Тьма давила — почти физически.
Сопротивляться ей волшебник не мог. Сил не было никаких — он ощущал себя рыхлым, вялым и сморщившимся, точно выпитый до дна кожаный бурдюк. Совершенно пустым…
Он съежился на своем неудобном ложе, подтянув колени к животу, свернулся калачиком, обхватив плечи руками — укрыться ему было совершенно нечем, кроме собственной бороды. Короткая схватка в коридорчике напоминала о себе болью в затылке и отбитых ребрах, все дальнейшее тонуло в тумане; урывками помнились чьи-то искаженные лица и морды, хриплые сдавленные вопли, вонь чадящих факелов, чьи-то мелькавшие перед глазами ноги в расхлябанных опорках, какие-то ступени, заляпанные чем-то липким — а потом в виске мага остро и болезненно вспыхнуло… или это случилось еще до того, как его волокли по залитой кровью лестнице? Впрочем, неважно, ясно одно: его все-таки оглушили, а потом, уже в полубесчувственного, влили какую-то дрянь, начисто отшибающую сознание… А Шмыр? Где он теперь? Что связывает его с той явившейся из тьмы мрачной фигурой в низко надвинутом капюшоне? Неужели он действительно вел Гэндальфа в Замок, лишь исполняя возложенную на него роль, стремясь увлечь спутника как можно дальше в недра Дол Гулдура, чтобы уж наверняка отрезать ему все пути к отступлению и с торжеством сдать в длинные вражьи лапы? Или просто «подпал под влияние чар Замка», растерялся и испугался в неподходящий момент? Или — что? Дурашка Гэдж оказался прав? Не понимаю, как ты можешь ему доверять…
Гэндальф закрыл глаза.
Ему не хотелось об этом размышлять. Да и не моглось. Слишком все было паршиво, муторно и мерзко. Слишком неприятно было осознавать, что на этот раз маг ошибся, и доверие было оказано не в нужное время, не в нужном месте и не нужному человеку.
Раскурить бы трубочку, тоскливо подумал он…
Где-то в конце коридора загремела решетка, затопали торопливые приближающиеся шаги. В застенок заглянул плюгавенький лысый орк.
— Очухался, дед? Ну, щас.
Орк бегом удалился, но через пару минут вернулся в сопровождении двоих рослых уруков и желтолицего, с раскосыми глазами вастака — видимо, надсмотрщика.
— Вставай, — равнодушно буркнул вастак, не глядя на пленника. — Тебя ждут.
«На званый ужин? Без меня не начинают?» — вяло подумал Гэндальф. С трудом преодолевая сопротивление непослушного тела, он попытался подняться. Дурнота тут же навалилась на него с неслыханной силой, влажные стены темницы поплыли, закачались перед глазами, точно волшебник очутился на палубе корабля в сильную болтанку. Уруки не стали дожидаться, пока он придет в себя, живо подхватили его под белы рученьки, выволокли из каменного мешка и потащили куда-то во чрево подземелий — по коридору, за поворот, по короткой лестнице, втолкнули в большое, но угрюмое, с низким потолком темное помещение, тем не менее показавшееся Гэндальфу почти уютным — здесь, по крайней мере, было тепло…
Комната освещалась очагом, в котором жарко горел костер из угля и кусков торфа. На сырых каменных стенах дрожали зыбкие тени, отблески неверного света; видимо, зальчик располагался над поверхностью земли, потому что в узкое, забранное частой решеткой оконце, находящееся под самым потолком, виден был клочочек ночного неба. Орки подтащили Гэндальфа к грубому деревянному столу, находящемуся в передней части помещения, и небрежно уронили на лавку. Сидевший по другую сторону стола человек — тот самый недавний знакомец в плаще с капюшоном — даже не поднял на пленника глаз от длинного, мелко исписанного пергаментного свитка.
— Хорошо. Ступайте, — сказал он оркам приглушенным, немного свистящим полушепотом — как будто с голосовыми связками у него было не все в порядке.
Стражи безмолвно ретировались. Человек, сидевший напротив — человек ли? голова его настолько глубоко утопала в необъятном капюшоне, что Гэндальф совершенно не видел его лица (на какой-то момент у мага возникло мерзкое ощущение, что там, под капюшоном, и вовсе пусто); тем не менее этот странный субъект на секунду поднял глаза от бумаг. Взгляд у него был холодный и ощупывающий, колющий, как копье; затем фигура в плаще неторопливо всколыхнулась, извлекла из-под стола глиняный кувшин с крышкой, плеснула из него в деревянный кубок ярко-алую, точно подкрашенную кармином жидкость и, не глядя, придвинула кубок волшебнику.
— Выпейте, — равнодушно сказал дознаватель. — Полегчает. — Он опять вернулся к чтению, точно разом потеряв к пленнику всякий интерес.
Гэндальф не без опаски понюхал содержимое кубка — оно благоухало ароматным, хорошо выдержанным виноградным вином и как будто не содержало в себе ничего нездорового. Ну ладно, сказал себе маг, если бы надзирателям требовалось влить в меня изрядную долю дурманящего зелья, они бы сделали это, не утруждая себя получением согласия с моей стороны. Он осторожно сделал глоток…
Это действительно было вино — теплое, очень насыщенного, чуть вяжущего вкуса — такие вина привозили на Запад из Дорвиниона. Оно согревало и придавало сил; бодрящее тепло пробежало по жилам волшебника, оживило застывшее тело и мозг, и пальцы босых ног, до сих пор казавшиеся магу фарфоровыми — того и гляди отколятся и раскатятся по полу — немного оттаяли. Плотный, как на болотах, туман, клубившийся в голове, некоторым замечательным образом поредел, и, немного придя в себя, Гэндальф осмотрелся более внимательно.
Помещение было низким, сырым, полуподвальным; здесь, в отличие от остальных подземелий, витали запахи не болота — скорее трудноопределимые, источаемые каждым дюймом стен застоявшиеся миазмы страдания и страха, боли, отчаяния, засохшей крови и смертного пота. Посреди подвала воздвигалась деревянная колода, покрытая едва заметными бурыми пятнами; дальше, в глубине помещения, виднелась крепкая станина дыбы, оснащенная ремнями, валиками и странными приспособлениями с винтами и зажимами. На полке в стенной нише располагались неприятного вида инструменты: плети, клещи, шипастые цилиндры, многохвостые кошки, блоки для подвешивания и растягивания, небольшие пилы, длинные острые спицы, цепи, колодки, стальные шлемы и воротники, железные решетки и пруты различнейшей формы. Дальний угол зала был завешен плотной черной тканью, но волшебник отлично представлял, что она за собой скрывает: жаровни, «кресло правды», железную деву, деревянные треножники с заостренной верхушкой и прочие приспособления, рассчитанные на утонченные истязания и призванные служить для устрашения, наказания и добывания полезных сведений.
Кроме дознавателя, занятого свитком, в помещении находились еще две темные, закутанные фигуры, сидевшие возле очага: тщедушный, бесцветный, как водоросль, человечек с редкими мышиного цвета волосами и болезненно-бледным, будто никогда не видевшим солнца лицом; он нежно полировал кусочком замши какое-то изуверское орудие, похожее на черную когтистую лапу. Его напарник казался личностью куда более примечательной — это, несомненно, был пещерный тролль, но странно щуплый и малорослый для существ этого вида, этакий тролль-карлик: бесформенная глыбка плотных телес, покрытая не то щетиной, не то зеленоватой чешуей, и облаченная в грязное, неопределенного цвета рубище. Он сидел на корточках, слегка наклонившись вперед и едва заметно покачиваясь на пятках, опираясь на шишковатые костяшки пальцев — его длинные кривые лапы свисали до пола. Но невольная дрожь пробрала Гэндальфа при взгляде на его лицо, на безвольно отвисшую нижнюю губу, на мутные глаза, прячущиеся под выступающим лбом, на свисающую с подбородка нить клейкой слюны с прилипшими к ней частицами грязи — это была физиономия слабоумного… Тролль был занят тем, что с отвратительным, жадным интересом следил за руками напарника, наводящими лоск на пыточный инструмент — пока его вниманием не завладело появление пленника. Крохотные, налитые кровью глазки нащупали Гэндальфа — и в дремлющем мозгу юрода забрезжила рожденная в муках мысль, извращенный интерес; слюнявые губы сложились в плотоядную ухмылку, из пасти вывалился лиловый язык, и на отталкивающей роже выразилось алчное предвкушение зрелища чужих страданий — должно быть, единственной вещи, по-настоящему доступной его убогому, недоразвитому уму… Волшебник поспешно отвел взгляд.
