Он снова закрыл глаза и замер. Потом отвернул от меня голову и пролежал так некоторое время без движения. Я уж подумал, что он опять потерял сознание, но нет, спустя минуту он поднял к лицу руку и, как мне показалось, утер увлажнившееся веко.

— Степан Осипович, — позвал я его, — вы в порядке?

— У меня отрезали ногу, как вы думаете, я в порядке? — измученно ответил он, снова поворачиваясь ко мне. — А скоро возможно и вторую отрежут. Зачем мне жить дальше? Скажите мне, зачем вы меня спасли? Зачем я вам вот такой?! Безногий калека!

— Может, прекратим этот разговор? Я вас утруждаю. И просто позвольте перелить вам кровь?

— Нет, продолжим, — упрямо ответил он, заглядывая мне прямо в глаза. — Мне интересна ваша мысль. Так значит вы из будущего?

— Это всего лишь фантазия, — аккуратно напомнил я.

— Фантазия, которая много чего объясняет.

— Да, она неплохо ложится на все те странности, что вы увидели. И вот предположим, что я из будущего, и я знаю, как будет развиваться история, и я знал(!), — я намеренно выделил это слово, — что вы погибнете, то вам должны стать понятны все мои уговоры относительно вашей персоны. Вот если бы сразу послушались меня, то не лежали бы сейчас на этой кровати, а руководили бы эскадрой и били японца. Но, что произошло, то произошло. Степан Осипович, я должен сказать еще раз. Предположим, что я из будущего и я знаю наверняка, что моя кровь для переливания абсолютно безопасна. И, Степан Осипович, прошу вас довериться, тем более что и выбора у вас на самом деле-то и нет. Вы и так помирать собрались, так чего же вы боитесь? Ну а после процедуры, если вы захотите, мы с вами обстоятельно и поговорим о нашей теории путешествии во времени. Сейчас же прошу вас дать ответ.

Он молчал долго. Прикрыл глаза, отвернулся. Кажется, снова провалился в забытье, и я поспешно зашуршал коробком с нюхательной солью. Но адмирал успел придти в себя и, облизав сухие губы, сказал:

— Хорошо, я согласен.

— Прекрасно, — ответил я довольно и, хлопнув себя по колени, встал с табурета. Заново позвал врача и сообщил ему: — Готовьтесь, пожалуйста, к процедуре. Адмирал дал свое согласие.

Само переливание прошло как-то буднично. К адмиралу подтащили соседнюю кровать и мне приказали на нее лечь, прежде сняв с себя лишнюю одежду. Медсестры принесли стерильные инструменты и врач, сильно переживая за результат, «соединил» нас резиновыми трубками, проходящими через стеклянный сосуд. Своеобразным насосом он стал медленно отбирать у меня кровь, а затем, через десяток-другой качков, впускать ее собранную адмиралу. Затем, повторил еще раз. Вскоре процедура была закончена.

— Как вы себя чувствуете? — спросил меня врач.

— Нормально.

— Голова кружится?

— Нет.

— Хорошо, — он вытащил из моей руки иглу, приложил смоченную спиртом вату.

Я, освободившись от пут, сел на край кровати.

— Все хорошо? — еще раз спросил он меня, наблюдая за моей реакцией.

— Да.

— Замечательно. Вы, Василий Иванович, лучше не вставайте резко. А еще лучше лягте и отдохните.

— Как адмирал?

— Лучше, чем был, — ответил он, — вы оказались правы.

А Макаров значительно порозовел. И даже нос его, нависающий над пышными усами серой горой, приобрел естественный цвет. Да и сам адмирал значительно повеселел, если так можно сказать в его ситуации. Стал более живым. Ну а я заметил, что, попытавшись встать, меня слегка повело в сторону и только руки медсестры удержали мое тело в вертикальном положении. И врач настоятельно рекомендовал мне никуда не торопиться, а отлежаться на кровати с полчасика и набраться сил. Я согласился, попросил лишь сестричек принести мне очень крепкого и сладкого чая и плитку шоколада. Это меня должно было поддержать.

Когда все было исполнено и я, сидя на кровати и подберя под себя ноги, хлебал горячий чай, опять попросил оставить нас с адмиралом наедине. Нам было о чем поговорить.

Когда все ушли, я спросил его:

— Вы как?

— Немного лучше. Но болит все так, что хоть плачь.

— Вам морфий кололи?

— Не раз. Помогает, но ненадолго. А часто его применять нельзя.

— Хорошо, — кивнул я удовлетворенно, отгрызая от плитки шоколада здоровый кусок. Что мне нравится в этом времени безо всяких скидок, так это шоколад. Настоящий, безо всяких добавок. За такой шоколад можно душу продать.

— Вы мне должны кое-что объяснить, — Макаров дождался, когда я схомячу половину плитки.

— Конечно, как же иначе. Давайте фантазировать дальше. Что вы хотите знать? Из какого конкретно я года?

— Мне нужны доказательства!

Я хмыкнул. Посмотрел внимательно на глубокие глаза Макарова и понял, что он наш разговор воспринимает не за фантазию, а за настоящую теорию, которая все объясняет. И потому поудобнее устроившись на кровати, я продолжил:

— Ладно, будем говорить серьезно, как будто все это на самом деле. Но прошу вас, Степан Осипович, держать в голове то, что я буду вам сейчас говорить, не более чем фантастика. Утопия. Хорошо? Итак, доказательства…. Боюсь, что ничем вещественным я вам доказать свой приход из другого временя не смогу. Есть лишь одна штучка у моего друга в Питере, которую он принес из нашего мира, но вряд ли вы ее воспримите как доказательство. Там ничего фантастического нет.

— Что же это такое?

— Обычные часы. Наручные, сделанные в Швейцарии. Безумно дорогие и тончайшего механизма. Таких здесь не могут сделать, но все одно — это не будет являться прямым доказательством. Остальные вещи, что мы сюда могли принести не сохранились.

— Почему же?

— За не надобностью. Были у нас рюкзаки с молниями, но мы их пустили в дело. А одежда…. В ней ничего кроме материала едва отличной от местных тканей и не было. Честно признаться, мы с другом в этом мире оказались…, гм, как бы это сказать…, из-за неучтенного фактора. Пришли, чтобы заработать состояние, а уйти обратно не смогли.

— Почему же?

— Проход закрылся. И видимо это случилось из-за того, что своими действиями мы слегка изменили историю, и то будущее, из которого мы пришли, перестало существовать. Ну или пошло параллельно нынешней истории, которую мы с вами пишем. Как-то так.

Он больше не стал меня спрашивать, замолчал, обдумывая услышанное. Верил ли он в мои слова? Не думаю. Макаров сильно сомневался в таком фантастическом варианте, но та уверенность и та стройность мысли, что я ему показывал, заставляла его сильно призадуматься. И вот он лежал, смотрел в потолок невидящим взглядом и размышлял, а я, ожидая его слов, дожирал оставшийся шоколад, прихлебывая его подстывшим чаем.

Неожиданно в дверь постучали. Я разрешил войти и в палату настороженно заглянул Верещагин. Он все так и сидел в коридоре, ожидая встречи со своим другом.

— Заходите, заходите, — бодро сказал я, — наш адмирал чувствует себя уже намного лучше. И, я думаю, помирать уже отказался.

Знаменитый художник просочился в палату, затворил за собой дверь.

— Там священник пришел, — сообщил он.

— Гоните его в шею, он нам без надобности. Мы еще поживем.

— Правда? Вот здорово. Степан, ты как?

— Лучше, Василий, намного лучше, — ответил адмирал, изобразив вымученную улыбку. А затем попросил, — мы тут с Василием Ивановичем беседу ведем, не мог бы ты нас оставить наедине? Мы еще не договорили. Потом, как закончим, мы тебя пригласим.

— Хорошо, не буду вам мешать, — ответил Верещагин и вышел из палаты, осторожно притворив дверь.

Макаров снова повернул голову ко мне. Посмотрел на меня с испытанием и потребовал вдруг признания:

— Мы проиграем войну?

Я пожал плечами.

— В свете моей фантазии и моей истории — да. Сейчас же — не знаю. Мы с другом тут уже много наворотили, так что — не знаю. Вас вот спасли от неминуемой гибели, и теперь только Бог знает, как развернуться дела на море.

Он не ответил мне сразу, подумал. Потом снова спросил:

— А как мы ее проиграли в вашем мире?