела противным голосом Сиволоба: "Ты что, ослеп?! Я не белка, я — кукушка! Я знаю, сколько лет тебе жить. Слушай! — И она закуковала: — Ку-ку… ку-ку… ку-ку…"

…Юрась открыл глаза. Светило яркое солнце, он лежал под деревом, и где-то совсем близко старалась кукушка: "Ку-ку… ку-ку… ку-ку…"

Он вскочил и огляделся. Тихо покачивались вершины деревьев, щебетали птицы, стрекотали неутомимые кузнечики. Впервые со вчерашнего утра Юрасю захотелось есть. Он оглянулся, ища свой мешок, и вдруг вспомнил, что оставил его в кустарнике. Как только Юрась понял, что у него нет ни крошки хлеба, голод навалился на него с такой силой, что у него закружилась голова. Ему стало страшно: куда он забрел? Как выбраться из незнакомого леса? Что с ним будет, если он проплутает в лесу пять-шесть, а может быть, и десять дней? Ведь он умрет от голода, и никто даже не узнает, что он умер.

Теперь он мог думать только о еде. Стоял конец июля, в лесу иногда попадались кусты малины, смородины, заросли орешника. Но с каждым часом ему хотелось есть все больше и больше.

Скоро к голоду прибавилась жажда. На всем пути Юрасю не встретилось ни ручейка, ни озера. Он брел по лесу, надеясь выйти на какую-нибудь тропинку, зная, что лесная тропа рано или поздно приведет его к людям. Тогда он досыта поест, разживется хлебом и снова пойдет на восток, к фронту.

Тропинку он заметил у малинника. Ягоды были обобраны, кусты поломаны. Кто-то недавно здесь побывал.

Значит, деревня недалеко. Юрась торопливо зашагал по тропинке.

Солнце уже пошло к закату, когда тропинка вдруг вильнула в сторону и Юрась увидел вдали на пригорке большое селенье. Он ускорил шаг и вскоре оказался на околице деревни. Из окна ближайшей хаты высунулась чья-то косматая голова и сразу же исчезла.

"Зайду в этот дом. — Юрась в нерешительности остановился у плетня. — Надо узнать, нет ли в деревне немцев…"

Но прежде чем он решился войти в хату, звякнула щеколда калитки, и перед Юрасем вырос широкоплечий сутулый мужик.

— Куда бредешь? — спросил он, щуря на Юрася водянистые глаза.

— В Минск… родственники там у меня…

— В Минск? А чего же ты в другую сторону идешь?

— Я заблудился… Сейчас я вам объясню, товарищ…

— Я тебе покажу! Товарищ! — Лицо косматого мужика перекосилось от злобы. — В гестапе узнаешь, где теперь твои "товарищи"!

Схватив Юрася за ворот, мужик втолкнул его во двор…

Весть об аресте Юрася принес Кручина.

— Грета велела передать… В гестапо наш Юрась… В Гридичах его схватили. Фамилию свою не назвал, другую придумал. Сказал, что в Минск шел, родных искать. Одно плохо — нашли у него пионерский галстук в кармане. Надо же! Взял с собой красный галстук, несмышленыш! — Кручина горестно развел руками.

Тимофей Петрович сидел пришибленный, боясь поверить словам старика.

— Как же?.. Как же так?… — твердил он растерянно. — Ты не путаешь?

Кручина обиделся:

— Неужели Грета будет зря такое говорить?..

Тимофея Петровича охватило отчаяние. Как спасти мальчика? Ехать в Гладов и заявить, что Юрась его сын? Но разве это поможет. Наоборот! Немцы начнут допытываться, почему Юрась назвал себя чужим именем, почему ушел от отца. Что делать? Как вырвать Юрася из рук врагов?!

— Положение трудное, — сокрушенно покачал головой Кручина. — Немцы и полицаи знают, что вы живете вдвоем. А как теперь получается? Был хлопец, и не стало его! Куда, спросят, делся?..

Удрученный несчастьем, Тимофей Петрович до сих пор не подумал, что арест Юрася, даже если обман не откроется, ставит его под удар.