Конструкция первых «чаек» до гениального проста. Вначале их длина не превышала пятнадцати метров, в ширину не более трёх. Трудно представить, но у них даже не было киля. Доски прибивались гвоздями, как у примитивных рыбацких плоскодонок, на которых промышляли жирного карася да судака в спокойных речушках и озёрах. Первая же приличная волна либо перевернёт, либо захлестнёт, так как палубы не было. В чём же секрет?
Вдоль бортов крепили копны сухого камыша толщиной с бочонок, обвязанные липовым лыком. Благодаря камышу судно держалось на плаву, как пробка, обеспечивая устойчивость и непотопляемость. Между бортами имелось несколько переборок и по шесть, иногда по десяти пар вёсел. Интересно, рули устанавливались и на корме, что больше походила на нос, и спереди, где у больших лодок форштевень. Это позволяло «чайке» мгновенно менять курс полностью на противоположный. Оригинальная геометрия парусов позволяла любое движение воздушных масс делать попутным. Если задействовались ещё и вёсла, судёнышки словно взлетали. Мелькали между вражеских судов, как привидения.
На каждой корме и каждом носу, а у некоторых «чаек» и по бортам, держали по двое и более фальконетов, небольших двухфунтовых пушек. Казак был вооружён мушкетом, коротким нарезным карабином, ятаганом, саблей, имел запас пороха, пуль, у фальконетов достаточное количество ядер. Лодки отличались серьёзной грузоподъёмностью, казаки, помимо достаточного количества воды, даже скот с собой брали в дальние походы.
Таким образом, Запорожская Сечь имела на вооружении лёгкий, мобильный, непотопляемый флот, который отвечал практически всем стоящим перед ней задачам, главнейшие из которых – борьба за независимость и достаточное снабжение, осуществлявшееся именно разбойными дальними походами. Сечь процветала, весьма эффективно пиратствовала на море, захватывая богатые вражеские галеры, громила в щепки османский флот и наводила ужас на прибрежные турецкие города.
В своё время у короля служил французский инженер Гийом Лавассер де Боплан. Он, будучи пытливого ума, очень заинтересовался этим чудом, «чайками» казаков, даже предлагал чем-то подобным оснастить флот Его Величества на Балтике, что само по себе имело утопические перспективы. Во дворцах Кракова и Варшавы только и было разговоров, что о них. Придворные по утрам, после кошмарных снов, таращились в окна, страшась узреть на зеркальной глади милой сердцу Вислы треугольные паруса. Восторженные о них вздохи Лавассера лишь добавляли перцу. Сигизмунд пыжился, подёргивал усиками, пытался сверкать очами, но горделивые искры быстро угасали в сумеречных исторических пространствах, едва вылетев из-под сановных ресниц. Запорожское казачество всё явственнее оформлялось в нечто могущественное, претендующее на статус государственности. С этим, хочешь не хочешь, приходилось мириться и всё чаще считаться, принимая те или иные политические решения.
Начало семнадцатого века. У султана ослепительной гордостью, розовой надеждой стратегической неуязвимости считалась на Чёрном море крепость Варна, напичканная небывалыми по размерам припасами. Одним заходом казаки разнесли её, добросовестно разграбив. Предварительно захватили в море десять огромных, вместительных галер. Загрузили битком и в сопровождении эскорта «чаек» увели в известном направлении. Султан был взбешён. В ярости стрелял из мушкета по звёздам ночью, днём по ненавистным бакланам и чайкам. Особенно чайкам. Запорол до смерти нескольких ни в чём не повинных визирей, передушил половину гарема, лично срубил десятки голов своим турецкоподданным. Потом, проконсультировавшись с известными военачальниками, мастерами фортификационного дела, распорядился перегородить Днепр толстыми железными цепями в месте, где любили шастать казаки на своих «чайках». По берегам, где цепи крепились, поставил по целой крепости. Стянул туда чуть ли не половину имевшейся артиллерии. Стал выжидать.
Словно псы на сих цепях, не спали ночами янычары, целый отряд слухачей, седые артиллеристы, готовые в любую секунду обрушить на разбойные головы крупнокалиберные заряды, а также всю накопившуюся ненависть. Толково было задумано, да вот жаль, без учёта одного обстоятельства: не с европейским флотом, воюющим по ратным канонам, собрались праведно биться, а с хитрющими бестиями, очень уж охочими до различного рода придумок, обманок, как в украинском народе ласково говорят – вытрэбэнек.
Перед рассветом, когда ночь более всего тёмная, когда сон самый крепкий, бдительный слухач различил среди полной тишины небольшой всплеск. Турки прекрасно знали, как бесшумны «чайки», даже на вёслах. Именно так, еле-еле слышно они подкрадываются, как ночная птица филин, чтобы напасть и сцапать. Звякнула цепь. Дежурившая в полной боевой готовности артиллерия незамедлительно открыла огонь. Подожгли несколько старых лодок со смоляной ветошью, для подсветки. Заплясали, заиграли мириады раздробленных речной рябью бордовых, ало-золотистых отблесков. Столбы дыма устремились ввысь, безжалостно зачерняя луну и звёзды. Ужасный грохот, усиленный отражением от водной глади, промчался вверх и вниз по древнему руслу, вызывая паралитический шок у населяющих берега зверушек, птичек, жуков и бабочек. Люди, спросонья молча крестясь, хоть и прощались с жизнью, особого помрачения не испытывали. Народ привык и к стрельбе, и к присутствию смерти.
Посреди реки метались тени бездарно гибнущего под ядрами турецкой артиллерии знаменитого казачьего флота. Туркам это хорошо было с берега видно на фоне полыхавших смоляных костров. Ура султану и его лучшей в мире артиллерии! Наверно, так выкрикивали канониры, поднося тлеющие фитили к запальным отверстиям грозных «царь-пушек». В то время как в настоящих «чайках», стоявших на безопасном расстоянии, казачки со смеху давились, крутили пальцем у виска, наблюдая, как вместе с ложными судёнышками турки перебили свои же цепи.
Когда удовлетворённые и остывшие артиллеристы прекратили пальбу, казаки пустили контрольную партию плотов. Убедившись, что проскочили беспрепятственно, полетели следом. На прощание с обоих бортов по береговым батареям, которых засекли по вспышкам, открыли огонь из фальконетов и стрелкового оружия, смертельно ранив, перекалечив уйму народа. Вслед, конечно, полетели турецкие ядра. Казаки видели взметнувшиеся буруны, но уже далеко позади.
Однажды, это было в шестнадцатом году, султан из окон своего Стамбульского дворца вдруг увидел паруса казаков. После того как те разгромили вышедшую навстречу эскадру, пустив её на дно вместе с главнокомандующим, султан запросил помощи у польского короля, чуть ли не плача, умолял обуздать своих диких подданных. Король, сам немало побаиваясь сечевых сорвиголов, начал им грозить штрафными санкциями, обещал оставить без денежного довольствия. Даже направил в Сечь посольство, дабы обуздывать горячие головы.
Сагайдачный, оказав небывалые почести посольству, уподобившись королю Сигизмунду, не моргнув глазом обещал глубокое почитание, уважение и трепет Его Величеству и всем партнёрам, коих обижать обязывался только по великодушному сановному разрешению. Король поспешил уверовать сам и заверить магометан, что казаки отныне управляемы и послушны. Однако уже накануне Хотинской битвы, в двадцатом году, казаки вышли в морской поход на трёхстах «чайках», более пятнадцати тысяч человек экипажа. Опять чуть было не взяли Стамбул. На защиту османской столицы, предместья которой уже нещадно подвергались грабежам, бросился отважный адмирал Халиль-паша. Других желающих не нашлось. Казаки заманили его на мелководье и сожгли двадцать галер эскадры. Остальные в страхе укрылись в гавани Стамбула.
Брать гавань запорожцы сочли излишним. Турки хоть и терпели поражения, однако по-прежнему оставались умелыми, мужественными мореплавателями. И также одерживали победы, в том числе над казаками. О том, как они поступали с ними, захваченными в плен, имеются исторические свидетельства, при прочтении которых волосы дыбом встают. О жестокости турок ходили целые легенды. Расправы устраивались широкомасштабно, зрелищно, с привлечением населения. Для устрашающего эффекта использовали слонов, топтавших пленников до жидкостного агрегатного состояния под восторженные улюлюканья, гики, аплодисменты разношёрстной публики.
