— Сидите, господа, кушайте дальше.

От моего охранника не прозвучало ни единого грубого слова, но все присутствующие смирно уселись обратно и принялись старательно есть. Определенно, есть в канцелярских волках своеобразная харизма.

— Спиридонов? — кратко спросила я халдея за прилавком.

— У хозяина-с! — поклонился он.

Аслан остался у входа, одарив контингент «Малинника» белозубой улыбкой, а мы с Макаровым в сопровождении Андрея нырнули в каморку Добрея.

Николай Порфирьевич окинул вошедших смурным взглядом, а потом улыбнулся мне и встал, распахнув объятия. Я кинулась в них и разрыдалась от всей души, слезами счастья и спокойствия.

— Дядька Коля! На миг поверила в вину твою, всего на миг! Прости мне грех этот!

— Шурка, да перестань! Об одном Бога молил, чтобы, даже если казнят меня, ты не осталась в дурных мыслях обо мне. И спасибо тебе, родная. Если бы не ты, не отговориться было бы. Все хитро Агафон, подлец, обустроил. И Степана на нож взял, сука. Повязали его, я слышал?

— Повязали, но пытался бежать, окрутил голову солдатам, те его и порубили, как в себя на мгновение пришли.

— Жаль, — расстроился пристав, глаза которого уже горели кровожадным огнем опытной ищейки. — Жаль. Обрубила ниточки эта смерть.

— Остались еще двое, но до них пока не добраться без повеления Императора, — встрял в разговор Макаров, которого Николай Порфирьевич демонстративно не замечал. — А нам очень надо, конечно, подельников Агафона найти. Освещенного и отступника, который Мраку предался.

— А вот тут нам всем поможет уважаемый Добрей, — усмехнулся Спиридонов.

Трактирщик смущенно прокашлялся:

— Кхе-кхе. Здравствуйте, ваши светлости и благородия. Здесь дело такое.

[1] Нынешний вид дворец Белосельских-Белозерских приобрел в 1848 году после реконструкции его архитектором Андреем Штакеншнейдером. Изначально это был весьма скромный трехэтажный дом с фасадом классического стиля зодчего Федора Демерцова.

[2] Иван Дмитриевич Щербатов в реальной истории был арестован по подозрению в организации бунта Семеновскогоо полка в 1820 году. Был лишен чинов и дворянства, отправлен служить на Кавказ, где и погиб в 1829 году, дослужившись от разжалованного в рядовые до штабс-капитана.

[3] Шмизетка — легкая короткая накидка из полупрозрачной ткани.

[4] Спенсер — женский короткий жакет, обычно нижний край шился под грудь, так как в ампирной моде была сильно завышенная талия.

Не в первый раз Добрей видел всех собравшихся, хотя нет, с Андреем он до того не встречался, но вряд ли охранник оказался настолько важной птицей, чтобы заставить владельца «Малинника» краснеть и мяться. Очевидно, что не в жилу было держателю воровского притона участвовать в расследовании, к тому взятому под контроль Канцелярией. Но выбора-то у него и не было: или помогаешь важным господам, или эти господа припоминают тебе все грехи до седьмого колена.

— Нашлись следы земгалов, Александра Платоновна, — сказал Добрей. — Я тихонечко узнавал у посетителей своих, не видел ли кто кого в последнее время, так и нашелся один видок.

За дверью вдруг послышался шум и гневные крики. Трактирщик вскочил и выглянул в зал. Мне с моего места тоже открылась чудесная картина: у выхода толпились те самые посетители, но на на ступеньках, перекрывая путь, возвышался Аслан с обнаженной шашкой в правой руке и пистолетом в левой.

— А ну сели все! — рявкнул Добрей. — Сказано вам было вежливо — сидите и кушайте!

— А ты нам не хозяин! — крикнул кто-то.

— А ты, Берендей, в следующий раз тут ни кружки, ни бабы не получишь! Да и других дел не обстряпаешь! Сели все!

— Скурвился Добрей, — послышался еще чей-то голос. — С городовыми снюхался! Всех нас продаст!

— Да тебя и продавать себе дороже, — огрызнулся трактирщик. — Не по ваши души явились, а по такому делу, что лучше вам всем сейчас тихонько и благостно посидеть. Вчерашний бардак все слышали? Вот, вижу, что слышали. Хотите по нему под дознание пойти? Вижу, что не хотите. Так что сели тихо, разрешаю бесплатно к бочке подойти по разу! Проследи, — кинул Добрей халдею.

Наверное, именно дармовое пиво и решило ситуацию, толпа отхлынула от выхода, устремившись с кружками наперевес к пенному. Из пробегающих, спешащих успеть первыми людей Добрей выдернул кряжистого мужичка неопределенного возраста. Тот сразу не сообразил, что происходит, и ноги его продолжали семенить в сторону бочки, но трактирщик крепко придержал его за сюртук и втянул в свою каморку.

— Да я ж это! Там же! Не успею!

— Иди сюда, Емеля, с пивом не обижу. Своего налью. Но придется тебе с господами поговорить. Знакомьтесь — Емеля по прозвищу Лапоть. Человек дурной, но по глупости своей безобидный. Вот он вам и расскажет, что мне поведал. Расскажешь же?

— Э-э-э… — смутился Лапоть и забегал глазами.

Я присмотрелась к нему, но в памяти, даже подкрепленной озарением, это лицо не всплыло. Мужик и мужик: широкие скулы, приплюснутый нос, неряшливая бородка и контрастом к этому — огромные серые глаза. В таких тонуть можно, если бы не все остальное.

— Давай, Емелька, не кочевряжься, — милым голосом попросил Спиридонов. — Ты ж до сих пор не на каторге, потому что жалко мне тебя, дурака. Карманника из тебя не получилось, по домам лазить тоже не научился. Где какой анекдот криминальный — будь уверен, что там наш Емеля снова опростоволосился. Одно слово — Лапоть!

— Обидно говорите, Николай Спиридонович!

— А ты мне тут за гордость воровскую рассказывать будешь? Дашь показания, что в самом деле являешься знатным злодеем, удачливым лиходеем?

— Да нет, я так…

— Ну вот так и не гунди. Рассказывай, о чем тут Добрей от тебя слышал.

И Лапоть рассказал. Как я поняла, вором он был и в самом деле никудышным, поэтому побирался мелкими поручениями уважаемых членов преступного сообщества: где весточку подать, где о воде предупредить. Здесь Спиридонову пришлось пояснить для меня и Макарова — свой язык у лиходеев все же, и ничего не значащий для обычного человека вопрос о погоде подразумевает соответствующий ответ. Если «серо», как это часто бывает в Петербурге, то ситуация непонятная, а вот скажут «мокро» или «вода» — дело гибельно, пора спасаться.

Персоной Емеля был при всем этом жизнерадостной, баламутом тем еще, за что ему всегда перепадало когда выпить, а когда и закусить. Даже с проституток порой его Добрей сгонял, которые раздвигали перед весельчаком ноги без какой-либо оплаты, а это убыток! И каждый вроде знает, что Лапоть — существо бесполезное, но на дела лихие его все равно в помощь брали. Но и доля его всегда была наименьшей, потому и искал постоянно Емелька варианты подзаработать на тех, кто с ним еще не знаком. Так он и приметил приезжего курляндца, явно чурающегося законопослушности и честного труда. Не боясь отказа, Лапоть и предложил залетному жиду из самой Риги свою помощь в нелегком воровском деле с учетом столичной специфики. И от ворот поворот сразу не получил, сговорившись на следующий день встретиться в дешевом трактире в Коломне.

— Почему жид? — спросил Макаров.

— Так жид был, барин. Я ему работку предложил провернуть, а он сказал — нельзя, суббота будет!

По описанию Емели его новый знакомец в точности совпадал с типусом, напавшим на меня на лестнице, надо отдать должное: простоватый лиходей умел подмечать и облачать свои наблюдения в слова. Спиридонов даже хекнул уважительно.

А вот встреча с подельниками рижанина не задалась. Назначили ее в «Ершах»[1] — так Лапоть назвал некую ресторацию на Разъезжей рядом с Пяти углами. Трактир по пояснениям Добрея этот — та еще клоака, утвержденного названия не имеет, но в народе и в самом деле зовут его «Ершами», а почему — Мани ведает.

И вот в эти самые «Ерши» Лапоть пришел заранее, занял стол в дальнем зале возле черного выхода и принялся ждать. Курляндец появился вместе с двумя персонами, коих Емеля ранее не видел, но по повадкам ощущал, что, во-первых, те являются приезжими и в столице появились совсем недавно, во-вторых, дел с ними он иметь почему-то не хочет. Так тать и мялся, не решаясь выйти и показать себя, а окончательно все решило присутствие нового посетителя.