— А кроме Романовых никто не справился бы? — зло спросил Пестель. — Чего вы в них вцепились? «Всякая власть от Бога», — с сарказмом и лицедейством выдавил Иван Борисович. — Ты посмотри на эту тварь Болкошину — где в ней Бог? А привечают ее, и таких как она вылизывают! Так что нет власти божьей в Романове! И романовской крови там осталось-то!

— И кто бы правил? — усмехнулся Аракчеев. — Ты что ли? Или Пашка твой?

— А хотя бы и Пашка! — с вызовом ответил сибирский генерал-губернатор. — Избранный правитель, почитающий закон и волю народа!

— Волю наро-о-да, — протянул Алексей Андреевич. — Эвона как. Тут, значит…

Но дальнейшие рассуждения графа прервал появившийся гренадерский подпоручик:

— Ваше Сиятельство! Семеновский полк взбунтовался!

[1] В реальной истории мещанин Саламатов отправился в свое «путешествие» чуть позднее — в 1818 году.

[2] Брак между Константином Павловичем и Анной Федоровной официально был расторгнут в 1820 году, после чего Великий Князь морганатически женился на польской графине Иоанне Грудзинской, что фактически лишало его прав на российский престол.

[3] Версия об изнасиловании мадам Араужо Константином Павловичем сотоварищи имеется, но скорее является легендой. Француженка была любовницей генерала Боура, который считался близким товарищем наследника, его репутация как раз была уже в то время преотвратной. Паралич, разбивший Араужо, связали с личностью генерала, а затем и его покровителя Константина. Реальных событий установить не удастся, документов по этому делу не осталось, если таковые и были.

При этой новости Пестель заметно приободрился, да и Агафон несколько расслабился, так что пришлось пнуть его ногой в область уха, чтобы не забывался. Жив он сейчас только благодаря готовности говорить и моей милостью. Я чуть надавила на его страхи, и филер снова начал поскуливать.

— Во дворец послали? Что предпринято?

— Послали к преображенцам и на Васильевский в казармы Первого Кадетского корпуса. К измайловцам не знаю удастся ли пробиться. Все зависит от того, Ваша Светлость, весь ли Семеновский предал.

— Будем исходить из того, что весь. Преображенский ближе. Приказываю вам немедля моим именем поднять его по тревоге и перекрыть подступы к дворцу. Бумагу, — Аракчеев оглянулся и подошел к уцелевшему секретеру, на котором нашлись чистые листы и перо с чернильницей.

Он споро написал приказ и вручил его подпоручику, велев нестись во весь опор. Потом осмотрел разгромленный кабинет и отдал новые распоряжения:

— Этого, — показал он на Пестеля, — в Петропавловскую, охранять надежнейше. Снять с него все, чем убиться может. Ни пояса, ни простыней не оставлять, дабы не повесился с горя. А с тобой, голубчик…

Граф подошел к Агафону и задумчиво осмотрел лежащего помощника пристава. Тот по-прежнему оставался зажатым стулом, на котором вальяжно восседала я.

— Давайте с собой возьмем. Кто его знает, какие таланты Мани даровал этому извергу, лучше под присмотром будет. Только свяжите покрепче.

Аракчеев согласно кивнул и обратил внимание на молчавшего Тимофея. Мой охранник изъявлял желание продолжить свою службу по сбережению подопечной, но Алексей Андреевич заверил, что займется моей безопасностью лично, благо в его распоряжении оставались еще полтора десятка гренадеров, а канцелярскому предложил немедля разыскать и Макарова, и, если получится, Ростопчина, доложив им о произошедшим.

— Найди Аслана и Андрея, — сказала я Тимке. — Потом присоединяйтесь к нам. Мы будем?

— Сначала у дворца, — сказал Аракчеев. Сил наших не много, но с караульными вместе, если что, оборону занять сможем.

А я все не понимала, почему взбунтовался именно Семеновский полк. Командовал им Яков Алексеевич Потемкин, приходящийся дальним родственником знаменитому князю Таврическому. Солдаты при нем были сыты, одеты, муштрой и фрунтом не затравлены, и, казалось бы — служи себе в удовольствие, в самой столице, а не на задворка Империи. Но вот смотри-ка — подняли бузу.

— Форнда среди обер-офицеров там корни глубоко пустила, — вздохнул граф в ответ на мои вопросы. — И даже знаю, кто там сейчас главный баламут — приятель Пашки штабс-капитан Муравьев-Апостол, Сергей Иванович. И даже князь Трубецкой им потворствует, участвует в их неподобающих диспутах. Поэтому не удивлен. Вот только смущает то, что быстро все произошло, не думаете?

— Думаю, — согласилась я. — Тут еще дым не выветрился, а бунт уже начался.

— Именно, — кивнул Аракчеев. — И говорит это, любезная графиня, о том, что к выступлению все было готово. Подготовились, мерзавцы. Все продумали.

Но вот тут я была склонна не согласиться. Если основательно подумать, то все действия заговорщиков смотрелись плохо сопоставленными.

— Не синхронизированы, — пробормотала я.

— Что? — отвлекся от свои мыслей граф.

— Плохо с синхронизацией. Я, Алексей Андреевич, увлеклась в последнее время изобретательством, — Аракчеев улыбнулся и кивнул, мол, знаю я Вашу шалость. — В механизме правильно построенном все должно двигаться согласно единому плану, синхронно, если по-научному. А тут мы наблюдаем полнейшую импровизацию. Каждая в отдельности может хороша и даже изящна, но существует сама по себе, от того общее дело страдает.

— Больно Вы умная, Александра Платоновна. Дюже опасная для государственных дел.

— Так используйте правильно, и от того государственным делам только польза будет.

— Может быть, может быть. Воспользуемся моей каретой. Всех, кто здесь остался — в ближайший околоток и под замок! Баб тоже, позже с ними всеми разбираться будем!

В карету сели мы с графом, туда же затащили скрученного Агафона, который совсем затих и мечтал, чтобы о нем все забыли. На какое-то время так и получилось. Петербург уже погрузился во тьму, с которой безуспешно боролись редкие фонари, к счастью воздух оставался хотя и свеж, но без промозглой сырости. Осень в этом году запоздала, и вечные столичные дожди пока шумели где-то поодаль.

Начиналась гонка со временем, в которой противник наш имел определенное преимущество. Ведь если семеновцы были готовы к выступлению, то сейчас они могли быть уже на марше. Тех же преображенцев необходимо было сначала поднять из казарм, построить и только после этого куда-то вести. Конечно, им с Кирошной[1] топать ближе, чем солдатам Потемкина с Загородного, но время, время…

Но, несмотря на все опасения, наша подмога успела первой. Сначала со стороны Большой Миллионной на Дворцовую выскочили верхами обер-офцицеры Преображенского полка, а уже минут через пятнадцать послышался барабанный бой, топот солдатских сапог и бодрое пение:

Знают турки нас и шведы,

И про нас известен свет.

На сраженьях, на победы

Нас всегда сам Царь ведет![2]

Слова полкового марша появились не так давно, больше века музыка таковых не имела. И как же приятно их было слышать сейчас! Аракчеев донес до офицеров обстановку, дал необходимые указания и удалился во дворец. Но вернулся он весьма скоро, успокоив меня вестями о благополучии Императора и его готовности к решительным действиям. От измайловцев вестей пока не было, но им и идти от Обуховского проспекта еще дальше.

— Не хочется кровь русского солдата проливать, — проворчал граф. — Несколько смутьянов всего, а беды большие принесут. И ведь совесть их мучить не будет, пекутся они о благе народном, а простой рекрут для них — мелочь, которую не жалко кинуть во имя высокой цели.

— Свои резоны у них, наверное, Алексей Андреевич, — осторожно ответила я.

— У всех свои резоны, — жестко ответил Аракчеев. — Вот только о последствиях никто не думает. Думаете, я не знаю, что обо мне люди мнят? Самодур, мздоимец, развратник, о себе лишь заботится! Я, Александра Платоновна, плохой человек. Не как этот, конечно, — и граф не отказал себе в удовольствии пнуть лежащего меж сидений Агафона. Которого, кстати, я использовала в качестве подушки для ног, утвердив на его спине сапожки. — Но чего не отнимут у меня, так то, что о благе Отчизны я забочусь поболее многих! Бог дал мне разум, и я обязан им пользоваться, а не костенеть в себялюбии. Ох, знали бы Вы, как мне нравится смотреть на марширующих солдатиков, чтобы все в париках, на каждом по четыре букли правильно завиты, носок при шаге оттянут, а спина прямая, аки ружье! Но время, графиня, диктует нам изменения, и не мне стоять на старых порядках, когда французский солдат стрельбу оттачивает, а русский — шагистику, потому и убедил я Павла сменить уставы. А сейчас все больше начинают рассыпной строй использовать, в котором фрунт совсем уж лишний, другие навыки нужны.