– Да погоди, майор, – Божок подхватил лейтенанта под руку. – Ну-ну, вставай. Не можешь? Да он еле дышит. Горячий какой. А ну, помогай, что стоишь, как столб!
Майор подхватил Савватиева под другую руку. Геннадий пришёл немного в себя и глуповато улыбнулся.
– Тебя что, не довезли?
– Пешком, товарищ подполковник. Все пятьдесят км. Извините, еле держусь. Не пьяный я нисколько. Заболел, кажется.
– Да понял, понял, лейтенант. Молодец, что дошёл. Но почему не связался со мной? Я, если честно, сам подумал, что загулял ты по молодости.
– Да Вы что, Леонид Тихонович! Ни у кого рация не работает. А Ваш Голубцов – сука.
– Но-но-но. Ты это, не того. Вообще-то… он такой. Потому и хозяин крепкий. Может, не знал?
– Вся тундра знала, он не знал? Как бы не так. И Сара Коткина. Тот ещё фрукт. Спряталась, как нет её. А ведь обещала помочь.
– Эта не в счёт. Шельма! Хотя над ненцами своими крутой командир. Её слушают. Вот Голубцов удивил, если честно. Моего доктора не доставить! Ну, я ему припомню. Дойдёшь до хаты-то? Провожу?
Гена, видя поддержку командира, приободрился, даже перед майором извинился. Майор махнул рукой, мол, чего уж там, с каждым бывает. Однако глаза так и остались прищуренными. Всю последующую их совместную службу лейтенант не раз познает на своей шкуре, что значит быть в немилости у начальника штаба. Если бы не Божок, совсем бы заклевал. Но командиру врач нравился, и он Геннадия всячески защищал. Если честно, Божок майора побаивался. Тот был выскочкой и стукачом. Впоследствии, благодаря его кляузам, подполковника-инженера Божка с командования сняли, а назначили самого майора, который службу развалил за каких-то полгода. Переходящее знамя отняли, поставки с базы стали куцыми, с перебоями. Генералы-то остались без красной икры. Если для Божка гнали новую технику, импортные консервы, тушёнку немецкую, голландские сосиски в банках, картофельные полуфабрикаты, сгущёнку самую лучшую, полушубки хромовые, то сменившему его выскочке изобилия этого уже было не допроситься. Не умел майор добывать, как Божок. И его вскорости погнали в шею, не раз пожалев, что не отстояли любимого Божка. В тундре блага достаются не за стукачество, а за щедрый бартер, добродушные взаимоотношения. Правда, там прокуратура была замешана. Поговаривали, что подполковнику за левую торговлю бензином даже срок светил. Но все люди, все человеки, прокуроры в том числе.
Лейтенант вяло поплёлся к подъезду, а командир вслед посмотрел хитро-хитро и ладоши потёр. Ждал Гену сюрприз. Достав ключ, попытался попасть в замочную скважину. Не получалось почему-то. И вдруг услышал, как на шум раздались шаги. В квартире кто-то был. Дверь распахнулась. Самые красивые на свете глаза стрельнули в упор, прямо в душу, отчего доктор в очередной раз чуть не упал в обморок.
– Геночка, милый мой, что с тобой они сделали? Никому больше не позволю. Любимый мой. Единственный.
Нежные руки заключили обескураженного офицера в объятия. Посыпались поцелуи. Целый град поцелуев, только градинки были не холодными, а, наоборот, очень горячими, жгучими, отчего суровый нрав товарища старшего лейтенанта Савватиева смягчился, стал аморфным, начал таять и принимать формы, которые были угодны той, что с самыми красивыми на свете глазами.
Господа офицеры
Стояло лето. Белое, северное, как всегда, волшебное. Город, в котором жили семьи офицеров, великолепно был спланирован в архитектурном отношении. В его внешнем облике удачно сочетались элементы современного строительного искусства и уникальные прелести северной тайги. Дворы, парки, улицы – повсюду деревья, лиственные и хвойные. Меж белоногих красоток берёз, трепетных осин, рябин, тополей фигуристой статью прельщают взгляд ели, сосны, пихты, лиственницы. Вдоль домов, дорожек густо насажен кустарник. Асфальтированные проспекты каждое утро освежались поливочными машинами. Прямо посередине озера, что тянулось параллельно главной улице, пушистым вихрем веселил душу фонтан, по вечерам его подсвечивали разноцветные фонари. Вообще-то город этот, в сравнении с Ленинградом, городишко. Но он столица гарнизона и носит гордое название «Мирный». Дома в нём многоэтажные, даже автобус ходит: от западной окраины, по улице Ленина, далее через КПП и в райцентр Плесецк, к железнодорожной станции. Как военный гарнизон Мирный окружён колючей проволокой. Въехать разрешено только через КПП по специальным пропускам. В принципе, можно и через колючку, и продирались некоторые ослушники. Но это уже нарушение закона. Немудрено нарваться на серьёзные неприятности.
Повсюду царит чистота. Улицы тщательно подметаются, бордюры и деревья белятся извёсткой. Строятся высокие дома, открываются новые школы и садики. Население-то в большинстве своём молодёжь. Куда ни глянешь, коляски, коляски, коляски. Молодые мамаши, гордо вздёрнув симпатичные носики, фланируют по Ленина, через парк вдоль озера, мимо универмага, гарнизонного Дома офицеров. Их так много в городе, детских колясок! И нравы местные в основном молодёжные. Дружат семьями, ходят друг к другу в гости. Когда мужья на службе, жёнушки собираются и перетирают косточки всему белому свету, но не злобливо, как, например, старухи во дворах на лавочках, а этак очаровательно, с изюминкой, по-молодому. И свадьбы справляются часто, и, к сожалению, разводятся нередко. Молодые все, бестолковые.
Геннадий любил наезжать в Мирный. Частенько сюда посылали по служебной надобности. Один раз в год на целый месяц каждый военный врач обязательно прикомандировывался к гарнизонному госпиталю, стажироваться, чтоб не терять квалификацию в дебрях тайги или, как он, в тундре. Опять же в отпуск, на большую землю офицеры Заполярья добирались, как правило, не через Архангельск, а сразу через Мирный, куда их подбрасывали попутными армейскими вертолётами. Обычно останавливался у друзей. Гостиницу недолюбливал. С ребятами всегда весело. Их, друзей-товарищей, у доктора было в предостатке. С некоторыми учился в академии, с некоторыми сдружился, уже будучи лейтенантом. Некоторым помог в своё время как врач. Встречали искренне, с распростёртыми объятьями.
Вечер выдался необыкновенно тёплым. Часы показывали около одиннадцати. Северное солнце висело над лесом яркое, красно-золотое. Верхушки елей горели. Пора белых ночей. Красота. Гена стоял у окна и наблюдал за пустынной улицей. Прохожие случались редкие. Чаще пробегали коты и собаки неопределённых мастей. Над мусорными баками постоянно, не поделив объедки, скандалили чайки, бакланы, ненадолго наведывались и, не выдержав конкуренции, отваливали прочь вороны.
– Эй, ты где? – пропел из комнаты голосок Ольги, жены Димки Горева, с которым познакомился в госпитале, лечил его, а позже, когда уже перевели на полигон, вообще служили в одной части. – Геночка, мы тебя ждём.
Послышался перезвон бокалов, грюкнула тарелка. Друзья по случаю прибытия доктора из Заполярья со всяческими деликатесами, олениной копчёной, горбушьей икрой, сёмгой устроили застолье. Пришли ещё две пары, такие же молодые, только что поженившиеся.
– Да где же наш профессор? Не вывалился ли случаем из окна? – раздался смех, загремел выдвигаемый стул.
– Ну, ты чего тут грустишь? – Ольга неожиданно обняла сзади.
Гена почувствовал спиной упругую грудь и отметил, как горячи у неё ладони. Неловко сделалось.
– Оленька, ты же знаешь, я не мастер пить. У меня голова уже плывёт.
– По тебе и не скажешь, на вид совершенно трезвый. Не то, что мой, вон, носом клюёт, сейчас в тарелку упадёт. Горе луковое. А вот ты у меня молодец.
– У тебя? – Гена развернулся и вздрогнул оттого, что Ольга вдруг приблизила своё аккуратненькое ухоженное личико так, что почувствовался жар, исходящий от губ. – Оль, ты чего?
– Нечего тут грустить! В моём присутствии.
И уж совершенно неожиданно впилась горячими губами и прижалась телом настолько крепко, что он ощутил её всю, целиком, словно на ней не было одежды. Поцелуй наверняка мог бы получиться страстным, но Гена не ответил. Когда волна помрачения с Ольги схлынула, оттолкнула его, сердито прошипев:
