«Веснухами» оказались золотые часы весьма поганого качества, но стоящие все же не мало. В мешке вообще нашлось много такого, что совсем не по чину было бы иметь этим двум прохиндеям, даже дорого украшенный театральный монокль. Спиридонов напоминал кота, упавшего в миску со сметаной. Он попросил пособить с доставкой задержанных в Управу, о чем Макаров немедля распорядился. Я же приступила к осмотру комнат, надеясь зацепить взглядом что-нибудь полезное для нашего расследования.

Увы, никаких следов именно наших освещенных в квартире не нашлось. Управительница стелилась в угодливости, отвечая на все вопросы и даже сама ринулась сдвигать тяжелый шкаф, за которым я надеялась найти хотя бы завалившуюся визитную карточку. Но нет, ничего такого, что могло бы дать ниточку, способную привести нас в новое логово негодяев. Хозяйка тоже не ведала, куда они направили свои ноги. Расплатились и съехали. Здесь не привыкли задавать лишние вопросы.

— Давайте отобедаем где-нибудь, — с усталостью в голосе произнесла я.

Решено было отправиться на Гороховую, где и умостились в ресторации. Уже за супом Спиридонов со смехом прояснил мне слова татя, сказанные тем при задержании:

— У воров свой язык есть, Саша. Вот сказал этот Степка, что они «шмели рубили» — так это они не за пчелами с топором гонялись, а вытаскивали кошельки у зазевавшихся горожан. Бабки отдаст — не старушек, а деньги. Удить — незаметно вытаскивать, и не рыбу, как ты понимаешь, а веснухи — часики золотые. Ввечеру же он собирался пропурить покраденное — продать скупщику. Но не свезло болезным — фигарис пришел, — хихикнул Николай Порфирьевич. — То есть я — пристав.

— Еще он Вас гамлей назвал.

— Было дело, сам он гамля! Собака это, шавка.

Я призадумалась и спросила снова:

— Получается, что у татей есть такой тайный язык, чтобы их полицейские те же не понимали.

— Нет, — рассмеялся Спиридонов, — ну какой бы я был пристав, если б их собачий говор не понимал! И они знают, что любой сотрудник Управы их словечки прекрасно разберет.

— А зачем тогда так сложно все? — удивилась я.

— Да чтобы показать принадлежность к своей сволочной братии, не более. Романтику создают, байроны херовы!

— Сложно у вас в Управе все, — сказал Макаров, оторвавшись от отбивной. — Нам в каком-то роде проще. Контингент, конечно, порой шумный, родовитый, однако без такой грязи.

— Смотря что грязью называть, — не согласился пристав. — Вот те же Пестели — дворяне, губернаторы! А какую подлость задумали! Этот Степан беду нескольким людям принесет, лишив их кошелька или вот часов золотых. Неприятно, но чаще всего переживаемо. А представьте себе, что получилось бы у Павла этого, а? Сколько бед для всей страны приключилось бы.

— С такой стороны посмотреть — так и правы Вы. Внешний лоск затуманивает глаза порой.

— Именно! Я не оправдываю татей, но многие из них до жизни такой дошли не по природной злобе, а от того, что деваться особо некуда было.

— Всегда есть выход, — возразила я. — Для здорового мужика — уж точно! Я могу понять еще, что та же Лукошка его не имела, потому и одна у нее доля была — в проститутки, но этот Степан с приятелем где угодно прохачеваться могли. Захотелось им сытой, но беззаботной жизни.

— В чем-то ты права, — вздохнул Николай Порфирьевич. — Вот только было бы все так просто. А, да что там, разговор долгий, я за свою жизнь столько судеб перевидел вот таких вот степанов.

— А что за Лукошка такая, о которой речь постоянно? — спросил Александр Семенович. — Вас послушать, так роковая красавица.

Пристав заржал, а я захихикала куртуазно, но все же пояснила:

— Ох, не стоит Вам по ней вздыхать. Дама сия грудью приятна, но лицо в процессе ей лучше подушкой прикрыть.

Спиридонов после моих слов своим хохотом огласил всю ресторацию, что на нас стали недовольно оглядываться, но что уж тут поделать. Тем более что уже вечерело, и можно было отправляться в салон Варвары Анненковой.

[1] Песчаная улица — ныне часть Суворовского проспекта от Кирочной улицы до Смольного. Изначально этот район назывался Пески, что и дало имя улице.

[2] Смольный собор был завершен только в 1835 году, указание о достройке дал уже император Николай I.

[3] Деньга — половина копейки.

Макаров и Спиридонов стояли, открыв рты, да и я, признаться, была основательно фраппирована.

Рояль в самом деле был, и в самом деле на нем играл молодой мужчина в костюме Адама, а некая девица старательно ласкала губами его уд. Кто-то устроил соитие в уголке, но куда как более сильное впечатление произвели другие личности, устроившие оригинальную игру.

На плечах двух обнаженных, завязавших глаза кавалеров сидели, соответственно, две девушки, облаченные только в корсеты. К членам мужчин тянулись шнурочки, дамы держали их в ладошках, тянули то вправо, то влево, направляя своих «жеребцов» в нужную сторону. Каковой являлись еще парочка развратниц, улегшихся на большом столе, раздвинув ноги и призывно оголив лоно. Суть игры стала понятна, когда первая пара добралась до своей избранницы, и усатый красавчик принялся яростно етить ее. Второго его наездница тоже довела до цели и стала громко подбадривать и торопить[1].

— Кхм… — прокашлялся Александр Семенович. — Мда…

— Думал, что все в своей жизни повидал, — согласился ошарашенный Николай Порфирьевич.

Варвара дерзко улыбнулась и крикнула:

— Команде победителей сегодня особенная награда! Они получат приглашение на мой новогодний бал!

Люди в зале громко приветствовали такое объявление, «наездницы» стали подгонять своих «жеребцов». Выглядело это все какой-то нелепой сатурналией.

— А в чем цель победы? — спросила я Варю.

— Кто первым закончит утехи, — ухмыльнулась она.

Стало понятнее, и, к стыду моему, даже интереснее смотреть. Да что там говорить, мои спутники тоже перестали смущаться и уставились на действо. И вот один из мужчин утробно зарычал, девушка на его плечах торжествующе заулюлюкала. Свет в зале стал совсем нестерпимо ярким.

— Лизхен, проверь! — потребовала Анненкова.

Брюнетистая нимфа, совершенно не стесняющаяся своей наготы, подошла к столу и потрогала мужской уд.

— Излился! — подтвердила она.

— Вот и победители нашего соревнования! — объявила Варвара.

С молодого человека сорвали повязку, и вся троица слилась в страстном поцелуе.

— Балбес! — принялась ругаться девица на плечах второго кавалера. — Прекращай уже!

— Нет! — задыхаясь потребовала ее партнерша на столе. — Пу-у-усть продолжает.

— Кхм… — снова прокашлялся Александр Семенович. — Это, конечно, очень необычное действо, но, Александра Платоновна, мы сюда заявились с конкретной целью.

— Да, Варя, нам надо с тобой поговорить. И желательно не на виду у этих…

Она кивнула и повела нас в свой будуар. На удивление он оказался полной противоположностью пошло роскошной зале и был обставлен массивной мебелью, из которой выделялся монументальный стол классических очертаний, затянутый сверху зеленым сукном. Себя я поймала на мысли, что за таким можно надежно укрыться от пуль.

— Наливочки? — предложила хозяйка.

Никто не отказался.

— Прежде чем начнем, хотелось бы разузнать про этот Ваш салон, — не удержался от интереса Макаров.

Анненкова пожала плечами: мол, каждый развлекается как хочет.

— Александр Семенович, Вам же известно про то, что освещенный может найти нечто, что многократно усилит его талант?

Начальник Особого отдела, сам не манихей, кивнул. Служба у него такая, что подробности подопечного контингента так или иначе должен знать.

— У Варвары таким крючочком, — вот же привязалось слово, произнесенное Марго! — оказалось наблюдение за любовниками.

— И чем развратнее, тем больший прилив сил ощущаю, — кивнула та.

А я задумалась. В самом деле, силы многих освещенных зависят от их любовной активности, и с возрастом они угасают естественным путем. Та же Аммосова, когда станет сморщенной старушкой, вряд ли так просто будет находить тех, кто согласится подпускать ее к своей постели. А вот Варвара при должных деньгах сможет устраивать свои игрища в любом возрасте. И смотреть на то, как молодые резвятся на ее глазах. Картина представлялась несколько мерзкой, но осуществимой.