— Говори! Столько уж наговорила…

— Не то меня удивляет, что ты предателем стал… И не то, что не рассмотрела тебя вовремя советская власть. Не пойму, как у тебя, гада ползучего, сын такой хороший вырос! Вот чего не пойму…

Александра Ниловна ждала, что староста обрушится на нее с руганью. И растерялась, когда в ответ на ее слова Тимофей Петрович счастливо улыбнулся:

— Спасибо тебе, Ниловна, спасибо! Завтра зайду. Потолкуем подробнее, как себя вести бабам у коменданта.

И он ушел, оставив сторожиху в полном недоумении: с каких это пор за обидные слова стали говорить спасибо?

На другое утро, получив от Александры Ниловны список женщин, Тимофей Петрович составил пятнадцать маленьких записочек. Заполнив последнюю, он перечел их:

"Некрашевич Иван Григорьевич. Жена: Некрашевич Анна Владимировна".

"Гуц Сергей Ефремович. Мать: Гуц Анисья Петровна…"

Пятнадцать таких бумажек, пятнадцать имен женских, пятнадцать мужских…

Теперь предстояло самое трудное: как можно быстрее передать записки в лагерь, чтобы пленные успели выучить не только имена своих "жен" и "матерей", которых они никогда в жизни не видели, но и свои новые имена.

Еще вчера Тимофею Петровичу казалось совсем не сложным переправить в лагерь маленькую бумажную трубочку. Ее можно было спрятать в краюхе хлеба и бросить через проволоку Егору Кротову. Но с сегодняшнего дня лагерное начальство неожиданно запретило заключенным подходить к заграждению. Часовые получили приказ стрелять в каждого, кто приблизится к проволоке. В первый же час гитлеровцы застрелили трех человек.

Тимофей Петрович растерялся. Если пленные не будут знать своих новых имен, имен своих "жен" и "матерей", все провалится…

В полдень, как было условлено, Тимофей Петрович и Спивак снова встретились на другом берегу.

Лежа в высокой траве, секретарь райкома слушал рассказ Тимофея Петровича, попыхивая трубкой.

— Рушится весь план, — докладывал Тимофей Петрович. — Комендант назначил выдачу пленных на субботу. Сегодня — среда. Если до субботы списки не попадут в лагерь, все пропало. Как я объясню коменданту, почему ни одна женщина не явилась за своим мужем или сыном?

Секретарь райкома продолжал молча курить.

— Чего ты молчишь, Яков? — Тимофея Петровича раздражало спокойствие Спивака, хотя он и знал, что тот напряженно думает, как найти выход из опасного положения.

— Списки у тебя? — заговорил наконец Спивак.

— У меня.

— Покажи.

Тимофей Петрович снял кепку, порылся в подкладке и вытащил бумажку, свернутую в узкую полоску.

— Вот они.

Спивак развернул бумажку, на траву упали пятнадцать маленьких записочек.

Секретарь райкома пристально вглядывался в каждую записку, словно хотел запомнить на всю жизнь эти имена и фамилии.

— Скажи, Тима, женщины понимают, какое важное дело им поручено? Понимают, на какой риск идут?

— Александра Ниловна предупредила их: пронюхают немцы правду — смерти не миновать.

— А они что?

— Ничего. Только спросили, когда идти в лагерь.

Спивак задумчиво скатал записки, вытащил из кармана пистолет и вложил в дуло бумажную трубочку. Потом, так же не спеша, сунул пистолет обратно и посмотрел на Тимофея Петровича большими светлыми глазами.

— Войну мы выиграли, Тимофей, — сказал он вдруг. — Только фашисты пока еще не понимают этого. Они ведь как рассуждают? Раз берем советские города, захватываем пленных, вешаем, убиваем, жжем, — значит, русские вот-вот пардону запросят. А того не понимают, что победить героический народ невозможно. Приди сегодня в любую деревню и скажи: "Так и так, бабоньки, помогите вызволить бойцов из неволи. Но дело опасное, головой рискуете!" Как думаешь, откажутся они, испугаются?

— Может, одна-две испугаются, остальные не дрогнут.

— В том-то и дело, друг мой, Тимофей! Не дрогнут! Такой уж у нас народ! Один подвиг всем бросается в глаза. А когда перед тобой тысяча геройских поступков, — тут уж, брат мой, ты считаешь, что так и надо, ничего удивительного…

Спивак говорил непривычно тихо, раздумчиво. По небу плыли высокие облака.

— Вчера имел сведения об Юрасе. — Он повернулся к Тимофею Петровичу. — Мальчик здоров.

— Ты его видел?! — Сразу поняв нелепость своего вопроса, Тимофей Петрович умолк. Во взгляде его была такая боль, что Спивак не выдержал и обнял старого друга.

— Все будет хорошо… Пленных посылают работать в Гладов. Тебе, конечно, там показываться нельзя, сам понимаешь. Юрась вместе с Кротовым…

— Ты о Кротове и в прошлый раз упоминал.

— Ему дано задание организовать в лагере подпольную организацию, помочь устроить побег заключенных. И еще ему приказано беречь нашего Юрася, как самого себя!

— Спасибо, — выговорил Тимофей Петрович так тихо, что Спивак скорее угадал, чем услышал это слово.

— Теперь — главная задача: скорее переправить список в лагерь.

— Как же это сделать?

— Не знаю… Пока еще не знаю. Может быть, Грета придумает… Она нам не раз уже помогала… Ты вот что, до пятницы из Зоричей не отлучайся. А сейчас: ты — направо, я — налево. Я не знаю тебя, ты не видел меня. Прощай, друг!

В четверг рано утром заключенных погнали в Гладов. Шестеро пленных впряглись в телегу, остальные шли строем. Кротов и учитель шагали в последнем ряду. Между ними, с трудом передвигая ноги, шел Азарян. Окровавленная грязная повязка скрывала его лицо. За последние дни Азарян немного окреп.

По тому, как учитель и Кротов разговаривали с Азаряном, Юрась понимал, что он пользуется их особым уважением. Азарян был единственным человеком, кому дядя Егор говорил "вы".

Тяжело передвигая ноги, Кротов зорко поглядывал по сторонам, провожая взглядом прохожих. Вчера утром ему должны были передать через проволоку списки с "фамилиями" пленных и с именами их "жен". Неожиданный приказ коменданта лагеря сорвал все планы. Кротов не сомневался, — подпольщики попытаются связаться с ним другим способом. Скорее всего, это произойдет здесь, в городе, во время работы на площади. Но как? Ближе пятнадцати метров конвой к пленным никого не подпускает…

В этот ранний час улицы были пустынны. Редкие прохожие при виде немцев спешили свернуть в сторону.

Пленные подошли к развалинам собора и принялись за работу. Таская кирпичи, Кротов продолжал следить за каждым прохожим, перекидываясь изредка отрывистыми фразами с учителем и Азаряном.

…Раскаленное солнце пекло сильнее и сильнее. Казалось, оно замерло на месте, не обещая конца этому изнуряющему дню. Кирпичная пыль разъедала глаза, забивалась в нос, скрипела на зубах. Все время хотелось пить, но воды для пленных не было.

В полдень на площади появился босой старик. Он нёс корзину, прикрытую зеленой тряпицей. Юрась сразу узнал старика — он видел его у лагерного ограждения, только тогда старик был в треухе. И опять Юрась подумал, что он и до лагеря встречал этого человека, но где, когда?..

Старик остановился возле дома, опустил на скамью корзину, снял с нее холщовую тряпицу. Корзина была полна темно-красных вишен. Не спеша, он насыпал ягоды в жестяную кружку, положил рядом стопку нарезанной бумаги и стал ждать покупателей.

Что-то приговаривая, он протягивал прохожим кружку с вишнями, но люди, не останавливаясь, проходили мимо.

Из-за угла появился офицер-гестаповец под руку с высокой девушкой. Он что-то оживленно говорил ей, и девушка, закидывая назад голову, громко смеялась.

— Стрелять таких девок надо! — сказал мрачно Кротов. — С кем гуляет!

Юрась взглянул на девушку, и у него перехватило дыхание. С фашистским офицером шла Екатерина Васильевна.

Катя шла, не обращая внимания на пленных. Она слушала, что говорил ей офицер, трясла кудряшками и хихикала.

— Я хочу вам говорить один разговор, фрейлейн Катья…