— Ну и что такого? Вид у тебя и вправду… не королевский. Так что ты им ответил?

— Что я не вожу дружбу с орками, знаешь ли. — Волшебник устало вздохнул. — Ладно, идем.

…К вечеру они вышли на берег реки. Лимлайт оказалась не особенно велика, едва ли ярдов триста в ширину, но зато воды имела столь чистые и прозрачные, что ясно были видны разноцветные камешки на дне и шныряющие туда-сюда юркие серебристые рыбки. Видимо, река полностью оправдывала жизнерадостное название, данное ей на роханском — Кристалимка.

Привал разбили в небольшом лесочке на берегу. Деревья здесь спускались почти к самой воде, и песчаный затончик среди камышей и плакучих ив оказался на диво уютен и великолепно укрыт от случайных взоров. Пока волшебник возился с костром, Гэдж смастерил удочку из ивового прута, бечевки, камешка и крючка, вырезанного из подходящего сучочка, зашел по колено в воду и попытался наловить этой немудреной снастью плотвичек. Ему, к собственному удивлению, удалось вытянуть четыре штуки, прежде чем простенький крючок сорвался вместе с очередной рыбкой и канул в воду. Нагруженный добычей, орк вернулся к Гэндальфу, который сидел на одеяле возле костра, скрестив ноги, скинув плащ и балахон; маг закатал рукава льняной нательной рубахи и, негромко напевая под нос, вырезал из осинового полешка фигурку пухлого большеголового дракончика.

— А в Хараде, — сказал Гэдж, — я слыхал, делают игрушки из смолы какого-то особенного дерева. Они получаются упругими на ощупь и пищат, если нажать им на живот.

— Любой запищит, — проворчал Гэндальф, не оборачиваясь, — если нажать ему на живот. — Он рассеянно почёсывал комариный укус на плече. — Ну, как улов? Можно сегодня надеяться на уху?

— Посмотрим, — уклончиво отозвался Гэдж, принимаясь чистить на камне скользкую и увертливую даже вне родной стихии рыбу.

Ухичка, состряпанная из плотвичек и каких-то пряных корешков, принесенных волшебником из леса, получилась жидковатой, но зато ароматной и, в общем, съедобной. Впрочем, путники были слишком голодны, чтобы жаждать кулинарных изысков, и ужин прошел споро, быстро и в полном молчании. Хотя, по мнению Гэндальфа, корешки могли бы все-таки малость развариться и быть чуток помягче…

Вечерело. Краски дня мало-помалу меркли. Над водой бесшумными зигзагами метались крупные разноцветные стрекозы. По мере того, как солнце садилось за Туманные горы, оно становилось темно-красным, почти вишневым, и по воде протянулась ярко-алая, точно шелковая лента, тропа золотистых бликов. Редкие облака плыли по темному небу, словно сказочные островки, подсвеченные снизу золотом: одни — как затейливые замки с башнями и витыми лесенками, другие — как горные гряды с пылающими на солнце вершинами, третьи — как величественные ладьи, пустившиеся в неторопливое странствие к неведомым берегам… Путники сидели в тишине и молчании, слушая мирное потрескивание костра, глядя на яркий, как картинка, закат; негромко, словно боясь резким голосом спугнуть это нежное вечернее великолепие догорающего дня, Гэндальф, неожиданно для Гэджа, вынул изо рта неизменную вересковую трубку, прикрыл глаза и очень мягко, задушевным тоном продекламировал:

И умолк — с долгим мечтательным вздохом. Покосился на орка со слегка неуклюжей усмешкой:

— Ну, как? Что скажешь, дружище?

Гэдж в некотором недоумении пожал плечами.

— Ну, не знаю. Звучит довольно… аляповато. Только не говори мне, что ты сам это только что сочинил.

— А что? — подозрительно спросил волшебник. — Мне кажется, вполне неплохие вирши.

— Разве? Я бы сказал, что довольно посредственные. Да и тема, того… заезженная. Там дальше наверняка что-нибудь про очи, подобные звездам, волосы, сотканные из солнечного луча, пышные наливные перси, прелестные ручки-ножки-губки и прочие части тела…

— Ничего ты не понимаешь в поэзии, друг мой! — сердито сказал Гэндальф. Он вновь сунул трубку в рот и, насупившись, яростно запыхтел ею, с головы до ног окутавшись облаком ядреного табачного дыма.

Мелкий белый песок, нагретый солнцем, еще хранил тепло жаркого летнего дня. Самозабвенно заливалась трелями в кустах какая-то красногрудая пичуга. Пиликали в траве цикады, громко и напористо, пытаясь перескрипеть друг друга, словно на соревновании невидимых скрипачей. В воде неподалеку от берега стояла цапля, нахохлившаяся и надменная, брезгливо поджав одну ногу — ни дать ни взять знатная дама, вынужденная пройти по жидкой весенней грязи. На подставленную ладонь волшебника опустился крохотный мотылек невнятной пыльной расцветки, пошевелил усиками, сложил и вновь распластал невесомые крылышки. Гэндальф любовался им, поворачивая руку так и этак, точно не бледная, как моль, неприметная бабочка сидела на ней, а возлежал драгоценный, переливающийся всеми цветами радуги сверкающий камень.

— Посмотри, Гэдж. Какая прелесть, правда?

— Угу, — вяло пробормотал орк. Он никак не мог понять необъяснимой способности волшебника находить красоту в самых блеклых, непривлекательных и невзрачных на вид созданиях.

Смеркалось. Последний сказочный островок уплыл куда-то к востоку, и над рекой повисла ночь, накинула на землю расшитое звездами покрывало. Костер догорал; Гэдж, грызя травинку и заложив руки за голову, лежал на одеяле и смотрел на небо, отыскивая там знакомые ориентиры. Небо здесь было таким же, как в Изенгарде — глубоким и необъятным, с теми же самыми звездами и созвездиями, привычными орку, как старые друзья, и Гэджу вдруг вспомнился дом: мрачный, пахнущий прелью Ортханк, его собственная маленькая каморка с окошком, выходящим на запад, древние скрипучие часы в «лаборатории», Саруман, склонившийся над колбами и пробирками, на стеклянных гранях которых загадочно поблескивают отблески свечей… Я что, скучаю? — с неудовольствием спросил себя орк. И сам себе (тоже с неудовольствием) ответил: ну да, скучаю… немного… и что?

Волшебник свернулся рядом калачиком, укрывшись плащом и подложив под голову набитую травой котомку.

— Тут городок есть за лесом, Делл называется, — позевывая, лениво сказал он, — завтра попробуем раздобыть там лодку, чтобы перебраться через Лимлайт. У меня есть знакомый трактирщик, думаю, он нам подсобит…

Интересно, спросил себя Гэдж, существуют ли на западном берегу Андуина хоть какие-то города, сёла и веси, где у волшебника нет знакомых трактирщиков?

— А что там дальше, за рекой, Гэндальф?

— Та же степь, что и здесь. Поле Келебрант. Когда-то там был лес, и жили эльфы, но времена те давно остались в прошлом. Лес исчез, эльфы тоже — ушли дальше к северу, в Лориэн. Сейчас это, в общем, «ничейная земля»…

Он не договорил: в ночной тишине над рекой внезапно родился странный, пугающий звук — низкое утробное рычание, с каждым мгновением набирающее силу, переходящее в долгий, свирепый, ввинчивающийся в уши пронзительный вой. Гэдж невольно вздрогнул. Вой доносился с противоположного берега реки, оттуда, с «ничейной земли» — громкий, несмолкающий, яростный, похожий на волчий… но что-то в нем было настолько жуткое и настолько не-волчье, что орка с головы до ног пробрал мерзкий липкий ознобец. Это был не вой — вопль грешной души, расстающейся с телом, лютое унылое стенание, исполненное невероятной тоски, злобы и ненависти…

Орк оцепенел. Ночной туман, поднимавшийся от реки, ласково объял его дрожью, холодом и слабостью в коленях.

— Эт-то еще что? — запинаясь, пробормотал Гэдж.

Гэндальф, привскочив, вглядывался в темную стену деревьев, стоявших у воды на противоположном берегу, настороженно и внимательно, с некоторой тревогой.

— Степные волки… — пробормотал он. — Вышли на охоту.

— Ты уверен, что это действительно… волки? — Гэдж облизнул губы — уж больно страшным и мерзким, проникающим до самых печенок был этот донесшийся из мрака ушераздирающий вопль.