– Не бывает белых шаманов, музыкант! – перебила Кюимеи. – Не бывает ни черных, ни зеленых, ни розовых. Бывают шаманы – и всё! Внутри у них дыхание, светлое или темное, как у каждого человека. Внутри у них красота добра и жажда зла. Внутри у них ненависть и любовь, и жизнь, и смерть… Белыми ооюты называют тех, кто живет состраданием. Но и оно не вечно. Когда внутренняя сущность шамана полна пустоты, когда вокруг холод и тьма, вместо любви человек тянется к ненависти, вместо сострадания к жадному своекорыстию. Ночью и днем всё разных цветов – и небо, и глаза, и кровь. Устыыр был хорошим шаманом. У него было светлое дыхание. И у моего отца оно было когда-то светлым, но тангыыр победил свет. Стремление к свободе и небытию сильнее любви и сострадания. Устыыр хотел быть хозяином тангыыра, а хозяин не может дышать светом. Устыыр погубил свое дыхание, а я убила его тело.

– Что?! – воскликнул Сардан. – Ты убила Устыыра?!

– Только тело, музыкант. Устыыр – шаман. Он не исчез до конца. Он будет преследовать тангыыр и дальше. Он помнит свои желания. Он получил свой покой, но снедающая его жажда покоя не даст ему этого понять.

Сардан почесал висок и с прищуром посмотрел на Ашаяти. Та ответила долгим взглядом.

– А что же ты? – сказал музыкант после паузы. – Тоже собиралась стать хозяйкой посоха?

– Хозяйкой? Я? – Кюимеи печально усмехнулась. – В ооютском языке нет такого слова, музыкант. Быть хозяином – привилегия мужчины. Женщина рождается слугой. Женщину могут звать госпожой, хатын, из вежливости к тойону, но не к ней самой. Хозяйка, – она медленно произнесла это слово и замолчала надолго. – Сколько тьмы несет с собой несправедливость!.. Как много обездоленных хотят занять место своих угнетателей! Всю мою жизнь на меня смотрели свысока. Даже слуги, даже дворовые собаки. Скажите мне, музыкант, как я могу желать того же другим? Спросите вашего мрачного друга. Нищий почтальон, он глядел на меня надменно и с презрением – потому лишь, что я женщина. Всего-то женщина, что посмела встать у него на пути! Эту мысль я вижу в его глазах. Будь я хозяйкой, меня презирали бы и рабы. Музыкант, думаете я желаю кому-то моей судьбы? Как мало мыслей у вас в голове! Как много в ней пустоты… Одно желание знала я в жизни – избавление. И вечную тьму всему сущему! Но я женщина… И мне нельзя жить желаниями. Я не Устыыр.

Лодка проплыла под толстым изогнутым корнем и царапнула бортами его бесчисленные отростки. Скрип оборвал речь Кюимеи, и несколько секунд среди гудящего леса слышался лишь плеск весел. Все ждали, когда шаманка снова заговорит, а она не горела желанием продолжать.

– Я желала разрушить тангыыр, – наконец сказала Кюимеи.

– И что же случилось? Не сломался? – сыронизировала Ашаяти.

– Если разломать тангыыр, парень, сила иэзи помчится гибельным потоком по Среднему Миру. Погибнет всё – города и целые страны.

– Надо же, – пробормотал Сардан. – Тогда почему не выкинуть его куда-нибудь подальше? Закопать, например, швырнуть в бездонную расщелину, в глубокое озеро?..

– Где бы ни оказался тангыыр, он будет звать к себе всех, кто пожелает им воспользоваться. И всех он подчинит своей воле.

– Что же тогда?

– Тангыыр нужно разобрать так же, как его собрали. Старые шаманы говорили, что древний тангыыр обрушил половину Верхнего Мира, и хаасаны разделили посох на части. Только так можно заставить замолчать его зов, другого пути я не знаю. Тысяча лет нужна, чтобы растворить юкши в большой воде, в озере или море. На тысячу поколений это море станет ядом, и каждый прикоснувшийся к нему превратится в чудище более ужасающее, чем абааса. Юкши нужно утопить в соленом озере, до которого не добраться никому из живых, но в Ооюте нет соленых озер.

– Можно что-нибудь придумать. В Янаре есть озеро в глубоком разломе, куда не спуститься ни одному человеку. Еще одно, кажется, было в Сармарии. Его берега наверняка засыпаны скелетами – пустыня вокруг на несколько месяцев пути. И всё?

– Нет, древко нужно расщепить, щепки растолочь и сжечь, а пепел закопать в глубокой яме. Говорят еще, яму эту необходимо залить до краев кровью, но не думаю, что это правда.

– Ну как же, зачем на полпути останавливаться? – подала голос Ашаяти. – У тебя много крови.

– Короче, нужна глубокая яма, – отмахнулся Сардан.

– Но не такая глубокая, что достанет до Нижнего Мира.

– Тут уж не угадаешь. Всё?

– Да.

Сардан задумался. Джэйгэ, во время разговора угрожающе косившийся на Кюимеи, подскочил, стукнул кулаком по планширу, а потом выхватил меч и нацелил лезвие шаманке в лицо. Та дернулась вбок, но уперлась спиной в тюки с припасами.

– Каждое твое слово – яд, лисица! – зло сказал Джэйгэ. – Черная ты внутри, и все слова твои черные. Всё в тебе – ложь! Хитрым притворством хочешь спасти свою голову! Но я вижу твое темное дыхание глазами, что дал мне твой отец! Ты пепел лисица, ты – ночь! Люди для вас, шаманов, трава под ногами, вода в кадке! Много лет губила ты Сююрин… Много лет мучила ее, будто она старый вол, будто она рваная тряпка, а не человек. Каждый раз возвращаясь в Хин Сык я видел ее в слезах. Я видел новые шрамы на ее руках. Она разучилась улыбаться, а в глазах не осталось жизни!

– А много ли ее осталось в моих? – произнесла Кюимеи, взглянула на Джэйгэ украдкой и быстро отвела взор. – Ты думаешь я имела больше Сююрин? Твои глаза не видели цепей, почтальон, но они рвали на части мою шею. Ты презираешь тех, кто поднимает плети, а я не могла их не поднимать, потому что мои руки – чужие руки. Я чужая сама себе и принадлежу другим. Меня понуждали и соглашались за меня! Ты думаешь меня не наказывали, почтальон? До крови, до потери сознания? Ты думаешь, меня не унижали? Ты думаешь, что хочешь думать, а глаза, что дал тебе мой отец, видят то, что хотят видеть они. Дочь для шамана – разочарование жизни и его наказание. Вся ненависть отца первой приходилась на меня, на дочь, что родилась вместо сына. Потому что у шамана не бывает больше одного ребенка. Ведомый на казнь свободнее меня. Северная собака, что тащит упряжь под ударами хлыста, имела больше воли! Сююрин могла мечтать о том, что ты когда-нибудь вернешься и заберешь ее с собой, а у меня не было и мечты…

Среди листвы над головой заискрилось небо. В тишине жужжали насекомые, отрывисто кричали птицы, будто в шутку звали кого-то.

– В моей душе тьма, почтальон, тебя не обмануть, – сказала Кюимеи вполголоса и с каждой фразой всё больше переходила на шепот. – Я не высокий хаасан, сошедший из Верхнего Мира. Мое дыхание – злой ветер, мое сердце в узорах рубцов, мое тело горит от жажды выплеснуть ненависть, которую взращивал во мне весь этот мир. Выплеснуть – и затопить ею города и деревни. Как видишь, почтальон, я такая же, как и ты…

Сардан аккуратно отодвинул клинок Джэйгэ от лица шаманки. Кюимеи отвернулась к борту и опустила взгляд. Джэйгэ также не выдержал давления тишины, нервно впихнул меч обратно в ножны и ушел на нос лодки.

До самого вечера, пока не стемнело совсем, Сардан разглядывал артельные карты, хранившиеся свертком в углу ящика с инструментами. Он что-то вспоминал, отмерял пальцами и, подняв голову, долго думал и смотрел на темнеющие за листвой небеса.

Вечером лодка снова пристала к торчащим посреди реки корням мангрового дерева. Капитан разжег пламя в жаровне, а матросы рассыпали на плитках тлеющие щепки, кислый запах которых отпугивал мошкару, и вскоре все легли спать. Назойливо журчала река и шлепались о борта сампана нахальные волны. Лес хрипел и завывал.

Ашаяти встрепенулась среди ночи, открыла глаза. Губы чесались от комариных укусов, опухла левая щека и скула. Огонь в жаровне погас. Матросы спали на носу лодки и жалобно сопели. Ашаяти хотела уже было махнуть рукой, в надежде распугать дерзких насекомых, но вдруг заметила висящую над лодкой тень. Черный силуэт толстой змеюки медленно спускался к палубе с ветки.

Темный силуэт беззвучно приближался к голове Кюимеи и всё вытягивался, как капля. Ашаяти шевельнула мизинцем в поисках рукояти меча, но вспомнила, что ближайший лежит у сложенной дохи, и чтобы его схватить, нужно долго и шумно двигать всей рукой. И в этот несчастный миг голова Ашаяти наполнилась мыслями… А нужно ли вообще искать меч? Ведь что бы ни спускалось сейчас с дерева, нацелилось оно на гнусную шаманку. На женщину, которая дважды покушалась на жизнь Ашаяти и неизвестно еще что задумала натворить в будущем. На женщину, которая умеет превращаться в дым и поднимать мертвых. На женщину, в конце концов, которая причастна ко всему тому, что случилось в последнее время и к страданиям многих людей. Стоит ли такую спасать? И не лучше ли подождать, пока эта нравственная проблема решится сама собой? Нужно ли мешать неизвестному чудищу изничтожать зло? Ведь бездействие не убийство?.. Наверное…