Переводчик: towwers

Беты (редакторы): Мисс Кофе

Константин

Я уже три недели нахожусь в одиночной камере.

Охранники больше не называют это «одиночной камерой» — теперь «ограниченное помещение», что должно звучать более гуманно. Я все еще заперт тут двадцать три часа в сутки, мне запрещено звонить или принимать посетителей, так что, возможно, им следует назвать это «медленной смертью от скуки».

Меня бросили сюда после того, как ирландцы попытались вырезать мою печень во дворе тюрьмы. Именно там происходит большинство драк. Предполагалось, что это будет не драка, а убийство. Трое ублюдков загнали меня в угол самодельным оружием — бритвенными лезвиями, вплавленными в ручки зубных щеток, — и мне не нужны были комментарии, чтобы понять, что происходит.

— Это за Рокси, — сказал один из них.

— Ни хрена, — ответил я.

Затем я поймал его за запястье и ударил головой прямо в нос.

У них получилось сделать несколько хороших порезов. Полоснули меня по плечу и спине. Один даже ударил меня в бедро.

Насколько я могу судить, у них сломан нос, вывихнуто плечо и колено.

Я был главным силовиком своего отца с пятнадцати лет. Я знаю, как уложить человека так, чтобы он больше не вставал.

Это единственное, в чем я хорош: насилие.

Если Коннор Магуайр хочет отомстить за свою дочь, ему придется послать гораздо больше людей. С чем-то получше зубных щеток с лезвиями.

Кусок бритвы даже остался у меня в голени. Тюремному врачу пришлось выковыривать его и заодно зашивать мне спину. Как только он закончил, охранники бросили меня в «ограниченное помещение». Вот тут я скучаю до смерти.

Поэтому я был не против, когда охранник сказал, что будет обязательная встреча с психиатром.

У меня нет никакого интереса к терапии. Но я не прочь увидеть другие стены.

Я позволяю им надеть наручники на мои руки и лодыжки и выхожу из своей камеры размером с лифт, через многочисленные контрольно-пропускные пункты и запертые двери, которые ведут из восьмого блока обратно в лазарет.

Мы резко поворачиваем направо и попадаем в ряд офисов, в которых я никогда раньше не бывал.

Они усадили меня за простой стол на деревянный стул. Закрепили цепочку между манжетами, чтобы я мог двигать руками только на сантиметров тридцать или около того в любом направлении. Потом я сидел там и ждал ровно восемь минут.

Тюремное время исчисляется по часам. 6:00 — включается свет, вырывая вас из сна, если хоть кто-то спал. 6:05 — охранники приходят, чтобы пересчитать заключенных. 7:00 — время завтрака — «любимая» овсянка. Время, отведенное на прием пищи, душ, упражнения, собрания анонимных алкоголиков… и так далее и тому подобное в течение дня, на счету каждая минута, пока не придет время спать и начинать все сначала.

Я довольно хорошо научился считать проходящие минуты, не от собственного желания.

Так что я точно знаю, сколько времени прошло, когда дверь за моей спиной приоткрылась, и зашла женщина.

Я почуял запах ее духов еще до того, как увидел. Тонкий и теплый, с оттенками розы и аниса.

От запаха у меня перехватило дыхание, расширились зрачки, участилось сердцебиение. В конце концов, прошло три месяца с тех пор, как я в последний раз видел женщину, не говоря уже о том, чтобы нюхать ее.

Тюрьма, блять, воняет. Промышленными моющими средствами, убогой едой, заплесневелыми камерами и потными телами.

От запаха этой женщины у меня слюнки текут еще до того, как она переступает порог. Это как обонятельный проблеск рая из недр ада.

Выглядит она тоже хорошо.

Она делает широкий круг, огибая стол, подходит с другой стороны, чтобы сесть прямо напротив меня.

Она подтянутая и миниатюрная — темноволосая, темноглазая. Может, ей и за тридцать, но она выглядит моложе из-за россыпи коричневых веснушек на щеках, которые напоминают пятнистого олененка.

Она старается выглядеть профессионально в своем костюме и очках в темной оправе, но волосы оставила распущенными. И она не может скрыть напряжение в своих плечах или легкую дрожь в руках, когда раскладывает перед собой папку и ручку.

— Добрый день, — вежливо говорит она. — Меня зовут Клэр Найтингейл. Я здешний коррекционный психолог. Вы назначены моим… одним из моих пациентов.

Ее голос ниже, чем я ожидал — мягкий, но ясный. Когда она кладет одну бледную руку поверх папки, я вижу, что она потрудилась сделать маникюр, прозрачный лак. На ее левой руке нет кольца, и нет следов, что она его носила.

Она ждет, когда я отвечу.

Я ничего не говорю.

Поэтому она отваживается на вопрос, на который, как она думает, я обязательно отвечу.

— Вас зовут Константин Рогов, верно?

Я молча наблюдаю за ней.

Как я и подозревал, чем дольше длится молчание, тем розовее становятся ее щеки. Она ерзает на стуле.

Спустя почти целую минуту она говорит:

— Вы не собираетесь говорить со мной? Охранники сказали, что вы согласились на встречу.

Наконец-то я отвечаю:

— Чего вы надеетесь достичь, мисс Найтингейл?

Несмотря на то, что она пыталась спровоцировать меня на ответ, грубость моего голоса в этом маленьком пространстве заставляет ее вздрогнуть. Она сердится на себя за то, что напугалась, ее щеки краснеют сильнее.

— Я здесь, чтобы помочь в процессе реабилитации, — говорит она. — Регулярно встречаясь, я надеюсь помочь провести здесь время более эффективно и подготовить вас к успешному возвращению к нормальной жизни.

«К нормальной жизни». Как будто у меня или у братьев была такая роскошь.

А она борец.

Одна из тех женщин, которые думают, что могут изменить мир. Чем более драматична перемена, тем больше удовлетворения это принесет ей. Она могла бы делать прививки сиротам в Гватемале или выуживать пластик из океана. Вместо этого она здесь, пытается перевоспитать отбросов общества.

Я смотрю на ее сверкающие туфли, кожаный портфель, сшитый на заказ костюм. Все нарочито простое и без украшений, но, тем не менее, заметно дорогое.

— Что такая маленькая богатая девочка, как ты, делает в таком месте? — говорю я. — Наверняка были варианты получше, как только ты закончила… Колумбийский, полагаю?

Ее губы бледнеют, когда она плотно сжимает их.

Это слишком просто.

— Мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне, — говорит она.

— Но ты думаешь, что я должен открыть тебе свою душу. Незнакомке. Которая не хочет отвечать на простой вопрос о себе.

Я вижу, как ее грудь поднимается и опускается под скромной рубашкой. Вижу, как трепещет ее пульс в милой впадинке на шее.

— Все, что вы мне скажете, конфиденциально, — говорит она. — Не будет использовано против вас в судебном разбирательстве.

— Это словно закрывать дверь сарая после того, как лошадь убежала, — говорю я. — Я отбываю пожизненный срок.

— Да, — говорит Клэр, слегка сжимая кончиками пальцев папку из плотной бумаги, в которой, несомненно, содержатся записи обо всех моих проступках. То есть все те, о которых они узнали. — За убийство вашей невесты, Роксаны Магуайр.

— Я не хочу говорить об этом, — огрызаюсь я грубее, чем намеревался.

— Нам не обязательно говорить об этом сегодня, — говорит Клэр, делая небольшое ударение на слове «сегодня», подразумевая, что к этой теме она обязательно вернется в будущем.

Ей не понравится ответ, который она получит, если попытается.

Неудержимо ее взгляд притягивается к моим массивным рукам, сложенным на столе. Толстые, мозолистые пальцы. Татуировки на костяшках и тыльной стороне ладоней. Ее глаза блуждают по моим сильно испещренным венами предплечьям, а затем по бицепсам, которые растягивают тюремную форму размера XXXL.

Слова в этой папке, должно быть, эхом отдаются у нее в голове.

Подверглась сексуальному насилию…