Пока молодой князь жил в усадьбе, его бедная мать находила в нем большое утешение; она занималась воспитанием сына, чрезвычайно заботясь о его обучении, сама нанимала ему учителей немецкого и французского и следила за его успехами в этих языках, на которых говорила как на родном; поэтому в двенадцать лет молодой князь знал столько, сколько другие русские дети благородных семейств знают лишь в двадцать лет.

Однако, как только Борису исполнилось пятнадцать, князь Алексей, опасаясь, как бы воспитание под материнской опекой не испортило сына, самолично отвез его к царю Павлу I, только что взошедшему на престол. По воле случая у молодого князя был курносый нос, что сразу расположило императора в его пользу. Павел I немедленно зачислил юношу в чине прапорщика в только что образованный им Павловский полк.

С тех пор как сын, единственная отрада матери, ее покинул, несчастная княгиня вела жизнь затворницей, стала чахнуть и таяла как свеча. Отныне она появлялась на людях только по большим праздникам — на открытии ярмарки либо в день рождения князя; по этому случаю, согласно строгому наказу мужа, женщина шила себе парадный наряд, но, присутствуя на всех торжественных церемониях, всегда оставалась печальной и молчаливой и отвечала на приветствия лишь кивком головы или взмахом руки.

В остальное время княгиня сидела взаперти в своей комнате, находя утешение в молитвах и шитье церковных облачений.

Между тем князь принимал у себя гостей, не заботясь о том, что делает его жена, целыми днями, как было сказано, сидевшая совсем одна; так что на одной половине дома шли гульба, шумные пиршества и шалости, а на другой — благоговейно творили молитвы. Нередко княгиня ложилась спать без ужина, так как вся челядь прислуживала князю и его гостям, и у нее под рукой не оставалось ни одной служанки.

И вот настал день, когда княгиня Марфа Петровна лишилась чтения — своего излюбленного развлечения. Женщина столько плакала, что ее зрение ослабло, и она почти ослепла.

К счастью, среди обитателей усадьбы был мелкопоместный дворянин по фамилии Белоусов. Он лишился своего скромного имения из-за каверзы одного из влиятельных соседей; оказавшись без всяких средств, Белоусов поселился у князя Алексея и существовал, как и многие другие, за счет его щедрот.

Это был человек уже не молодой, преисполненный всяческих достоинств, кроткий, спокойный, приветливый и ласковый со всеми. У него был лишь один недостаток, вследствие которого он отличался от других приживальщиков: его нельзя было заставить пить вино или водку. Зато Белоусов был чрезвычайно сведущ в Святом Писании и религиозных делах. Он проводил почти все время, склонившись над толстыми старинными книгами, в которых обсуждались разные духовные и мирские вопросы; к тому же он ревностно соблюдал все церковные предписания, всегда приходил в храм раньше попа и уходил оттуда последним.

Будучи не в силах читать из-за своего слабого зрения, княгиня пригласила к себе Белоусова и попросила стать ее чтецом.

Прошло еще пять-шесть лет, втечение которых княгиня чахла день ото дня.

Как-то раз князь Алексей отправился на охоту, но в самом начале пути случилась у него досадная неприятность: едва миновав усадебную ограду, он повстречал на дороге попа; а вам известно, любезный батюшка: если, выезжая на охоту, вы встретитесь с попом, то можете быть уверены, что не видать вам в этот день другой дичи. Сами понимаете, барин не мог позволить злосчастному попу, испортившему ему охоту, уйти просто так и решил задать ему трепку; но, как только князь свел с ним счеты, ударив раз двадцать плетью, его лошадь понесла и упала, сбросив своего седока в топь. Барин отделался легким испугом, но ему пришлось полностью переодеться, так как он с головы до ног был в тине.

В тот день были подняты одиннадцать лисиц и три вепря, но хитрые лисицы так ловко путали следы, что охотникам не удалось поймать ни одного зверя; вепри же накинулись на собак и задрали двадцать лучших псов, а мы даже не сумели им помешать. Князь несколько раз огрел каждого из нас плетью, но от этого гневаться не перестал, и вечером, когда мы приехали в усадьбу, он был мрачнее и грознее тучи.

Сразу же по возвращении барину вручили письмо от князя Бориса. Едва начав читать, наш хозяин заревел, как разъяренный лев, а затем мы услышали страшный шум — в комнате князя падала мебель, и оттуда же слышался звон разбиваемого стекла. Никто не мог понять причины этого страшного гнева и догадаться, на кого он обрушится. Мы попрятались по углам и стали мысленно взывать к Небесам:

«Господи, избавь нас от надвигающейся беды!»

Наконец, из комнаты барина донеслись слова:

«Немедленно приведите сюда княгиню Марфу Петровну!»

Один из гайдуков тут же бросился выполнять приказ; но через несколько минут он вернулся и доложил князю, что барыня очень слаба и не может к нему спуститься.

Не успел гайдук договорить, как был сбит с ног ударом кулака, а когда он пришел в себя, то не досчитался пяти или шести зубов.

Князь перескочил через распростертое тело этого бедолаги и как вихрь ворвался в комнату жены. Печальная и немощная княгиня лежала на диване, а рядом, за столом, сидел Белоусов и читал ей вслух «Житие святой Варвары».

«Ну, сударыня, — взревел князь, — вы внушили своему сыну столь замечательные принципы, что он женился на шлюхе; впрочем, это и следовало ожидать от сына, взращенного такой матерью, как вы, матерью, которая проводит все ночи и даже дни с любовниками!»

Услышав это, княгиня лишь вскрикнула и попыталась приподняться, но силы ей изменили, и она без чувств упала на диван.

Вечером разнесся слух, что барыня умерла; на другой день Белоусов исчез, и никто так и не узнал, что с ним стало.

В тот же день княгиню Марфу Петровну положили на парадное ложе. Да снизойдет на ее душу Небесный покой!

Марфе Петровне устроили пышные похороны — на них присутствовали три архимандрита и сто попов. Хотя княгиня редко появлялась на людях, она щедро раздавала подаяния, и поэтому все, особенно бедняки, ее оплакивали.

Князь Алексей не проронил на похоронах ни слезинки, но выглядел очень удрученным и время от времени судорожно вздрагивал.

В усадьбе на протяжении полутора месяцев после этого скорбного события кормилось множество нищих, а по субботам каждому из них давали монету; одни лишь похороны обошлись в пять тысяч рублей.

На поминках, устроенных после погребения, барин все время вел с архимандритами благочестивые беседы о том, как подобает жить добрым христианам, да как лучше спасти свою душу; он проникновенно хвалил ангельскую добродетель усопшей и горько "сокрушался по поводу своей утраты.

Архимандриты попытались утешить князя, но он ответил одному из них, что витийствовал перед ним с наибольшим пылом:

«Я решительно не могу оставаться без нее в этом суетном мире. Прошу вас, батюшка, принять меня в число вашей братии».

«Это весьма похвальное намерение, дорогой князь, — отвечал архимандрит, — но всякое решение следует принимать после зрелого размышления».

«Что тут размышлять? — воскликнул барин. — Может, ты боишься, что я мало заплачу за пострижение? Не бойся! Я принесу тебе вклад в сорок тысяч рублей; мне больше незачем копить деньги».

«Однако, — заметил священник, — у вас есть сын».

«Кто, Борис? — вскричал князь. — Я не советую этому негодяю показываться мне на глаза, если он дорожит своей шкурой. Это он, изверг, повинен в моем горе, это он убил свою мать! Он только что без нашего благословения взял в жены какую-то замарашку, даже не удосужившись известить нас о своем намерении. Повторяю, батюшка, это он убил свою мать, ибо, когда княгиня Марфа узнала, что сын запятнал наш дом позором, она без чувств упала навзничь; тут же ее хватил удар, и моя бедная жена преставилась! Но этот подлец мне за все заплатит. Я пущу Бориса с его мерзавкой-женой по миру, а если вы не примете меня в ваш монастырь, женюсь, чтобы у меня поскорее родились другие дети».