– Это-то объедет? – обречённо прошептал доктор, инстинктивно подогнул ноги, а перед самым кустарником взобрался на нарты полностью. И правильно сделал.

Олени влетели в реликтовую дремучесть, нисколько не замедлив движения. Раздались треск и скрежет. Полозья скрипели, ветки хлестали по лицу. Оленям хоть бы хны. Бегут себе, как по полю открытому. Удивительные животные. И как приспособлены! Красивые ветвистые рога вдруг стали органической частью этого карликового леса. Их тела подобно бурым теням просачивались через древеса беспрепятственно, словно какая-нибудь диффундируемая субстанция с молекулами, размерами меньше атома. Доктор не переставал восхищаться. И великолепными животными, и крепкими нартами, и хладнокровным погонщиком. Потом, когда прибыли на место, расспросил старика, которому удалил гнилой зуб, как же нарты изготовляются. Оказывается, на полозья берут лиственницу. Она практически не гниёт. Двина, по которой сплавляют плоты с лесоразработок, выбрасывает в море оторвавшиеся брёвна. Море по доброте душевной делится с населением, обитающим на берегах. В конце лета сколачивают артель, нанимают в колхозе трактор, берут бензопилы. Брёвна собирают, распиливают и колют. Дрова продаются односельчанам по приемлемым ценам. Все довольны.

Отбирают лиственницу с крупными корнями. Отёсывают, проделывают соответственно стойкам и перекладинам отверстия. Скрепляют смоченными оленьими жилами, которые, высыхая, стягивают узлы намертво. Соединения получаются крепкими и эластичными. В надёжности убедился, когда продирались через кустарник. Разгрузившись, приподнял за край и поразился их лёгкости. Превосходнейшее средство передвижения, универсальное для лета и зимы. В нарты запрягают не только оленей. Охотники, например, предпочитают собачек.

На Севере к собакам отношение особое. Без них, почитай, охоты никакой. Целыми сворами по посёлку носятся. Их не трогают, даже если и покусают кого. Уважают собачью личность. Был в своё время у ракетчиков командир. До Божка ещё. Сорвиголова. Из тех, кто войну прошёл. Каждый раз, как наезжал в посёлок, его командирский пикапчик мгновенно окружали и нагло преследовали псины всех мастей и размеров. С оглушительным враждебным лаем. Это полковника бесило. В очередной заезд он прихватил табельный пистолет и, приоткрыв окошко, стал палить, матерно ругаясь, будто собаки что-то понимали. Нескольких подстрелил. На обратном пути им в лобовое стекло из-за колхозного сарая влепили дуплетом заряд картечи. За собачек, значит. И вдогонку дуплет послали. Предусмотрительный водитель после первого выстрела принялся петлять. Никто не пострадал. Полковник даже в милицию не стал заявлять. Неглупый был человек. Божок, частенько вспоминая предшественника, назидательно утверждал, что здесь, в тундре, собака – животное священное.

Когда выскочили на открытое место, доктор почувствовал, что изрядно взмок. Сразу же нависла комариная туча. Хорошо, предусмотрительно прихватил флакон диметилфталата, смазал руки, лицо, шею. Ненец же потуже стянул капюшон, оставив узкую щель. И по-прежнему безмолвствовал, словно идол. Олени двигались медленно. Приходилось тащить нарты по кочкам. Доставалось им от комаров. Животные трясли головами, взбрыкивали. Геннадию стало так жалко олешек. Подумал, не помазать ли их тоже. По лбу ручьём катился пот. Снял фуражку и присвистнул: комары облепили всю. Брезгливо стряхнул, крикнув: «Кыш, уроды!», и поспешил вернуть убор на место, так как кровожадная серая масса устремилась на непокрытую голову.

Отличное средство диметил фталат! Хоть и термоядерное. Попадёт на пластмассу – разъест. Комары, чуя теплокровную плоть, разгоняются и решительно пикируют, но в двадцати – тридцати сантиметрах резко шарахаются от запаха в сторону. Ненец-погонщик обернулся, почувствовав шевеление, и стрельнул по флакону глазёнками, заинтересованно блеснувшими из щели. О чём-то подумал и, ничего не сказав, вновь отвернулся. Олени стали. Окончательно комары одолели. Погонщик смилостивился, выпряг, пустил на волю. Бедняги тут же упали на колени и уткнулись мордами в камус, мех на ногах, куда кровососущим не добраться.

– Может, закурим? – Геннадий решился заговорить.

Погонщик оживился, откинул капюшон и заулыбался во весь рот, где зияли щербины на месте утерянных зубов.

– Однако, можно.

Лейтенант протянул пачку, чиркнул зажигалкой, заметив, как в очередной раз блеснули раскосые глазёнки.

– Берите, это Вам. Сувенир.

Погонщик совсем повеселел, а доктор вспомнил рассказ сержанта Гончаренко, как они на взрывных деда местного подкупали куревом и тушёнкой. Ситуация повторяется, однако. Петро теперь на третьем курсе Ленинградского военно-инженерного института имени Можайского. Писал, что познакомился с хорошей девушкой, по всей вероятности, собираются расписаться. Молодец Гончаренко! Как мужественно в своё время пережил измену. Первая любовь! Страдал. Ни на кого не смотрел, только Оксана моя, Оксана моя. Эти бабы! Бегаешь – нос воротят. Отвернёшься – сразу липнут. Пойми их.

У него у самого в Ленинграде пассия осталась. Любил, по музеям да театрам таскал. В рестораны водил после стипендии. Она – как лёд. И поцеловать-то толком не далась. На одном из танцевальных вечеров взяла и прилипла к другому, товарищу по курсу. Генка тогда взревновал. Чуть драться не полез. Уже собрался вывести обидчика на предметный мужской разговор. И вдруг, как в озарении, рассмотрел, что не такая уж она и красавица. Подумаешь, глаза обалденные. Не в глазах счастье. Грудь, вообще-то, высокая. Ну и что? А ноги кривые, кривые, кривые! Когда прервалась музыка и танцующие пары разбрелись по углам, Гена приблизился и приглушенно, знаменитым своим бархатным баритоном многозначительно изрёк:

– Я так рад за вас. Желаю счастья. У тебя, – он взглянул в глаза девушке, – отличный выбор. Серёга, смотри, не упусти. Тебя-то она уж достойна.

И не спеша пошёл прочь, ощущая спиной полные недоумения взгляды. Медлительно одевался в гардеробной, поправил фуражку у зеркала, вышел на проспект, не спеша проследовал за угол и уже там сорвался и бежал долго-долго, пока не задохнулся. Миновав Дворцовую площадь, вышел к Исакию. Остановился, снял фуражку. Великолепие собора завладело чувствами мгновенно. Геннадий трепетно относился к любой рукотворной красоте. Перед этим чудом света вообще преклонялся. Приходил сюда, когда набегала тень на жизненный небосвод. И просто так, когда бывало хорошо на душе. Простояв час, направился к набережной, миновал Медного Всадника. Задержался на пару минут. Каков Пётр-то, царь-батюшка наш легендарный! Будущий врач даже плечами передёрнул. Хорош! Силища, воля! А я? Хлюпик, сопляк, ничтожество. Перед бабьей сник юбкой. Да пошла она! Пусть обнимается и целуется, с кем хочет. А Серёга – козёл! Может, напрасно не съездил ему? Нет, всё правильно. Я молодец. Нечего унижаться. Мы и получше найдём, с ногами, как у… Как у кого? А какая разница! Любую найдём, покрасивее. Подумаешь, глаза у неё.

Спустившись по лестнице к Неве, присел на ступеньку и засмотрелся на воду. В реке отражались огни другого берега. Справа – шпиль Петропавловки, слева смутно виднелась Ростральная колонна. Через Дворцовый мост светящимся потоком неслись автомобили и троллейбусы, поток был красным, а обратный ослепительно-белый. Любимый город. Прекрасный город! А ведь через полгода – расставание. Куда распределят? Кто знает, когда ещё увидимся с тобой, Ленинград.

– О ком так тяжело вздохнули, доктор? Уж не камень ли на сердце? – ненец хитровато сузил и без того узкие глаза, а лейтенант удивился его проницательности. Не такие они и дикие, оказывается. Вон как заговорил, будто философ. Насквозь, что ли, видит?

– Да так. Ленинград вспомнил. Учился шесть лет, душой прирос. Красивый, самый лучший на свете город.

– Я был в Ленинграде, – совсем удивил лейтенанта погонщик. – Когда в армии служил, учебку там проходил.

– Да что Вы? Неужели, в самом деле…