— Ты знал, что меня опоили?

— Ты была без сознания, не реагировала на имя — не трудно было догадаться о том, что с тобой случилось.

Я зажмуриваюсь и отворачиваюсь. Ещё один человек, который видел мою слабость. Знал о произошедшем. Жалел меня или, что хуже, мог воспользоваться ситуацией.

— Если ты её хоть пальцем…

— Ты, твою мать, издеваешься?! — взрывается Ульман. — Вы! Вы бросили её и ушли! А я остался с ней! Чтобы никто больше… Я, чёрт, всю ночь не смыкал глаз, прогоняя каждого, кто заглядывал в комнату!

Я сглатываю и говорю глухо:

— Я проснулась в одиночестве.

Ульман долго молчит, словно пытается успокоить взвинченные до предела нервы, потому и говорит уже спокойнее через пару минут:

— Я ушёл, когда понял, что ты приходишь в себя. Не хотел тебя смущать.

Сил во мне хватает на один короткий выдох:

— Спасибо.

Я разжимаю пальцы на пакете, он глухо падает под ноги Гиллу, и спешу на воздух. Именно его сейчас мне катастрофически не хватает.

Покинув дом, я сбегаю с лесенок и замираю у первого дерева. Кора тёплая и шершавая. Ветерок освежает горящее лицо, развивает волосы. В воздухе пахнет солнцем, поздними цветами и… жаренным мясом. Да, кто-то определённо готовит барбекю.

Но это всё внешние ощущения — внутри совершенно пусто.

Чувствую себя выжженным до чёрного пепла полем.

Может быть, затея изначально была глупой? Прошёл целый чертов год. И любые новые сведения опустошают своей никчёмностью. Останется ли от меня хоть что-то, когда и если, я доберусь до правды?..

— Сабрина?

Я ещё раньше услышала шаги Гилла, но ждала именно этого прикосновения. Осторожного, словно я — бомба замедленного действия. Пальцы едва касаются лопаток. Но в груди становится теплее.

Я открываю глаза и разворачиваюсь к нему лицом. Гилл заметно успокоился, но в серых глазах ещё звучат отголоски той войны, которую я недавно наблюдала. К ним добавляется мольба.

— Оставь опрос свидетелей мне, Сабрина.

Я горько усмехаюсь:

— Я даже не спросила Ульмана о самом главном.

— Уверен, если бы он знал, кто это был, то не упустил бы шанса и это бросить мне в вину.

— Ты ни в чём не виноват, знаешь же?

Гилл хмурится и отворачивается в сторону:

— Кроме того, что легко выхожу из себя.

Из горла вырывается смешок с горьковатым привкусом, я опускаю взгляд на его руки: правая по-прежнему в крови, которая уже заметно подсохла.

— Куда делся Фрейзер?

— Мы снова поругались. — Гилл смотрит на меня и выдыхает: — Ты ему нравишься.

— Ты говорил, я помню, — не хотя, киваю я. — И мне жаль, что так вышло.

— Я про Ульмана. Даже не знаю, найдётся ли хоть один парень в твоём окружении, которому ты не будешь нравится.

— Ты? — с улыбкой предполагаю я, но Гилл на шутку не реагирует, лишь лицо мрачнеет сильнее. Я отворачиваюсь: — Ты на машине?

— Да. Мы шли к ней, когда увидели…

Гилл замолкает, я вновь смотрю на него и успеваю заметить вспыхнувшую и тут же потухшую злость.

— Подбросишь меня домой?

Уголки его губ едва заметно дергаются, и это всё, что мне удаётся добиться.

— Поехали.

Ближе к машине я вырываюсь на пару шагов вперёд и, выставив ладонь, иду задом:

— Можно я буду за рулём?

Гилл сужает глаза, хмыкает и лезет в карман джинсовой куртки за ключом. Морщится от боли, задев о ткань сбытые костяшки. Я перестаю улыбаться и осторожно перехватываю ключ.

До моего дома от студенческого городка и пешком не слишком долго добираться, а на машине, соответственно, ещё быстрей. А с условием того, что это за машина, несчастные семь минут за рулём кажутся до обидного короткими.

— Ну да, она ещё и водит не плохо, — ворчит Гилл.

Я улыбаюсь, глушу двигатель и вынимаю ключ из замка зажигания:

— Пойдём, обработаем твою руку.

— Я сегодня пропускаю тренировку по понятным причинам, но тренер-то нет. Точно готова так рискнуть?

Намекает на то, что в доме мы будем одни, и намёк работает: я начинаю волноваться. И это, как раз, то, чего я сейчас хочу — чувствовать. Гилл, как никто другой, умеет выводить меня на эмоции.

Язвлю в ответ приличия ради:

— Пусть я буду первой, кто сможет устоять перед твоим сногсшибательным шармом.

Гилл с сомнением усмехается, а следом мы одновременно выбираемся из машины.

Я веду его сразу на кухню, лезу в навесной шкаф за аптечкой и негромко спрашиваю:

— Зачем эти парни тебя ищут?

Гилл присаживается за стол, но я беру его за руку и веду к раковине. Включаю воду. Мышцы его лица слегка вздрагивают, когда я сую пострадавшую руку под холодную воду. Струйки воды стекают в слив, окрасившись в розовый.

Гилл прокашливается и немного сдавленно отвечает:

— В тот день я во второй раз угробил тачку того парня. Наверное, вместе со своими дружками, мечтает отомстить.

— Но он же сам виноват! — округляю я глаза.

Гилл сглатывает и опускает взгляд на свою руку под краном. Дергает свободным плечом:

— Он слишком туп для того, чтобы это понять.

Я выключаю воду, и тишина вокруг мгновенно начинает давить на уши. Тепло тела Гилла рядом тоже добавляет нервозности. Разворачиваюсь к нему лицом и осторожно обвожу пальцем кожу у небольших ранок:

— Теперь в наказание за несдержанность тебе будет больно держать биту. Пока ранки окончательно не затянутся.

Он отнимает руку и касается ею моей здоровой щеки. Я вздрагиваю от прохладного прикосновения. Пара капелек с пальцев скатываются по моей шее, вызывая зябкие мурашки.

— Сабрина.

Мольба, насмешка или злость. Голос слишком хриплый для того, чтобы я могла разобрать окрас интонации. А может, здесь всё вместе.

Я медленно отступаю, опираюсь ладонями в столешницу и подтягиваю себя на неё. Гилл, словно он магнит, который тянется ко мне, следует за мной и размещается между моих ног. Зрачки его глаз расширяются, но я вижу, что внутри него идёт борьба. Даже представить не могу, что такого, как он, может останавливать.

Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но я накрываю его губы ладонью. Предупреждаю едва слышно:

— Не надо. У тебя есть феноменальная способность портить моменты своими словами.

Гилл усмехается, я отнимаю ладонь и успеваю поймать кривую улыбку. Секунду спустя он сжимает зубы, и под кожей скул играют желваки. Тёмный взгляд обжигающе ласкает моё лицо, задерживается на губах и спускается к шее. Я выдыхаю. Сердце неистово лупит в рёбра. Гилл медленно склоняется и касается влажными губами шеи. Его дыхание обжигает кожу ничуть не меньше, чем его горячий язык. Мои пальцы цепляются в отвороты его куртки и с силой сжимают плотную ткань.

Наши лбы соприкасаются, и губы замирают у моих…

Гилл поднимает руки, цепляет пальцами мою кофту и рвано стягивает её с меня. Я проделываю тоже самое с его курткой. Он отклоняется и сам стягивает с себя футболку. Порыв воздуха, и он снова близко. Дыхание учащается. Мои пальцы касаются горячей кожи груди, исследуют её упругость; его — ложатся на бёдра, забираются под подол сарафана и с нажимом скользят выше. Через пару мгновений я остаюсь без платья.

Гилл с рычанием зарывается лицом в ложбинку груди: целует, прикусывает и ласкает языком места укусов. Его ладони удерживают меня за спину, жгут кожу. Я зарываюсь пальцами в волосы на затылке и с оттяжкой перебираю мягкие пряди.

Остро-сладкие волны, рождающиеся в груди, волнами омывают тело. Снова и снова. От каждого движения чужих губ на коже. Страсть кружит голову. Болезненное томление внизу живота собирается клубком. Пульсирует. Требует больше того, что есть.

А когда Гилл жадно набрасывается на мои губы, лопается едва зажившая ранка в уголке, и боль ушибленной и потревоженной скулы невероятным образом смешивается с наслаждением.

Ощущения такие острые, оглушающие и желанные, что я прямо сейчас готова сойти с ума.

Чёрт, как же сильно я его хочу.