Сардан аккуратно снял с Кюимеи доху и теперь с кислой гримасой разглядывал торчащую из плеча шаманки стрелу. Лес шелестел и пел свои песни, а красно-золотистые листья осин тихо спускались с веток и падали на ноги Кюимеи. Она была без сознания.

Ашаяти насупилась, с оскорбленным видом уселась подальше и повернулась спиной, а Джэйгэ всё ходил где-то в кустах шиповника и искал тропу. Когда он наконец вернулся, Сардан попросил его помочь вынуть стрелу – сам музыкант не знал, как к этому подступиться. От каждого стона раненой шаманки его самого как будто хлестали по лицу.

– Ооюты убивают своих врагов, а не спасают их жизни, – сказал Джэйгэ, кинул на Кюимеи презрительный взгляд, а потом развернулся и опять скрылся в осенней листве.

Сардан угрюмо посмотрел ему вслед и прикусил губу. В конце концов согласилась помочь Ашаяти, и вдвоем, трясущимися руками, перепуганные и смущенные, они вытащили стрелу из плеча Кюимеи. Из раны вытекло несколько капель темной крови – и не больше. Но и от этого Ашаяти стало тошно, и только закончили – она поспешила убраться обратно к костру, а Сардан принялся накладывать на плечо шаманки мази из аптечки в своем ящике. Вскоре кровь остановилась. Музыкант кое-как перевязал рану тканью, в которую прежде была завернута треснувшая от морозов «флейта весны».

Мазь жгла рану. Кюимеи морщилась, стонала, но в сознание не приходила.

По ветке над головой пробежала огненно-рыжая белка, остановилась и глянула на пришельцев внизу черными глазками. Ашаяти подскочила, и белка бросилась наутек, неловко взлетела по стволу и выронила орешек. В кустах прыгали и порхали сероватые птички и переговаривались мелодичным речитативом, совсем как в опере. Шумел ветерок, пахло соснами и сырыми осенними листьями. Ничего в этом ярком лесу не напоминало те волшебные ледяные просторы, по которым брели Сардан, Джэйгэ и Ашаяти какую-то неделю назад. Впрочем, кто его знает, как давно это было? В тех местах не было ночей.

Когда Джэйгэ вернулся, они натянули между двумя каарзымами шкуру и положили туда шаманку. Сардан долго возился с шаткой конструкцией, подтягивал ремни, ходил кругами и всё думал, что еще можно сделать, но так ничего и не решил.

– И долго ты собираешься ее таскать? – спросила Ашаяти. – Куда мы вообще теперь идем?

Сардан задумался, развел руками.

– Бандиты из Ургылура говорили, что рабов увели на юг, – сказал он и посмотрел на Джэйгэ. – Но юг большой. На юге от Ооюта – весь мир.

– Они пошли в Кокотук, – сквозь зубы проговорил Джэйгэ. – Улус у Большой Реки. Лодки Ланхрааса по реке увозят рабов.

– Ты знаешь дорогу?

– Я туда не доходил, – сказал Джэйгэ. – Но в лесу есть дорога через ущелья. Она проходит через Ургылур и наверняка приведет в Кокотук.

Когда нагруженные и связанные каарзымы спустились в ущелье – настала ночь. На рассвете поднявшийся ветер подхватил опавшие листья, и они, путаясь в обсыпанных ягодами шиповниках, полетели кругом цветастыми брызгами. Вскоре выяснилось, что дорога в ущелье завалена камнями. Они были увиты корнями старых деревьев и, облепленные ягелями и лишайниками, бугрили дорогу. Каарзымы еле тащились, фыркали, недовольные стянувшими их ремнями, и Сардану то и дело приходилось их успокаивать – неловкое движение могло вышвырнуть шаманку из носилок.

Через пару дней, когда они кое-как поднялись на невысокое взгорье, музыкант обернулся и увидел совсем недалеко склон, по которому не так и давно спустились в ущелье. Из-за камней и носилок, которые приходилось поддерживать на завалах, они плелись как улитки, и Сардан не знал, что с этим поделать. А Джэйгэ всё чаще поглядывал на шаманку, и всё мрачнее был его взгляд.

– Из-за проклятой дочери людоеда мы опоздаем в Кокотук, – сказал он наконец. – Когда она умрет – мы пойдем быстрее.

– Нельзя спасать одну жизнь, жертвуя другой, – сердито ответил Сардан.

Джэйгэ холодно посмотрел на него, отвернулся и плюнул в траву.

На взгорье росли большие фиолетовые цветы. Лепестки их, размером с ладонь, медленно и мягко развевались на ветру, и казалось, что по земле текут сиреневые волны. Ашаяти вышла вперед, и Сардан заметил у нее на голове корону, найденную в развалинах Ургылура. Драгоценные камни безжизненно мерцали на солнце.

– Голову не давит? – спросил Сардан. – Оно же весит, наверное, как ведро с помоями.

– Если не больше! – отозвалась Ашаяти и принялась поправлять корону. – Уже вся голова в мозолях. У тех, кто такое носит, вместо головы полено должно быть.

– Так сними, зачем ты мучаешься?

– Красиво же, – Ашаяти помолчала и посмотрела на Сардана. – Красиво?

Сардан так серьезно уставился на Ашаяти, что даже скривился от напряжения.

– Не знаю, – сказал он после паузы. – Ничего не вижу. Чарующее сияние твоих волшебных глаз застилает от меня эти скучные бриллиантики с изумрудиками.

Ашаяти заулыбалась.

– Глаза есть у всех, – сказала она протяжно. – А бриллиантики с изумрудиками только у самых-самых.

– Каких «самых»? Самых прыщавых? Самых протухлых?

– Не надо завидовать, видела я одну принцессу, – Ашаяти улыбнулась краем глаза. – Она хорошо зажигала мужские сердца.

– Да, великая куча благородных господ сгорела в пламени ее страсти.

С цветущего склона они спустились в лес и скоро наткнулись на речку. Джэйгэ ловко вспрыгнул на зеленоватый от мха валун и долго что-то выглядывал в воде. Потом неторопливо снял с плеча лук, прицелился, как всегда неспешно, и выстрелил. Стрела скрылась в воде. Сардан смотрел за Джэйгэ в недоумении. А тот соскочил с камня прямо в реку и поднял со дна стрелу. На наконечнике болталась рыба.

– Ох, – тяжело вздохнула Ашаяти, – когда мы ели в прошлый раз? Года три назад?

– Так давно, что я теперь и не вспомню, как это делается.

– Ну и хорошо, мне больше останется.

Вечером, после ужина, Ашаяти скрылась в кустах, а Сардан полез разглядывать рану Кюимеи. Шаманка стонала и привлекала к себе сумрачные взгляды Джэйгэ. Сардан прочистил рану и заменил мазь. Вскоре вернулась Ашаяти – она искупалась в реке, и была теперь мокрой, чистой, посвежевшей. Волосы, за последнее время отросшие до лопаток, липли к телу. Глаза сияли в ночи.

– Щупаешь, – сказала она, глядя на то, как музыкант возится с плечом шаманки.

– Щупаю, – подтвердил Сардан.

– А лучше бы сторонам смотрел, вдруг кинжал прилетит.

– Надо же пощупать.

– Кинжал тебя в лоб пощупает.

Сардан уложил Кюимеи и снова перевязал ей плечо, потом увидел, что несколько пальцев на ее правой руке искривлены.

– У нее два пальца сломано, – сказал Сардан.

Морщась так, будто это ему больно, он кое-как выправил пальцы и привязал к ним прутья.

– Можешь сильно с ней не усердствовать, – сообщила Ашаяти, вертевшая в руках собственные волосы – она думала не завязать ли их в косичку. – Я ее в любом случае потом надвое переломаю, когда очнется.

– Аши, эта корона плохо на тебя влияет, – сказал Сардан.

– А как болит! Она такая тяжелая, что, кажется, через пару дней мозги выдавит.

– Это и происходит со всеми королями. Но тебе-то что? Всё равно мозгами не пользуешься.

– У меня они хотя бы есть, в отличие от…

Она не договорила, вскочила, схватила лежащий у дерева лук и, выгнувшись, направила куда-то вверх. На ветках в полумраке сидели две большие птицы. Перья их были такими крошечными, что походили скорее на шерсть, из клювов торчали клыки. Птицы не шевелились и как будто не дышали, но зачаровано таращились на пламя костра.