Нет, батюшка, клянусь святым Сергием, в старое доброе время мы жили иначе; в ту пору господа знались только с господами, и не то что не пустили бы на порог такую дрянь, как этот нищий слепец, нежившийся в барских креслах, но даже не дерзнули бы принять у себя людей, стоящих ниже их по званию и состоянию, — таких почитали просто знакомцами и виделись с ними от случая к случаю, а допускали к себе разве что когда оставались свободными места за столом. Такие гости должны были ходить по струнке, как тогда говорили, а если они забывались, то их ставили на место с помощью плети. Именно так следует поступать: если б на горох не мороз, он бы через тын перерос. Так вот живали в добрые старые времена!

Взять, например, князя Алексея. Господи Боже! Как прекрасно он жил! Наша усадьба была сущим раем: сколько богатств! Какое изобилие! Одно столовое серебро весило сто сорок пудов’; в погребе стояли бочки, доверху заполненные целковыми. А медные деньги хранили, как зерно, в амбарных сусеках. У князя было два певчих хора по шестьдесят душ в каждом; пятьсот верховых и двести упряжных лошадей, а также тысяча собак, восемнадцать шутов, дюжина арапов и столько же немых. За большим столом, не считая малых, собиралось, по меньшей мере, сорок сотрапезников. Можно сказать, что наш дом был тогда полной чашей. А сам хозяин какой был барин! Боже правый! Обойдите сегодня хоть целый свет, вы и днем с огнем не сыщите ему равных… Увы! Все это миновало, исчезло без следа: красно лето два раза в году не бывает!

Впрочем, ведя речь о князе Алексее, следует сказать, что не всегда мне счастье выпадало быть у него в милости.

Сперва я служил у него псарем, а затем — конюхом. В этой последней должности я и состоял, когда как-то раз, отобедав в тесном кругу друзей, барин вздумал послать за мной, чтобы за сладким я позабавил его гостей борьбой с медведем. Ну а если князь Алексей изволил вам что-либо приказать, перечить ему нельзя было.

Медведь встал на задние лапы, и мы сошлись врукопашную. Все шло неплохо, и я уже собирался, подставив подножку, опрокинуть косолапого навзничь, как вдруг окаянный зверь, словно почуяв близкое поражение, схватил меня за ухо и принялся вовсю грызть его.

¹ Две тысячи триста десять килограммов. (Примеч. автора.)

«Ах ты, сукин сын, — вскричал я, — отпустишь ты, наконец, мое ухо? Нет?.. Считаю до трех: раз, два, три! Ну что, отпустишь? Нет? Ну, тогда держись!»

Я выхватил из кармана нож и всадил его косолапому под мышку по самую рукоятку. Зверь свалился замертво, но мое правое ухо осталось у него в зубах. Увидев это, князь Алексей отрезал мне и левое ухо в науку за то, что я убил медведя без его дозволения.

Вот с тех-то пор и зовут меняЯ ковом Безухим. Однако ж, дав волю своему гневу, князь на меня зла не держал. Из медведя сделали чучело, и поставили его в прихожей возле ствола дерева, на который он словно собрался залезть. Меня же вскоре повысили в чине, и я сделался доезжачим.

На свою беду, в первую же охоту, где мне довелось быть за старшего, я дал охотникам упустить лисицу и так и не смог снова навести собак на след зверя. Князь, придя в ярость, тут же изволил задать мне отеческую взбучку и прописал пятьдесят ударов кнутом, а по возвращении в имение отправил на конюшню, где мне отсчитали еще сто ударов розгами; после этого хозяин решил, что я гожусь лишь на то, чтобы пасти свиней, с чем и прогнал меня из господского дома в одно из своих имений.

Но по прошествии пяти лет барин соблаговолил вернуть мне свое расположение. Вот как это случилось.

Однажды утром, чуть свет, князь уехал на охоту. Подмораживало, и Волга уже покрылась тонким ледком, таким хрупким, что его легко было расколоть ногой. Охота та была облавной, и во время ее было убито более ста пятидесяти лисиц и зайцев. После этого был сделан привал на плоскогорье, где расположено Низково, — оно почти отвесно спускается к Волге с высоты в тридцать аршин. Князь Алексей, весьма довольный охотой, решил еще немного повеселиться; он уселся на бочонок водки, а затем, первым испив большой ковшик, изволил поднести собственными руками всем, кто там был, по такому же ковшику. Тогда же, в знак хорошего расположения духа, он велел своим доезжачим показать гостям забаву, какую редко увидишь в наши дни — делать «резака».

Я в самом деле не слышал о такой игре и стал расспрашивать о ней Якова Безухого.

— О! То была славная забава, — ответил старик. — Надо было вниз головой прыгнуть с вершины горы в Волгу, пробить корку льда, начинающую покрывать поверхность реки, проплыть под водой и вынырнуть где-нибудь подальше.

Покойный князь Алексей (дай Богему Царствие Небесное!) предпочитал эту потеху всем другим. Но в тот раз никто не был достаточно ловким, чтобы, сделав резака, угодить князю в полной мере.

Один хлопнулся в реку плашмя и не смог проломить лед; он тут же получил пятнадцать ударов кнутом, чтобы впредь не выставлял вперед живот, когда надо действовать головой.

Другой, не долетев до льда, сломал себе шею о береговой спуск. Еще три дурака, хорошо нырнув и пропоров лед сверху вниз, не смогли пробить его снизу вверх и остались там караулить рыб.

И тут князь страшно разгневался; он схватил свой хлыст и закричал:

«Ах вы, негодяи! Так-то вы меня тешите! Ладно, сейчас я запорю вас до смерти».

Но барин передумал; видя, что не может заставить конюхов и стремянных сделать резака, он обратился к своим сотрапезникам, мелкопоместным дворянам, со словами:

«Ну, и вы тоже попробуйте: покажите-ка им, что дворяне половчее мужиков».

Но у тех еще хуже получилось: лишь один сумел проломить лед как следует и нырнуть головой вниз; но, оказавшись подо льдом, он, видимо из опасения, как бы его не заставили повторить все снова, устроил князю шутку и обратно не выбрался.

И тут князь Алексей почувствовал, что гнев его уходит, сменяясь стыдом, и расплакался как ребенок.

«Видно, последние мои дни настают, — промолвил он, — раз не осталось подле меня ни одного храброго и ловкого молодца, способного сделать резака как подобает. Все вы ровно старые бабы!.. Эх, — прибавил он, — бедный Яшка Безухий, где же ты?..»

Затем, повернувшись к тем, кто окружал его, он сказал:

«Этот удалец три резака подряд проделывал. Где же он? Где? Привести его ко мне!»

К князю приблизились и робко заметили:

«Батюшка Алексей, неужто ты не помнишь, что изволил прогнать Яшку, так как он провинился перед тобой?»

«Пусть придет! — воскликнул князь. — Даже если бы он плюнул на могилу моей матери, я простил бы его».

Тогда двое или трое человек вскочили в седло и во весь опор поскакали за мной.

Я сел верхом на лошадь и через четверть часа предстал перед князем.

Мне думается, что благородный господин расцеловал бы меня, если б я ему это позволил.

Он хотел растолковать мне суть дела, однако нельзя было терять время, так как мороз крепчал и лед с каждой минутой становился все толще.

«Знаю, барин, знаю», — сказал я и бросился с высокого берега, пробил лед головой и вынырнул чуть дальше, в двадцати шагах.

Не прошло и четверти часа, как я проделал тот же трюк три раза, к большому удовольствию князя и крайнему изумлению зрителей.

Я собирался прыгнуть в четвертый раз, хотя голова у меня была в крови, но князь вскричал:

«Ладно, ладно! Довольно на сегодня! Я возвращаю тебе свое благоволение и жалую тебя стаей гончих».

Кроме того, барин изволил пожаловать мне двадцать пять рублей, приказал сопровождать его на всех охотах, подарил ливрею, а чуть позднее сделал меня старшим псарем и женил на одной из горничных, которую в веселую минуту почтил своей милостью.

С тех пор я всегда оставался в чести у моего господина, и могу похвастаться, что был одним из самых любимых его холопов.

На следующий год сподобил меня Господь оказать покойному князю большую услугу, которая окончательно снискала мне его благоволение.

В двадцати верстах от села Низково, за Ундольским бором, есть деревня Заборье. В ту пору жил там отставной капрал по фамилии Соломин. Его уволили со службы по возрасту и из-за боевых ран, полученных им в 1799 году, когда он участвовал в походе Суворова.