— Будь по-твоему! Почтенье!
Староста щелкнул кнутом, и лошаденка тяжело поскакала к деревне.
Тимофей Петрович шел медленно, стараясь оттянуть разговор с ребятами. Неподалеку от дома он остановился и устало провел ладонью по лицу. Было ясно, что попытка мальчиков освободить политрука — это начало борьбы, борьбы против него. "Чем кончится этот "бунт"? — спрашивал себя в смятенье Тимофей Петрович. — Что они выкинут завтра? Один необдуманный поступок — и они попадутся. А тогда — конец всем! И им, и ему! А тут еще — Владик! Как уберечь мальчика от немцев? Сколько можно прятать его в лесу? Придет осень, наступят холодные ночи…"
Так ничего и не придумав, он направился к дому.
Мальчики оказались в шалаше. После всех волнений, после бессонной ночи они спали непробудным сном.
Тимофей Петрович смотрел на спящих ребят задумчиво и печально. Но это продолжалось недолго. Тронув Владика за плечо, он сказал сердито:
— Вставай!
Тимофею Петровичу казалось, что ребята крепко спят, но едва он заговорил, как оба разом проснулись.
— Мне нужно с вами поговорить, — сказал Тимофей Петрович, стараясь не смотреть на сына. — Ты помнишь, Юрась, наш недавний разговор?.. Помнишь, я предупреждал: если хоть одна душа узнает про Владика, ему придется уйти от нас. Помнишь?
— Помню…
— Владика видел этот… политрук… Значит, он больше не может у нас оставаться. Ты должен сейчас же отвести его в овраг. Оставишь его в малиннике и немедленно вернешься домой.
Тимофей Петрович видел, как побледнел Владик, как Юрась сжал кулаки.
— Почему? — Юрась задыхался. — Почему Владик не будет жить с нами? Где же он будет жить?
— Делайте то, что я говорю. Сейчас же! Владик, не смей уходить из оврага, жди меня там. Ступайте!
— Пойдем, Юрась. — У Владика был вид обреченного. — Я не останусь у вас, раз Тимофей Петрович не хочет… Ни за что не останусь!
— Тебе же лучше будет. Через пять минут чтобы вас здесь не было. А ты, Юрась, сразу же возвращайся обратно…
Перед уходом Владик обернулся было попрощаться, но Юрась дернул его за рукав.
— Пойдем… нечего тебе… с ним…
И они ушли.
Тимофей Петрович остался один. Лицо его было угрюмо, глубокая морщина, пересекавшая лоб, стала еще глубже…
* * *
Слова политрука встревожили Сиволоба. А что, если Марченко и в самом деле прячет у себя какого-нибудь парнишку? Еще недавно немецкий комендант предупреждал старосту:
— Ты будешь строго отвечать за вверенную тебе деревню. У нас есть сведения, что крестьяне прячут детей комиссаров Следи хорошо, чтобы этого не было, иначе ты будешь иметь от меня одну большую неприятность!..
Что означали слова "одну большую неприятность", — Сиволоб отлично понимал: скорее всего, виселица.
Поразмыслив, Сиволоб решил, не откладывая, нагрянуть внезапно к Марченко. Он сунул в карман маленький бельгийский браунинг и зашагал в сторону леса.
Дорога была ему знакома издавна. Когда-то здесь его отцу и деду принадлежали сорок десятин самой лучшей земли. Сейчас на этой земле переливалась бархатистыми волнами колхозная пшеница. Это тоже заботило старосту. Скоро немцы прикажут убирать хлеб. А кто его станет убирать? Мужиков в деревне не осталось, тракторы поломаны! А немцы грозят за каждый неубранный гектар наказанием "по законам военного времени"…
Сиволоб тяжело вздохнул, вытащил из серебряного портсигара сигарету, но не успел закурить, как увидел идущего навстречу лесника.
— Почтение уважаемому Кузьме Семенычу! — Тимофей Петрович снял кепку.
— И тебе почтение, пан Марченко, — снял картуз староста. — Куда путь держишь?
— Да так… есть у меня тут в одной ближней деревушке дельце… — уклончиво и многозначительно протянул Тимофей Петрович. — Пошаливать народ начинает… О партизанах что-то болтают. Надо прояснить…
— Прошу тебя категорично, пан Марченко: что узнаешь — сообщай мне. Ты мужик мозговитый, да и я стреляный! Вместе мы порядок наведем…
— Не сомневайся, Кузьма Семеныч. Что узнаю, — сообщу… Какие хлеба! Какие хлеба! — сокрушенно воскликнул Тимофей Петрович. — Как же нам убрать все это? Главное, чтобы немцы успели вывезти все зерно! Тут уж нам с тобой надо быть начеку день и ночь. А то ведь и красного петуха пустить могут!
— Это кто же посмеет?
— А хоть бы и партизаны… Сам знаешь, просачиваются из окружения… полигрук-то откуда взялся? Из окружения! Значит, и другие могут объявиться. Тут нам с тобой ухо востро надо держать, Кузьма Семеныч…
— Это ты верно… Тут надо быть настороже. А только я и на бога надеюсь. Истинно сказано: коли бог за нас, так никто на нас! И еще имей в виду, если ты там у себя… в лесу, значит… заприметишь кого… неизвестные какие появятся. я уж на тебя надеюсь…
— А как же! От меня не уйдут! Политрука-то, как скрутил, — сразу к тебе. Мог бы прямо в Гладов, дескать, смотрите, господа немцы, служу вам верой и правдой, комиссара поймал. А только я порядок уважаю: староста — первый человек на деревне…
— За это — спасибо… Закуривай, пан Марченко. Сигареты немецкие, такие духовитые, что и одеколону не требуется. Бери, бери, про запас парочку спрячь, неужели для тебя пожалею…
Взяв сигарету, Тимофей Петрович простился и пошел к большаку. Сиволоб подождал, пока он скроется, и степенным шагом направился дальше. Он был доволен, что лесника не будет дома. А уж у мальчишки он без труда выведает правду.
Подойдя к дому Марченки, Сиволоб увидел Юрася. До сих пор староста не встречался с ним. Он думал, что Юрась взрослее и выше. "А может, это и не сын, а тот, второй, о котором говорил политрук?"
Староста подошел к мальчику. Юрась сразу же узнал Сиволоба, он видел его тогда, сидя в горнице тети Сани…
— Здравствуй, голубчик, — сказал ласково староста. — Мне бы повидать сынка Тимофея Петровича. Не знаешь, скоро он придет?
— Кто придет?
— Сынок Тимофея Петровича.
— Это я…
— Смотри пожалуйста, — добродушно удивился Сиволоб. — А я, брат, думал, что ты совсем другой. Будем знакомы: я староста из Зоричей — Кузьма Семеныч Сиволоб. Поди, слыхал от папаши?
— Слыхал…
— А я шел мимо, — думаю, дай зайду напиться, жарища — не приведи господь. Угости кваском с ледника.
— Нет у нас кваса, — отрывисто сказал Юрась.
— Эка жалость. Кваску бы — в самый раз!
Юрась молчал, ожидая, что еще скажет староста. Сиволоба немного смущал неприветливый вид мальчика, его явное нежелание поддерживать разговор. Он подергал острую бороденку и, продолжая улыбаться, участливо спросил:
— А что милый, тебе не скучно здесь одному? Все один да один!
— Нет, не скучно.
— Ну да, конечно, — живо подхватил Сиволоб. — К тебе, верно, дружки приходят… место у вас хорошее, тихое. В таком месте погостить — божья благодать. Только одному и в раю тоска. А вдвоем здесь куда как хорошо! Тебе бы сюда товарища! Верно?
— Мне и одному не скучно, — ответил Юрась и, чтобы избавиться от старосты, прибавил:
— Марченки дома нет… Придет не скоро…
— Знаю, что нет. Только, что же это ты родителя по фамилии зовешь? Большевики вас так учили? Чтобы, значит, никакого уважения к старшим?
— Старшие тоже разные бывают…
— Вот уж это худые слова… большевистские. Видать, мозги-то у тебя набекрень. Ну да ладно, как, говоришь, зовут того мальчугана?
— Какого?
— Да который у вас ночевал… Помогал политрука связывать…
— Никто у нас не ночевал…
— А ты вспомни.
— Никто не ночевал…
— Значит, ты все один, ровно волк в лесу. И поиграть не с кем… Может, к вам гости ходят, тогда дело другое…
— Кто к нам ходить будет? Только вот вы и пришли…
— Да… Невесело живешь… Что ж ты делаешь день-деньской?
— Читаю…
— Это хорошо. Я тоже люблю на сон грядущий. Новый завет читаю. Ты-то читаешь Новый завет?
— Новый завет? А кто автор?
— Не богохульствуй! Книга сия написана по вдохновению святого духа, она есть непогрешима и свята! Понял?
