Орку стало нехорошо.
Болван! На что еще он рассчитывал? На то, что это мерзкое чучело приведет его к Гэндальфу?
Стены давили. Гэджу казалось, будто они медленно, неумолимо сближаются, грозя расплющить его, точно букашку. Желание вырваться на свободу, к свету и ветру, на какой-то момент стало нестерпимым, болезненным, поистине безумным, Гэдж в ярости ударил по стене сжатыми кулаками. Я тут умру, в ужасе подумал он, заживо замурованный в этом каменном склепе. И никто никогда не поймет, куда я пропал, не обнаружит мой труп, не скормит меня шаваргам… Хоть этому последнему, пожалуй, впору даже порадоваться.
Где-то впереди вспыхнул и замерцал крохотный желтоватый огонек. Будто одинокая звезда, внезапно прорвавшаяся сквозь пелену туч.
Гэдж замер, вжался в стену. Рубаха враз прилипла к его потной спине.
Кто-то продвигался по узкому проходу ему навстречу, держа в руке помаргивающую свечу. Тусклый огонек плыл в темноте, освещая серые стены, чью-то руку и темный, бесформенный во мраке силуэт. Пришелец остановился чуть поодаль, в нескольких шагах от орка.
Гэдж молчал, затаившись во тьме. Кто это был? Шмыр? Или… кто? Фигура пришельца казалась слишком высокой и прямой для низкорослого скрюченного калеки.
— Гэдж? — нерешительно спросили из темноты. — Ты здесь?
У орка перехватило дыхание. Голос говорившего был знакомым и незнакомым одновременно…
— Гэндальф, — пробормотал он. — Это… ты?
Пламя свечи в руках пришельца чуть дрогнуло, поднялось повыше. Из ниоткуда появилось лицо угрюмого косматого старика — изможденное, неузнаваемое, чужое в неверном колеблющемся свете воскового огарка. Он сделал шаг вперед, пристально, подозрительно вглядываясь в орка… и вдруг знакомым жестом откинул волосы со лба. Неловко улыбнулся — так знакомо и подкупающе, так истинно по-гэндальфски, что сердце у Гэджа сжалось…
Он шагнул вперед, не чуя под собой ног.
— Здравствуй, дружище, — негромко, по-прежнему улыбаясь, произнес Гэндальф, но Гэдж не ответил, не мог ответить, язык не повиновался ему и слова улетучились. Внезапно — непонятно почему — ему вспомнился берег реки, тихий летний закат, серая невзрачная бабочка, опустившаяся волшебнику на палец… он порывисто шагнул к магу и, взяв в руки его ладони — такие родные, сильные, обветренные, по-крестьянски грубоватые, с четко вычерченными линиями, — со всхлипом потерянного и наконец вновь нашедшегося ребенка ткнулся лбом в его теплое, пахнущее свечным воском плечо.
***
— Осторожнее, — сказал Гэндальф. — Здесь ступенька. Мы почти «дома».
Они брели дальше по какому-то узкому извилистому проходу, и источником света по-прежнему служила одна-единственная свеча. Но впереди угадывалось пустое пространство.
— Траин не ходит по лабиринту с фонарем — свет могут заметить в щелях между камнями, — пояснил волшебник. — Поэтому приходится передвигаться в темноте, ощупью, и ориентироваться по памяти, считать повороты… Это мы, Траин, — добавил он кому-то, невидимому для Гэджа. — Не тревожься.
Впереди кто-то неодобрительно зашуршал в темноте.
Гэдж осмотрелся. Даже сейчас, рядом с Гэндальфом, ему по-прежнему было не по себе, слишком уж мрачный и причудливый мир его окружал.
Тесное, узкое помещеньице, в которое волшебник его привел, размерами было едва ли больше чулана. Тем не менее здесь умудрялись размещаться стол, две лавки вдоль стен, умывальник (кувшин, подвешенный на веревочке над жестяным тазиком) и некий жутковатый гибрид сундука, гардероба и буфета — все это было сколочено, сбито, скреплено из небольших разномастных дощечек, видимо, раздобытых припасливым Шмыром и им же посредством гвоздей, молотка, веревок и железных скоб превращенных в подобие грубой мебели. На стенах висела кое-какая одежонка и мешочки с припасами, на полках «буфета» громоздился различный скарб, на столе имели место деревянные кружки и плошки, огарки свечей, под столом жило еще какое-то неопознанное барахло. Все было простецкое, топорное, неуютное, грубо-необходимое…
— Значит, ты теперь здесь… живешь? — сдерживая дрожь в голосе, спросил орк у мага.
— Живу, как видишь… благодаря Траину.
Гэдж оглянулся на Шмыра. Закутавшись в старый шерстяной плащ, калека скорчился на лавке в дальнем углу и, покряхтывая, как-то напряженно, беспокойно посверкивал оттуда своим единственным глазом — будто крыса, невольно думалось орку, обеспокоенная непрошенным вторжением в её маленький крысиный мирок. Да, следовало признать: теперь Гэдж был обязан Шмыру не только жизнью, но и встречей с Гэндальфом… и все же орк хоть убей не чувствовал к этому каличу ни малейшей благодарности. Это жалкое, изломанное, больное создание, скулящее из темноты, не вызывало у него в душе ничего, кроме омерзения, подозрительности и желания держаться от него подальше; он даже старался лишний раз не поворачиваться к Шмыру спиной. И, то ли Пучеглазу не нравился этот неприязненный гэджевский взгляд, то ли угнетало присутствие неудобного гостя, то ли еще что — только он вдруг сполз с лавки, подковылял к выходу и, проскользнув в брешь в стене, исчез в темноте каменного лабиринта.
— Куда это он? — мрачно спросил орк, разом исполнившись самых дурных предчувствий.
— Не беспокойся, Гэдж, — невозмутимо отозвался Гэндальф. — Траина нам нечего опасаться.
— Если только он не направился с доносом в Башню…
— Теперь он туда не ходит.
— А раньше, значит, ходил?
Гэндальф деловито возился где-то в темноте. Добыл откуда-то жестяную баночку, умостил её на решетке над стоявшей на столе горелкой, налил в этот странный «чайник» воды из кожаного меха. Посмотрел на Гэджа чуть исподлобья.
— Ему… приходилось. Видишь ли, он тяжело болен, Гэдж.
Орк осторожно опустился на ближайшую лавку. К его удивлению, она не рассыпалась тут же горкой щепы и жалких обломков.
— И это, конечно, оправдывает его предательство.
— Я бы сказал так: это объясняет его предательство. Черная немочь — вот название его недуга… В какой-то мере это следствие перенесенных им пыток (а Траина пытали, и жестоко), но в куда большей степени — результат воздействия черной магии Замка, тех недобрых чар, которые здесь буквально витают в воздухе. Траин — не человек, поэтому черная немочь не одолевает его так быстро… Но, между нами говоря, силы его уже на исходе.
Вода в жестяной баночке, подогреваемой над масляной горелкой, с бульканьем закипела. Волшебник достал с полки две небольшие деревянные кружки, чем-то небрежно обмахнул их (Гэджу показалось, что бородой) и разлил по ним «чай», бросив в кипяток горсточку каких-то сушеных ягод. К чаю полагалось и угощение: твердые и хрупкие, как чугун, пресные галеты, а также сморщенные светлые брусочки чего-то волокнистого и чуть сладковатого — орк опознал в них кусочки сушеной моркови, видимо, позаимствованные Шмыром в одной из «сухих» кладовых.
Или Шмыру, как «комнатной собачонке» Хозяина Крепости, полагался отдельный, так сказать, «собачий» паек?
— Траин, — Гэдж задумчиво смотрел на дно своей кружки, — знакомое имя… Кажется, где-то я его слышал… или видел…
— Ну, возможно, оно попадалось тебе в исторических хрониках, — беспечно заметил волшебник.
— Гм, — пробормотал Гэдж. — Этот горбатый уродец уже успел отметиться в исторических хрониках?
— Было бы удивительно, если бы не успел, — с прохладцей отозвался Гэндальф. — Полное имя и титул этого «горбатого уродца» — гном Траин, сын Трора, последний Король Под Горой.
Голос волшебника звучал хрипло и приглушенно, но притом чуть ли не торжественно, точно у распорядителя пира, представляющего знатных гостей пред светлые очи Его Величества. Гэдж прислушался к себе, но не обнаружил в душе ни удивления, ни почтительного благоговения, ни желания пасть перед Шмыром/Траином ниц и восторженно облобызать подол его мешковатого одеяния… Все эти громкие имена, родословные и титулы ему ни о чем не говорили.
— Король? Он сам тебе об этом сказал?
