Я развел руками:

— Что ж, тогда будем надеяться, что в связи с нашими последними военными успехами, китайские купцы будут более сговорчивыми в цене.

— Вот вы уж постарайтесь их уговорить, — настойчиво продолжал увещевать Стессель. — Для того мы к вам и обратились, чтобы вы, как успешный купец, смогли задействовать все свое имя и обаяние.

Я фыркнул и, вскинув бровь, переспросил:

— Обаяние? На китайцев? Да мы же для них все на одно лицо, разве вы не знали? Вы с таким же успехом адмирала Колчака можете выпустить на рынок, и он их всех так же обаяет. У него-то харизма такая, что собаки околевают.

Я улыбнулся и заметил, как оба высших офицера переглянулись. И только потом я сообразил, что оговорился, назвав пока еще лейтенанта будущим званием. Но Стессель и Витгефт меня не поправили, молча проглотив оговорку.

— И все же, дорогой Василий Иванович, я должен вас настойчиво просить, чтобы вы взяли свою часть именно расписками. Прошу меня извинить, то, как вы говорите, живые деньги я теперь просто так выдать не могу. Только так, Василий Иванович. Прошу нас понять, мы не можем поступить иначе.

Он был серьезен и по нему было прекрасно видно, что от своей идеи он не отступит. Видимо и вправду деньги в крепости заканчивались и он искал любые лазейки.

— А разве нельзя чтобы военное министерство передало вам деньги через наше консульство в Чифу?

На что Анатолий Михайлович лишь развел руками и пояснил:

— Бюрократия, будь она не ладна. Сие, конечно, возможно, но кто знает, сколько времени на это уйдет? Да и крупная сумма быстро не переводится, а нам ждать нет никаких возможностей. С вами в Чифу опять пойдет офицер, возможно даже тот же самый лейтенант Колчак, — Стессель особо выделил звание будущего адмирала, — и он передаст пакеты консулу. И деньги, возможно, я повторяю, возможно, придут в Чифу к следующему нашему рейду.

Я нахмурился. Иметь дела с долговыми расписками пусть даже и государственного банка иметь совсем не хотелось. Тут суть такая — даже если все выгорит, и я смогу выйти из Артура с портянками, на которых будет отпечатана крупная сумма, то обменять я их смогу ой как не скоро. При обращении в банк ассигнация будет усиленно проверяться на предмет подделки, и сличаться номера выпусков. А если еще учесть, что эти самые расписки будут выданы мне в осажденном врагом городе, то вообще, дело это затянется на неопределенный срок. Банк, куда я обращусь, будет вынужден связываться телеграфом с тем банком, откуда я получил данные бумаги, и получать подтверждения о том, что операция была проведена и обмана никакого не имелось. А при той неразберихе и при той суматошной кутерьме, коей сопровождалась война, сделать это окажется очень непросто. Будет ли в тот момент работать то отделение банка, сохраняться ли там бумаги, подтверждающие выдачу ассигнации, да и вообще, сохранится ли к тому времени само здание банка? И это только те возможные проблемы, с которыми могу столкнуться я. Что же говорить про китайцев, которым Стессель желает всучить эти писульки? Они-то как будут выцыганивать свои деньги?

Но наш разговор пошел не так как я желал. Мое желание пустили по боку, намертво пригвоздив безапелляционной фразой Стесселя:

— Нет, уважаемый Василий Иванович, при всем нашем к вам уважении, позволить себе выплату вам казначейскими билетами мы не можем. Если вы отказываетесь работать с нами на наших условиях, то так тому и быть. Мы найдем другого человека.

Я криво улыбнулся:

— О том, что вы имеете с каждой сделки определенный процент, в этой крепости знают только трое — вы вдвоем, да я один. Будете посвящать в вашу тайну четвертого?

— Будем вынуждены, — буркнул Витгефт, недовольно потрясся бородой.

— Что знает один, то знает один, — ответил я недовольно. — Что знает двое, то знает и свинья. А в нашей тайне уже трое, а вы хотите привлечь четвертого? Как вы потом удержите эту тайну втайне? Под монастырь и себя и меня подведете. До Николая дойдет — голову снимет, уж если не вам, то мне-то точно. Я для него всего лишь придворный синематографист и не более того.

И тут Стессель назидательно поднял палец, менторским тоном, протягивая:

— Во-от! Вот вы все сами и сказали. Нет у вас выхода, кроме как работать по нашему плану. Василий Иванович, давайте с вами прекращать этот балаган. В ваших же собственных интересах оставаться в тесном кругу. Ну, подумаешь, случится у вас небольшая сложность в обналичивании, так что с того? Прибыль-то вы все равно получите! И весьма неплохую прибыль, надо заметить. Уж другие купцы-то вперед телеги побежали бы за такую прибыль, и саму бы кобылу на плечи взвалили, лишь бы такой доход получить. А вы…? Ведете себя как какой-то….

Он не досказал, решив сгладить фразу. Но это не особо получилось, и мое недовольство явно отразилось на моем лице. Витгефт с прямотой свойственной флотским, рубанул ладонью воздух и возгласил:

— Что за глупости, честное слово? Я, право, вас не понимаю, ведете себя как ребенок. Не хотите работать, то так и скажите, нечего нас увещевать. Нет-нет, да-да. И без вас справимся, чай не слишком мудреная наука, людей обвешивать. Ну, чего молчите? Отвечайте.

Стессель покосился на своего компаньона и в бессилии возвел глаза к потолку. После подобного любой даст задний ход и оборвет все контакты. Вот и я, словно попав под холодный душ, мгновенно затвердел, кольнув адмирала ледяным взглядом. И не говоря более ни слова, поднялся, нервно одернул полы пиджака и шагнул к вешалке. Накинул пальто на плечи и, бросив Стесселю: «всего доброго», — вышел. Дверь за спиной громко и сухо хлопнула, отсекая полный негодования возглас генерала.

Кого они смогли найти для своих делишек я узнал лишь спустя какое-то время. Через две недели после нашего разговора скоростной миноносец с Колчаком на борту и с каким-то невзрачным человеком с хитрыми лисьими глазами, ушел в Чифу. «Бураков» вернулся через двое суток, каким-то образом проскользнув мимо эскадры японцев, а вот сам караван из пяти корыт с малой осадкой, подошел к водной границе еще спустя несколько дней на самом рассвете и, встретив густой туман, встал. Проходить по фарватеру, да по минным полям никто не рискнул. Японцы, слава богу, ввиду этого же самого тумана решили взять выходной и у наших берегов не появились. Часам к десяти туман разошелся и стоящий на якоре караван наконец-то заметили с берега. К нему вышел катер с лоцманом и уже через пару часов суда, без особых проблем зайдя в залив, встали под разгрузку. Я туда сходил, оценил объемы выгружаемого, мимоходом встретил Витгефта, наблюдающего за тем как краны вытягивают сети с товаром. И увидел рядом с ним того человека, который и проворачивал сделку. Тот что-то тихо шептал на ухо адмирала и совал в руки какие-то бумаги. И вроде бы операция прошла успешно, и человек сделал все, что от него требовалось, но вот лицо Витгефта выражало такую гамму неприязни, что становилось понятно — нанятая ими кандидатура в чем-то прокололась. Что-то сделала не так. Заметив меня, адмирал стрельнул глазами, словно я оказался на казне и отвернулся.

В крепости совсем на чуть-чуть, на самую малость стало полегче. Стессель увеличил пайки солдатам и кое-что подкинул гражданским. Нас по-прежнему бомбили с двух сторон, но делали это уже как-то вяло, безынициативно. Того со стороны моря так же продолжал выводить из строя наши корабли, Ноги же со стороны укреплений, разрушал ремонтные постройки порта. И надо сказать, что их усилия, дали-таки свои плоды. Многие наши корабли оказалась повреждены и не могли без ремонта выйти в открытое море. А произвести их ремонт наши уже не могли. Не хватало уже ни инструментов, ни материла, ни оснастки, ни людей. Кое-кого из грамотных мастеровых и инженеров за эти долгие месяцы осады накрыло взрывами снарядов, так что то, что вроде бы казалось не таким сложным в ремонте, в нынешние времена оказывалось подъемным. Вот и стояли наши корабли на якоре на внутреннем рейде. У кого-то была дыра на борту, у кого-то повреждены палубные надстройки, а у кого-то оказались разбиты орудия. Железные калеки грустно страдали в грязных водах залива, с христианской гибельной покорностью терпя могучие варварские удары.