— Знаю, государь.

— А вам известно, что у него более нет ни чинов, ни состояния, ни титула, который он мог бы разделить с вами, и что он беднее того нищего, которому вы сегодня утром подали милостыню по пути во дворец?

— Знаю, государь.

— Но у вас, несомненно, есть собственные средства, какое-то состояние, надежда на получение наследства?

— Увы, государь, ничего больше у меня нет. Еще вчера у меня были тридцать тысяч рублей, которые я выручила, продав все, что мне принадлежало; кому-то стало известно, что в моем распоряжении имеется эта скромная сумма, и, не испытывая уважения к делу, на которое я ее предназначала, этот человек ограбил меня.

— При помощи подложного письма якобы от него; мне это известно. Это больше, чем грабеж, это святотатство. Если тот, кто это совершил, попадет в руки правосудия, он будет наказан, это я вам обещаю. Это все равно, что украсть в церкви кружку с пожертвованиями для бедных. Но у вас все равно остается способ легко восполнить потерю.

— Какой же, государь?

— Обратиться к его семье. Семья его богата, она вам поможет.

— Прошу прощения у вашего величества, но я не нуждаюсь ни в чьей помощи, кроме как от Господа.

— Итак, вы все-та к и собираетесь ехать?

— Если получу на то разрешение вашего величества.

— Но каким образом? На какие средства?

— Продав то, что у меня осталось, я сумею выручить несколько сот рублей.

— А разве у вас нет друзей, которые смогли бы вам помочь?

— Конечно, есть, государь, но я горда и не могу заимствовать такие суммы, которые потом не смогу отдать.

— Но на двести или триста рублей вы не проедете в экипаже и четверти пути: дитя мое, вам известно расстояние отсюда до Тобольска?

— Да, государь: три тысячи четыреста верст, примерно восемьсот французских льё.

— А как же вы проедете те пятьсот или шестьсот льё, которые вам останется проделать?

— Государь, по пути есть города. Что ж! В конце концов, я не забыла своего прежнего ремесла; буду останавливаться в каждом городе, заходить в самые богатые дома и рассказывать о цели своего путешествия; и тогда надо мной сжалятся, мне дадут работу, а когда я заработаю достаточно денег, чтобы продолжить дорогу, то пущусь в путь.

— Бедная женщина! — с состраданием произнес император. — А задумывались ли вы о трудностях подобного пути, испытываемых даже богатыми? Каким маршрутом вы собираетесь ехать?

— Через Москву, государь.

— А потом?..

— Потом… не знаю. Выясню!.. Знаю только, что Тобольск находится далеко на востоке.

— Так вот, — проговорил император, раскладывая на рабочем столе карту своей огромной империи, — подойдите и взгляните!

Луиза приблизилась к столу.

— Вот Москва, до нее все пойдет хорошо; вот Пермь, до Перми все тоже пойдет хорошо; но после Перми начинаются Уральские горы — иными словами, кончается Европа. Вам встретится там еще один город — одинокий страж на границе Азии, Екатеринбург; но когда вы его проедете, больше ни на что нельзя будет положиться, а вам оттуда еще предстоит проехать триста льё. Вот деревни, а вот расстояние между ними; вот реки, а вот их ширина; постоялых дворов по пути нет, нет и мостов через эти реки; правда, кое-где глубина их невелика, и повсюду можно найти брод, но брод надо знать, иначе река поглотит и путников, и лошадей, и поклажу.

— Государь, — проговорила Луиза со спокойной решимостью, — когда я попаду на берега этих рек, они уже встанут, а мне говорили, что зима в тех краях наступает еще раньше, чем в Санкт-Петербурге.

— Вот как! — воскликнул император. — Значит, вы хотите ехать теперь? Значит, вы хотите приехать к нему именно зимой?

— Государь, именно зимой одиночество становится особенно ужасным.

— Но это невозможно, вы сошли с ума.

— Это невозможно, если так будет угодно вашему величеству, ибо никто не смеет оказывать неповиновение вашему величеству.

— Нет, противодействие будет исходить не от меня; противодействие будет исходить от вас, от вашего рассудка; оно будет исходить от самих трудностей, которые возникнут при осуществлении вашего замысла.

— Тогда, государь, я отправлюсь в путь уже завтра.

— Но если вы не выдержите тягот пути?

— Если я их не выдержу, государь, он никогда не узнает, что я умерла, пытаясь с ним соединиться, и подумает, что я никогда его не любила, — вот и все; если я не выдержу, он никого не потеряет, поскольку я ему не мать, не дочь и не сестра; если я не выдержу, он потеряет любовницу, вот и все, то есть женщину, которой общество не дает никаких прав и которая должна благодарить свет, если он к ней всего лишь безразличен. Но если я к нему приеду, то, напротив, государь, стану для него всем: матерью, сестрой, семьей. Я буду уже не просто женщина, я буду ангелом, сошедшим с Небес; мы разделим страдания на двоих, и каждый из нас будет ссыльным только наполовину. Вот видите, государь, как важно, чтобы мы оказались вместе, и как можно скорее.

— Да, в том, что вы говорите, есть смысл, — окидывая ее взглядом, произнес император, — и я не буду препятствовать вашему отъезду. Однако мне бы хотелось, насколько это будет в моих силах, не оставлять вас в пути без присмотра; вы мне это позволите?

— О государь! — воскликнула Луиза. — Да я вас за это буду благодарить, стоя на коленях!

Император позвонил, и явился адъютант.

— Ты передал приказ фельдфебелю Ивану явиться сюда? — спросил император.

— Он уже час ждет распоряжений вашего величества, — ответил адъютант.

— Пусть войдет.

Адъютант поклонился и вышел; через несколько минут дверь вновь отворилась, и наш старый знакомый, фельдфебель Иван, сделал шаг, войдя в кабинет, а потом, вытянувшись, замер, опустив левую руку по шву, а правую поднеся к киверу.

— Подойди! — строгим голосом произнес император.

Фельдфебель сделал четыре шага и принял прежнюю стойку.

— Еще ближе!

Фельдфебель молча сделал еще четыре шага и оказался отделен от императора лишь рабочим столом.

— Ты фельдфебель Иван?

— Да, государь!

— Ты отвечал за сопровождение шестой партии?

— Да, государь.

— Ты получил распоряжение не допускать общения ссыльных с кем бы то ни было?

Фельдфебель попытался ответить, но ему удалось лишь прошептать слова, которые он только что произносил твердым голосом; император сделал вид, что не замечает его замешательства, и продолжал:

— Среди ссыльных твоей партии был граф Алексей Ваненков?

Фельдфебель побелел и кивнул.

— Что ж! Несмотря на данный тебе запрет, ты позволил ему увидеться с матерью и сестрами: первый раз между Мологой и Ярославлем, второй раз между Ярославлем и Костромой.

Луиза бросилась было на помощь несчастному фельдфебелю, но император движением руки сделал ей знак оставаться на месте; что касается бедняги Ивана, то он вынужден был опереться руками о стол. Император умолк на мгновение, а затем продолжал:

— Не подчиняясь полученному приказу, ты, тем не менее, отдавал себе отчет в том, чему ты себя подвергаешь?

Фельдфебель был уже не в состоянии отвечать. Луизе стало так его жалко, что, даже рискуя вызвать недовольство императора, она, сжав руки, взмолилась:

— Ради Бога, пощадите его, государь.

— Да, да, государь, — пробормотал несчастный, — пощадите, пощадите!

— Что ж, я дарую тебе пощаду.

Фельдфебель с облегчением вздохнул; Луиза радостно вскрикнула.

— Я дарую ее тебе по просьбе дамы, — продолжал император, указывая на Луизу, — но при одном условии.

— Каком, государь? — воскликнул Иван. — О! Говорите! Говорите!

— Куда ты препроводил графа Алексея Ваненкова?

— В Козлово.

— Ты еще раз отправишься гуда и проводишь к нему эту даму.

— О государь! — воскликнула Луиза, которая начала понимать, откуда проистекает напускная строгость императора.

— Ты будешь повиноваться ей во всем, за исключением тех случаев, когда речь пойдет о ее безопасности.

— Да, государь.