– Ваше Величество! – Констанция от негромкого мягкого голоса главной фрейлины вздрогнула, поскольку сидела, глубоко задумавшись перед зеркалом, из которого на неё смотрела всё та же милая девочка с голубыми глазами и длинными ресницами, золотистыми локонами, нисколько не округлившейся после нескольких родов талией, и целые картины из ласкового прошлого возникали пред взором. – Ваше Величество, получено известие от нашего осведомителя из Порты.

– Урсула, милая, я же просила! Ты меня напугала, не надо больше так, крадучись.

– Но Вы так были прекрасно задумчивы, я никак не решалась нарушить Ваш покой.

– Ах, оставьте, мадам, Ваши нежности, – Констанция сердито сложила губки. – Знаю этого нашего осведомителя, красавца, в полном цвете лет. Косая сажень в плечах, как говорят в Московии. Хмель, что ли, объявился?

– Ну да.

– Матушка, краснеть зачем? Я и сама сейчас расцвету, как маковый цвет.

– О, солнышко наше, Вы всё время в цвету, разве не ведаете? Вон, зеркало-то не соврёт.

– Что же пишет, гайдук заморский? Главным евнухом гарема стал никак?

– Что-то вроде, госпожа, – Урсула посерьёзнела вдруг, королеве даже показалось, что прикусила губу от злости. – Наш великовельможный супруг, милая моя королева, поймал в ребро беса вместе с сединой в бороду. Кажется, так в любимой Московии шутят?

– Тьфу! Что за чушь! У него на меня сил не хватает. Не то, что…

– Мужчины самые дикие твари есть, милая Констанция. Они совершенно не предсказуемы, особенно когда нам, слабым женщинам, начинает казаться, что мы их приручили, аки медведя в цирке.

– Объяснись, голубушка, не то за дерзости сочту речь твою странную. Да что же в той шифровке такого чрезвычайного?

– А то, что господин наш, король-батюшка, заполонил одного ангелочка из Княжества Молдавского с божественным именем Михаэла. Наш верноподданный Тимур, Гиреев племянник, отбил по приказу Сигизмунда у арестованного султаном господаря Ильяша.

– То есть это как! И где оно, чудо это? У хана Гирея, в Крыму?

– Да в каком! Здесь она, оказывается. В тайных драконовых пещерах, что под замком, прямо, может, под нашими ногами.

– Этот, Тимур, он что, у нас на службе?

– Брат погибшего Хабибрасула. Того, что командовал татарскими отрядами, состоящими при нашем войске. Знаете, милая госпожа, кто его на кол посадил? Жених этой самой Михаэлы. Да Вы его видели не раз. Помните красавца-ротмистра гусарийской хоругви, легендарного Альгиса Сабаляускаса?

– Того самого? Это что же выходит, мы… То есть не мы, наш дорогой Сигизмундик самого преданного шляхтича, своего лучшего офицера смертельно обидел?

– Хмель так и пишет: если хоть волосок с её головы упадёт, камня на камне от Варшавы не оставит славная хоругвь.

Констанция побледнела. Кто такой сей ротмистр, ей хорошо было ведомо. Даже не дьявол, гораздо смелее и могущественнее. И кто такой Хмель, также не новость. Теперь понятно, с чего это вдруг по всей границе участились открытые вылазки. Жгут, грабят шляхетские имения, нападают на обозы, громят подразделения войска польского. Нет, он действительно на старости лет из ума выжил. При молодой-то королеве. Неужто эта молдаванка краше меня?

Ревнивое жало вонзилось под сердце, дышать стало трудно, в глазах потемнело.

– Урсула! Где сейчас благоверный?

– В Краков с вечера выехал.

– Один? Без этой?

– Один, это абсолютно точно.

– Найди мне её, немедленно! Начальника стражи сюда, живо!

Констанция подошла к огромному цельному окну. Солнце уже собиралось начать приготовления к вечерним процедурам. Озолотило гладь Вислы, раскрасило верхушки тополей, ясеней, клёны буквально вспыхнули ярко-красным пламенем. Прямо напротив замка у причала величавым очертанием красовалась галера. Мачты её также алели в солнечных лучах. Были бы спущены паруса, то и они запылали б. Зачарованная, она долго смотрела на реку. Если б не так тревожно на душе, то имело бы место истинное наслаждение привычным пейзажем, который каждый раз открывал ей какие-то новые нюансы, ту художественную прелесть, что была вельми доступна её творческой натуре. За что её любили при дворце даже те, кто вынашивал какие-то претензии. А уж Урсула и вовсе обожала и боготворила.

Скрипнула дверь за спиной. Констанция не спешила оборачиваться. Она догадывалась, даже наверняка знала, кто сейчас вошёл. Кого ввела преданная хранительница их с Сигизмундом очага, воспитательница их милых детей. Возникла тишина столь объёмная, что выносить её вскоре стало тяжко. Не оборачиваясь, Констанция протянула назад руку. Через несколько секунд к руке прильнули прохладные, невероятно приятные на прикосновение губы. И тут же кожу обожгло несколькими каплями горячих слёз.

Михаэла припала на колени и страстно, искренне целовала протянутую королевскую длань. Плечики, такие маленькие, хрупкие, нежные, содрогались в безмолвном рыдании. Чувство необычной жалости, никогда доселе не испытываемое, буквально пронзило сердце королевы. Как будто вместе с девушкой к ней в королевский покой вошло самоё совершенство женского начала вселенной, которое остро нуждалось именно в её, божией волей королевы Констанции, заступничестве. Она опустилась рядом на свои сановные, прекрасные коленки, от которых в своё время главный человек Речи Посполитой потерял жажду славы и похвал. И голову, в конце концов. Приподняла милое личико, заглянула в глаза. М-да. Сигизмундик-таки не лишён возвышенного эстетического восприятия. Она действительно божественна. Ми-ка-эль.

– Встаньте, дитя моё, прошу Вас. Дай-ка, девонька, я тебя поцелую, – она прильнула губами к её губам, и – о боже! – это настолько было приятно, что голова даже вскружилась, у Михаэлы, кстати тоже, отчего обе тут же раскраснелись до мочек ушей.

Скромно молчавшая в углу под картиной Рубенса Урсула испытывала очень противоречивые чувства. Одно из которых смахивало на яростную ревность. Она прикусила даже щеку со временем остро заточившимися коренными зубами, почувствовала солоновато-сладкий привкус. Это кровь из ранки просочилась на корень языка. Но ревность, и слава богу, не переросла в настоящую ярость. Никакой судьбоносной злобы не случилось, и королевская фаворитка легко взяла себя в руки. Михаэла ей тоже очень понравилась. И она теперь знала, что сейчас же предпримет. Пошлёт гонца в Молдавию с приглашением от имени короля прибыть с посольством новоизбранного господаря Томаша, троюродного, как недавно стало известно, дяди прелестной Михаэлы. Второго скорохода – к Богдану на Днестр.

Смущало её одно предложение Хмеля, насчёт секретных Вавельских подвалов с золотым хранилищем. Но после всего произошедшего – плевать. Пусть возьмут, сколько надо. Там этого добра, казной между прочим не учтённого, на тысячелетие награблено. Никто, кстати, не знает, где основная масса спрятана. Так что Хмель особо не поживится. Но на гетманство ему хватит. И боярину Альгису для становления крепости с присёлком. А то ведь с него станется, чтобы действительно и Варшаву, и Краков стереть с лица земли, нас с Констанцией и Сигизмундом заодно. Это же орда! Он и казаков с собой притащит. Вислу красной сделают. Матка Бозка!

Ольгерд приказал гусарийцам прибыть на майдан для строевого смотра и проверки боеготовности. Хмель отдал такое же распоряжение казакам. Звёзды выстроились в кармическую последовательность: пора в поход. Именно сегодня, в ночь. Погода соответствующая наладилась, по реке гулял штормовой ветерок с направлением именно таким, какое было нужно. «Чайки» под парусами на таком ветре легко пойдут против течения. Может, и вёсла не понадобятся, чему весьма были рады казаки-гребцы. Судёнышки были загружены в принципе легко. Если не считать пушки, ядра, бочонки с порохом, кое-какое вооружение хоругви, то, собственно, ничего лишнего. Хоругвь пойдёт своим ходом, по степным тайным тропам, проторенным за долгие годы ротмистром Сабаляускасом.

Небо начинало разыгрываться перед вечерними увертюрами. Всевозможных раскрасок сполохи занимались то тут, то там, переливаясь в спектральных диссонансах, какие можно было увидеть только здесь, на Днестре. Какое-то к атмосферным аберрациям присоединялось колдовство, исходящее из перламутровых глубин этой легендарной сорок восьмой параллели. Ротмистр, пока его хоругвь занимала майдан в соответствующем порядке построения, внимательно следил за оттенками, быстро меняющимися в заоблачных сферах. Да, шторм на реке будет, где-то баллов три-пять, но ливней, гроз, ураганов не предвидится. Степь тоже примет, как мать родная. Во всяком случае, до Рашкова доберёмся к утру. Там осмотримся. Может, и дальше пойдём. По дубравам, лощинам, оврагам. В самом Рашкове делать, естественно, нечего. Оно, конечно, и сейчас в городе наши люди есть, тайно, разумеется, но хоругвь на пепелище не поведёшь. В пятнадцати верстах роскошная дубрава. С продовольственными схронами и добротными землянками.