— Говорил я, тарки на южном берегу Лимлайт взгоношились, надо было еще два дня назад выступить! — проворчал Радбуг. — Сейчас уже в полусотне миль отсюда были бы…
— Заткнись! Нашел время ныть! — процедил Каграт. — На равнину идти нельзя… Но можно чуть к северу податься вдоль предгорий, попытаться обойти этих лошадников по большой дуге.
Радбуг хрипло усмехнулся.
— А там, по-твоему, на равнину выходить не опасно? Если эти коневоды не на пикник тут собрались, а именно нас высматривают, то они наверняка постараются отрезать нам путь… На открытом месте нам против них и пяти минут не продержаться.
— Без тебя знаю… Что ты предлагаешь? Идти к перевалу, владения остроухих с севера обходить? Слишком далеко, нам припасов не хватит.
— Урежем пайки в случае чего…
— Поднимай крысюков, хватит прохлаждаться, выступаем.
Через несколько минут весь отряд вновь был на ногах. Многие пленники, пользуясь передышкой, попытались немного вздремнуть, и, когда орки снова начали их поднимать, раздраженно заворчали: какого лешего их лишают и без того краткого отдыха? «Крысюкам» никто ничего объяснить не удосужился; орки рыскали туда и сюда, подгоняли подопечных щелканьем кнутов, особо неповоротливым раздавали тумаки и подзатыльники, но это помогало мало, строй никак не желал выравниваться, пленники сердились и беспокоились, среди них волнами, как прибой, то утихал, то вновь поднимался недовольный ропот.
— Тихо, вы, там, паршивцы! — негромко, но как-то очень слышно сказал Каграт. — Кто раскроет пасть — уши обрублю и в рот засуну вместо кляпа, за мной не засохнет!
Ропот стих. Главарь вспрыгнул на большой валун, чтобы его было видно — или хотя бы слышно — всем заинтересованным, и зычно рыкнул во весь голос:
— Эй, вы, сволочи, крысы бледнозадые! Дружинники роханские, чтоб им сдохнуть, нас окружить надумали, догнать и покрошить в хлам, только радоваться по этому поводу я вам не советую… Мы сейчас с вами в одной связке, прикончат нас — вам тоже кранты, с ошейниками на вые вам не уцелеть… это ясно, надеюсь? Если кто-то сразу желает подохнуть — шаг в сторону, прикажу на месте тактично разобраться… если нет — значит, соблюдаем тишину и бежим ладом, ноздря в ноздрю, не отставая, бодрой строевой рысью. Ну, двигай… Вперед!
* * *
На равнину они не выходили. Шли быстро, по предгорьям, на север, петляя между холмами — Каграт надеялся сделать круг и втайне от «лошадников» провести обоз в нескольких милях севернее, оставаясь незамеченным в темноте. Тем более что сгущающийся вокруг мрак как будто благоволил его планам…
Ночь обещала быть ненастной.
Солнце село в пелену серых облаков — и жаркий летний день закончился знобкой нездоровой прохладой. Луна торопливо, словно украдкой, проглядывала в прореху в плотном полотне туч. Воздух давил, будто камень, обещая непогоду, мир был непроглядно-черным, душным, безнадежным, застывшим в ожидании дождя, опустившуюся на землю тьму едва рассеивал свет нескольких зажженных орками смоляных факелов. Даже Саруман, который, сидя на повозке, еще умудрялся мимоходом вздремнуть, чувствовал себя скверно — будто вышвырнутая на камни бессильная медуза; пленники, и без того утомленные несколькими часами пешего хода, к середине ночи начали выдыхаться — и неизвестно было, сколько времени им удастся выдерживать заданный Кагратом весьма резвый темп. У многих не осталось сил даже ругаться, и они устало тащились во мраке, покорные хриплой брани погонщиков, ориентируясь лишь на шорох шагов, стук копыт и пляшущие на дороге пятна света от факелов, с трудом заставляя себя передвигать ноги. Несколько орков рыскали вдоль колонны, подгоняя отстающих и спотыкающихся, остальные рассеялись где-то в темноте: двое-трое забежали вперед, разведать дорогу, прочие, по-видимому, оставались нести дозор в аръергарде.
— Живее, грыженосцы! — торопил Каграт. — Шире шаг!
После полуночи начался дождь. Порывистый ветер задувал факелы, мулы тревожно всхрапывали и отказывались идти, морось висела в воздухе плотной занавесью, то усиливаясь — тогда непокрытые головы пленников поливали тяжелые холодные струи, — то вновь затихая. Тропа превратилась в слякотное месиво и бросалась комьями грязи из-под копыт и тележных колес, мокрая одежда облепляла тело, стесняя движения и мешая идти, пропитавшиеся влагой башмаки натирали и без того усталые, сбитые до крови ноги. Саруманов сермяжный кафтан разбух от впитавшейся дождевой воды и обессиленно навалился на волшебника, облапив его тяжелым бесформенным телом, и бодрящий ночной холод, более ничем не удерживаемый, тут же объял мага с головы до ног и запустил за пазуху свои длинные стылые пальцы…
Рассвет застал орков на дне глубокой каменистой логовины, поросшей вереском и редким ельником; было сыро и хмуро, по колено разливался молочно-белый туман. Каграт наконец объявил короткий привал; измученные пленники, едва державшиеся на ногах, повалились во влажную траву прямо там, где стояли. С сарумановыми подопечными все было в порядке, ни сыпь, ни прочие признаки гнилой лихорадки ни у кого не проявились, только быкоголовый хромал, где-то подвернув ногу, да один из его сотоварищей чихал и шмыгал носом, маясь подхваченной под дождем простудой.
Гарх никак не давал о себе знать. Его отсутствие Сарумана не на шутку тревожило: то ли ворон лишь немного поотстал, догадавшись переждать дождь в каком-нибудь подходящем убежище, то ли ночная непогодь его тоже не пощадила… Шарки заснул, едва уронив пухнущую голову на мешок с волглой, не успевшей просохнуть шерстью, но, показалось ему, не успел он по-настоящему закрыть глаза, как его тут же растолкали.
— Вставай, — велел Каграт, — хватит бока отлеживать, время не терпит. Пойло своё припас?
Саруман вытащил из складок одежды флягу с лечебным зельем, которую предусмотрительно наполнил еще вчера, в лагере, пока была такая возможность. Интересно, уныло спросил он себя, насколько подмок запас сухих трав и кореньев, спрятанный в плотный мешок из промасленной кожи и хранимый в обозе?
Каграт жадно припал ко фляге со снадобьем. Судя по положению наконец выглянувшего солнца, отряд «отлеживал бока» не более двух часов, но все пленники были уже на ногах и заканчивали незатейливый завтрак, состоящий из сухарей и холодной воды. Орки, злые и хмурые, тоже что-то жевали, сидя на траве, осматривали колеса повозок, подтягивали упряжь — подсчитывать убытки пока было некогда.
— По какому случаю горячку-то порем? — со стоном спросил Саруман. — Неужели мы не оторвались?
— Оторвались? — Каграт вернул ему наполовину опустевшую флягу, злобно рыкнул. — Эти гниды бледнорожие нас обнаружили, и теперь от них не так легко оторваться, как ты думаешь! — Он шумно повел носом: ветер дул с юга, оркам в спину. — Чуешь?
Саруман, разумеется, ничего не чуял — да и не учуял бы, даже если бы от Каграта, стоявшего рядом, так убийственно не разило едкой потной кислятиной.
— Лошадьми тянет… дымом… и человечиной… — пояснил орк, обладающий отличным, прямо-таки по-звериному острым нюхом. — Тарки взяли наш след, и, судя по всему, они где-то близко… Ждать больше нельзя.
— Мы все равно от них не уйдем…
— Что ты предлагаешь? Принимать бой? Здесь? В открытой схватке у нас нет шансов!
— А что, — Саруман нервно усмехнулся, — есть место, где эти шансы будут?
— Есть. Но до Волчьей Пасти еще мили четыре… Надо торопиться!
Он гаркнул своим парням, и те засуетились, погоняя пленников, так что многим пришлось дожевывать сухари уже на ходу. К магу подошел, прихрамывая, быкоголовый, растерянно и с замешательством оглядываясь по сторонам.
— Какого лешего тут происходит? Что этот зверюга тебе говорил?
— За нами погоня, — коротко пояснил Саруман. — Дружинники Астахара идут по нашему следу. Хотят воздать оркам по заслугам…
— Да ну? — Хмурое лицо горца слегка просветлело. — Хоть какая-то добрая весть…
Шарки смотрел на быкоголового с досадой и сожалением, как на не разумеющего очевидные истины деревенского дурачка. Он что, не понимает? Или не знает про омерзительное свойство ошейников?
