Стало чуть легче. Прошла минута, другая, третья…

Царапанье за стеной стихло. Гэджу показалось, словно кто-то едва слышно хмыкнул… Показалось?

Не было ни шороха, ни шума, ни удаляющихся шагов — но неведомым чутьем к орку пришло понимание: опасность наконец минула, отдалилась, ослабла… По крайней мере — сейчас. Он позволил себе отмереть, немного расслабиться, перенести тяжесть тела с одной ноги на другую.

Гэндальф прерывисто вздохнул в темноте за его плечом и осторожно шевельнулся — он был насторожен и напряжен не меньше спутника. Явил себя из мрака едва слышным шепотом:

— Он ушел.

— Кто? — пробормотал Гэдж. — Кто там был, за стеной?

— Неважно. Кто бы это ни был, он ушел, — тем же шепотом повторил маг, но Гэджу почудилось, что Гэндальф встревожен нечаянной встречей куда больше, нежели хотел бы это спутнику показать. — Траин был прав: свет в Лабиринте опасен… Но я хотел добраться до Убежища побыстрее. Ладно, идем.

— В темноте? Как?

— Справимся как-нибудь… Главное — не отставай.

Теперь маг свечу не зажигал. Дальше они продвигались в полнейшем мраке, ощупью — по извилистым тоннелям Лабиринта, и дело пошло значительно медленнее: без света ориентироваться здесь было намного труднее. Приходилось полагаться лишь на осязание и слух, разом обострившийся; глаза настолько уставали от стоящей вокруг непроглядной тьмы, что Гэджу вскоре начали мерещиться там и тут разноцветные пятна. То ли темнота искажала восприятие действительности, то ли воображение играло с орком злую шутку, но ему казалось, что ходы Лабиринта изгибаются причудливо и совершенно бессистемно, образуют неожиданные углы и перекрещиваются друг с другом самым непостижимым образом; лишь однажды попался долгий достаточно прямой участок: наверно, тоннель здесь шел вдоль стены какого-то большого зала. Затем вверх потянулась лестница с десятком выщербленных, почти стертых ступеней. Впрочем, Гэндальф, видимо, знал дорогу наизусть и, на ходу припоминая расположение коридоров и тупиков, вполне уверенно вел Гэджа сквозь мрак: вперед, вправо или влево, выбирая верное направление по каким-то лишь ему ведомым приметам. Иногда он останавливался и начинал чуть слышно бормотать под нос:

— Два поворота пропустить, на развилке — направо… потом налево… после знака на стене. Здесь должна быть лестница… девять ступеней…

— Далеко еще? — прошептал Гэдж.

Волшебник досадливо шикнул.

— Потише, дружище… Ты меня сбиваешь. Не хватало только здесь заблудиться… Так, теперь направо.

Они свернули направо, и сырой камень стен сменился кирпичной кладкой, а под ногами захрустели не то мелкие отломки кирпича, не то крысиные кости.

— Как ты это делаешь? Всю схему Лабиринта держишь в памяти, что ли? — прошептал Гэдж. — Где сколько поворотов, какова длина проходов, куда надо свернуть?

— Разумеется, — небрежно, но не без потаенного самодовольства откликнулся Гэндальф. — Всю, может, и не всю, но эту часть — досконально: потерять дорогу в Лабиринте практически равнозначно смерти. Но не бойся — память у меня отличная, и я никогда не…

Раздался приглушенный звук удара и яростные невнятные восклицания, которые, пожалуй, знатоки изящной словесности сочли бы несколько резковатыми.

— Никогда не забываешь, что в этом месте низкие своды? — невинно полюбопытствовал орк.

— Никогда не забываю, что и мудрый может допустить оплошность, друг мой! — сердито отозвался волшебник. — Береги лоб!

Посмеиваясь, Гэдж на всякий случай пригнулся.

***

В сырой темноте тесной шмыровой норы кто-то негромко поскуливал — тоскливо и жалобно, как побитый пёс. Впрочем, при приближении Гэджа и Гэндальфа звуки стихли, слышалось лишь тяжелое, сдавленное дыхание — неуверенное и прерывистое, как у тяжело больного, страдающего, из последних сил цепляющегося за жизнь существа.

— Это мы, Траин, — негромко сказал волшебник. Зажег стоявшую на столе свечу.

Выплыли из темноты серые стены, полки, шмыров «буфет», прочие детали незатейливой обстановки. Шмыр, скорчившись, лежал на одной из лавок, бледный и ослабевший, зарывшись в груду скомканного тряпья, и пальцы его судорожно сжимали край одеяла, порой начиная непроизвольно подергиваться. Лицо калеки было перекошено от страдания, здоровый глаз — устало закрыт, а другой, вздутый, пораженный болезнью, подернулся желтоватой мутью и по-прежнему слепо таращился в никуда, словно пытался познать непознаваемое и высмотреть в пустоте так и не открытый смысл неумолимо ускользающей жизни. Гэдж глотнул — к подобному зрелищу он был не готов, несмотря на слова Гэндальфа. Еще пару недель назад Шмыр хоть и не казался существом особенно бодрым и пышущим здоровьем, но тем не менее ходил на своих ногах и даже нашел в себе силы завалить такого бугая, как Шавах. А что с ним сталось теперь? Поистине, черная немочь никого не щадит.

Гэдж осторожно взял Шмыра за липкое от пота запястье, с трудом нащупал пульс — неровный, частый и слабый. Лицо Траина жутко осунулось, нос заострился, тело одрябло, землисто-серая кожа облепила выступающие кости, будто пергамент, обрисовав все неровности шмырова скелета, зато брюшные мышцы были напряженными и затвердевшими, как доска. Гэдж откинул служивший Шмыру одеялом заскорузлый плед, обнажив торс калеки — когда-то это был крепкий, могучий торс здоровяка-гнома! — медленно нажал пальцами на область подреберья, чуть подержал, потом резко отпустил — Шмыр вздрогнул всем телом и издал слабый неровный стон, дернулся, словно пытаясь отодвинуться подальше: осмотр был для него не менее неприятен, чем для Гэджа, но при том ещё и физически мучителен. Гэндальф подался вперёд и ласково положил руку ему на плечо.

— Траин, — сказал он негромко, — мы пришли тебе помочь.

Калека что-то слабо промычал, его трясло конвульсивной дрожью, на губах выступила сероватая пена, здоровый глаз закатывался под верхнее веко, рот жалко кривился, и в клочьях жидкой сивой бороденки поблескивали капельки слюны. Гэдж молча оглянулся на Гэндальфа, потом поднялся и вышел из Убежища — в сырой мрак Лабиринта, подальше от жуткой шмыровой обители боли, мрака и смертной тоски. Всё тут, в общем, было понятно… Волшебник, чуть помедлив, направился за ним следом.

— Ну, что скажешь?

— А что тут говорить, — пробурчал Гэдж. — Он умрет не сегодня-завтра. Да ты и сам это знаешь.

— Значит, уже ничего нельзя сделать? Черная немочь перешла в завершающую стадию?

— Да. При этой болячке все внутренние органы рано или поздно отказывают один за другим, но больше всего достается печени. На последних стадиях болезни она начинает разлагаться, и человек попросту гниёт заживо… изнутри. У Шмыра… то есть Траина… началось воспаление брюшины, ему уже ничем не поможешь. Ему повезло хотя бы в том, что он сумел протянуть так долго.

— Он бы сумел протянуть еще дольше, если бы не я, — помолчав, мрачно произнес Гэндальф. Он стоял, опустив глаза, вложив руки, как в муфту, в рукава своей хламиды, съёжившись, точно его знобило. — Из-за меня он не ходил в Башню за… лекарством.

— Может, и ходил, — проворчал Гэдж. — Почем ты знаешь? Он тебе докладывал, что ли, куда он ходит, а куда — нет?

— Ну, может, и ходил, — сухо согласился Гэндальф. — Но, как бы там ни было, меня он Саурону не выдал. Хотя мог бы — дабы заслужить поощрение Хозяина и быть осыпанным щедрыми дарами и милостями.

«Ну и расцелуй его за это», — с раздражением подумал Гэдж: вера мага в незапятнанную непогрешимость Шмыра почему-то не вызывала в нем ни согласия, ни участия, лишь жгучие уколы какой-то дурацкой, совершенно неуместной сейчас ревности.

— Он сам сделал свой выбор, — сказал он вслух, — и, полагаю, сам для себя считал этот выбор правильным. Хотел умереть не подлой мразью, а честным и порядочным человеком… вернее, гномом. А насчет того снадобья, которое ему давали в Башне… ну, скорее всего, это что-то вроде настойки из пещерного гриба, о которой я и говорил. Сильное обезболивающее и противовоспалительное средство, которое тем не менее вызывает быстрое привыкание… Могу состряпать для него такое же.