— Душ готов? — спросила я.
— Теплый, как Вы любите. И на второе омовение приготовила.
Босыми ногами, благо лето в Петербурге, я дошла до умывальной, скрытой в самом конце квартиры подальше от чужих глаз. Воспользовалась горшком, который Танька сразу же вылила, встала под жестяным раструбом. Дырки в нем уже окаймились ржавчиной, надо попенять горничной. Повернула вентиль, и сверху полилась жидко вода, разбиваясь на тонкие струйки. Танька взяла брусок шуйского мыла и тщательно прошлась по моей коже, избегая впрочем прикасаться к лону. Стеснительность горничной раздражала, но выказывать недовольство я вновь не стала, и так ее крестьянская натура стонет, живя в моей квартире в качестве прислуги. Впрочем, ей ли жаловаться.
Первая вода закончилась быстро, еле успела смыть пену с себя. Служанка споро слила ее из «бассейна», и в несколько подходов залила в бак свежую, уже чуть остывшую. Я встала под струи, а Танька принялась качать ручку насоса, подавая воду обратно наверх. Английское изобретение девка считала бесовским, но я постоянно находила следы того, что душем горничная втихаря пользовалась, пока хозяйка не видит. Глупо: ведь за такую тягу к чистоте могу только хвалить. Заставлять же ладную девицу поливаться из шайки во внутреннем дворе значило бы навлекать на нее сальные взгляды дворни всех соседей. А там, не приведи Мани, и до действительного греха дойдет.
Вытирание, высушивание, накрашивание, одевание — все это занимает уйму времени для молодой барышни. Конфидентка Марго много раз рекомендовала мне завести еще пару служанок, с которыми такие вопросы будут решаться быстрее, но каждый раз я оставляю эту проблему на потом. К Тане уже привыкла, а новых девок придется воспитывать, а то и ломать через колено, чтобы не портили настроение хмурым видом и излишней набожностью. Патриархальное воспитание имеет свои преимущества, но создает немало головной боли при моем образе жизни. Попытка же нанять французскую горничную окончилась грандиозным скандалом. И если моя дворовая сначала просто невзлюбила заграничную коллегу, то в финале была отменная драка, в которой Танька обзавелась огромным «фингалом» под глазом, а изящная Марин лишилась клока своей роскошной черной гривы. А также трех серебряных ложек, вытащенных мной из ее очень потайного места, и одной золотой, которую пришлось доставать из самого уж потайного. Несмотря на брезгливость, я не преминула запихнуть этот столовый прибор француженке в рот без предварительного ополаскивания. Под одобрительные крики Таньки, которая давно следила за «немецкой[2]сучкой» на предмет воровства.
— Скажи Ваньке, чтобы подогнал извозчика, — велела я горничной.
— Голубчика[3]?
— Лихача. И пусть выберет попристойнее. Сегодня надо с блеском подъехать. Разговор долгий будет.
Танька поправила шляпку, щелкнула по пылинке и вышла отдать приказание швейцару. Вернулась она с небольшой пистолью в руках.
О сути моей предстоящей встречи девка знала в подробностях. Хотя официально моей конфиденткой все считают Марго, именно служанка ведает об мне и моих делах такие подробности, которые я не доверила бы самому Мани, пусть ему и известно все сущее.
— Сиди дома! — строго велела я. — Не вздумай за мной пробираться. Сама я справлюсь легче, чем тебя вызволять еще. Поняла?
Насупилась, обиделась. Но мои подозрения тем самым и подтвердила.
У парадной двери сунула швейцару Ваньке две деньги, удостоилась низкого поклона и помощи при посадке в пролетку.
Экипаж выглядел помпезнее некуда — одобренного желтого цвета, но с затейливой резьбой, подушкой красного бархата и свежими цветами в лакированных вазонах. Еще недавно такое было бы невозможно, однако Государь отменил указ матери, дозволявший цветы только на каретах высшей знати.
— Куда изволим-с, милостивая сударыня? — склонился лихач.
— Давй к Бурдерону к Адмиралтейству.
— Кофейный домик[4]? Сей момент-с!
По дороге я обдумывала предстоящий разговор. Переживаний не испытывала, но в душе присутствовало премерзейшее ощущение, будто передо мной лежит склизкая гусеница, съесть которую необходимо без соуса и соли.
— Приехали-с, сударыня, — извозчик остановил возле турникета у входа на свежеразбитый Адмиралтейский бульвар. — Два рублика бы-с.
Молча протянула ему синюю ассигнацию. По совести лихач должен был бы отсчитать лишнее — лаж[5]сейчас даже меньше одного к четырем за серебряный рубль, но извозчик так старательно изобразил почтение, хотя видно же, что бумажным деньгам он совсем не рад, потому я не стала настаивать. Покойная императрица оставила после себя тяжелое финансовое наследие, ее сын уже сколько лет пытается навести порядок, ограничивая выпуск необеспеченных купюр.
На синей написано, что предъявителю надлежит выплатить пять рублей ходячею монетою, но больше рубля с полтиной лихачу никто не даст. И это уже хорошо, потому как лет пять назад и рубля не отсчитали бы.
Деревянный павильон кофейни Бурдерона разместился совсем рядом с Адмиралтейством, гласис[6]которого почти окончательно уже срыли, а канал активно засыпáли. На входе человек внимательно и с подозрением посмотрел на меня, но ничего не сказал. В конце концов, это не ресторасьон, куда дамам вход может быть заказан даже с сопровождением, но приличия и здесь на грани — одинокая девушка без мужчины, пусть и в кондитерское царство. Я потянула за цепочку и разместила фаравахар поверх жилета. Взгляд кельнера сразу же преобразился, в нем появилась заискивающая угодливость.
— Мадмуазель желает столик?
Заведения, содержащиеся французами или имитирующие такое содержание, отличаются некоторой «европеизированностью». Здесь не будет раболепного отношения половых, вездесущего «с» в конце каждого второго слова, а гарсоны держатся с некоторым достоинством. Но мой статус может разбить манеры даже такого прожженного человека[7], стоящего на входе кофейного дома Бурдерона.
— Если меня еще не ожидают, то да.
— Если позволите узнать, кто ожидает мадмуазель, я смогу проводить Вас.
— Англичанин. Средних лет, плешивая башка. Вид премерзейший.
Кельнер почтительно поклонился, чуть наклонился и тихо ответил:
— Сей господин в дальнем уголке. Мне кажется, он Вам не нравится, сударыня, и даже позволю себе заметить, что не зря. Крайне неприятная персона. И, позволю заметить, кажется опасной.
— Не вздумайте плевать ему в кофе, — ответила я.
Замечание человека было не вполне уместным для его статуса, однако поправлять его я и не думала.
— Никогда, мадмуазель! В кофейном доме Бурдерона блюдут приличия!
— Вот и славно. Подайте мне кофию и лучшего шоколада. И учтите, что этот господин за меня платить точно не будет. Но и не позвольте ему уйти, не оплатив свой счет. С этого бульдога станется.
Англичанин действительно уже ждал меня за дальним столиком. Он выбрал место в стороне от основного скопления посетителей и подальше от кухонной части. Перед ним стояла одинокая чашка чая, что говорило скорее не о деловом подходе, а о типичной альбионской скаредности.
Я молча подошла к нему, но мой визави даже не поднялся при моем появлении. Человек помог мне устроиться на стуле, поклонился и уверил, что заказанное принесут буквально через несколько минут.
— Вы поздно, мисс Александра.
— И Вам здравствуйте, мистер Дюпре.
И добавила по-английски:
— Ваш русский ужасен, граф, давайте вести беседу на вашем языке.
Александр Дюпре, граф Каледонский постарался не выдать своего удивления, впрочем, безуспешно.
— Вы отлично владеете им, — признал он.
— Во мне множество сюрпризов. Но к делу, граф. Ваше общество, как Вы понимаете, не доставляет мне удовольствия. Надеюсь, что сладкий шоколад скрасит послевкусие нашей беседы.
Дюпре не повел и ухом от такого начала разговора. Прожженный политик и торгаш он был готов к любым поворотам, так что можно было и не надеяться сбить его с толку. Но попытаться стоило.
— Что ж, давайте о делах. Мисс Александра, Вы ведь знаете о долгах Вашего отца…
