— Лиза, в сторону!

Волчица уходит влево, прячась за припаркованным автомобилем, и я кидаю гранату, как мне кажется, в толпу. Но оборотни замечают её раньше, чем проходит необходимое для детонации время, и один из них успевает толкнуть её прочь.

Густое чёрное облако вместе со взрывом появляется в нескольких метрах от ватаги. Этого недостаточно, чтобы ранить хоть одного из них.

Раздаются выстрелы, но едва ли пули принадлежат пистолету Рэма. Я вижу, как парень держит оборотней на мушке, продолжая топтаться на месте, но, кажется, он ни разу ещё не спустил курок.

Странно, что оборотни до сих пор не напали на него…

— Ничего без меня сделать не можешь, да? — раздаётся сзади.

Теперь я понимаю, кому принадлежат выстрелы. В это же мгновение из-за моей спины сначала появляется пистолет, затем — руки в форменной куртке. И наконец Бен целиком. Огнестрел — не совсем его тема, и, словно прочитав мои мысли, Бен, использовав весь магазин, бросает пистолет себе под ноги и берётся за арбалет, до это висящий у него за спиной.

— Ты цела? — спрашивает Бен, не глядя на меня.

Я киваю, не способная заставить себя произнести хоть что-то.

Вместе с Беном улицу заполняет остальная часть пятёрки, отосланной штабом. Среди них Кали, Марсель, Марья и Нина. Пока все пускаются в драку с оборотнями, я вижу, как последняя замирает на месте, хватаясь за голову. Это замечает и Бен, но когда он дёргается в её сторону, я велю ему бежать туда, где он принесёт больше пользы.

На препирания времени нет, и Бен, лишь в своей привычной манере скривив рот, всё-таки слушается.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, подлетая к Нине. — Зачем пришла? Опять ерундой страдаешь? Ты ещё недостаточно восстановилась…

Когда Нина поднимает на меня глаза, я вижу их абсолютно белыми, как у индры. Нина моргает, и это тут же проходит. Кажется, уже все привыкли к этому, но только не я. Каждый раз, когда такое случается, у меня подкашиваются ноги от страха, а в голове автоматически появляется образ виновника, решившего, видимо, что мы все страдали недостаточно.

Сам Эдзе, конечно, всё списывает на побочный эффект, говоря, что Нина слишком долго пробыла в четвёртом измерении, и это, так или иначе, не могло пройти бесследно.

Быть может, он говорит правду; такой вариант я тоже не исключаю. Но тогда ему стоило бы предупредить меня заранее.

— Ну? — я успеваю встряхнуть Нину единожды, прежде чем её лицо меняется до неузнаваемости.

Она не смотрит на меня, её взгляд устремлён на разворачивающуюся битву.

— Бен, — наконец произносит Нина.

По всему телу пробегает холодок.

В день, когда призма была взломана, Нина подошла ко мне со странным разговором.

— Я помню абсолютно всё, — сказала она.

Я ответила, что тоже помню, что было в прошлом настоящем и в том времени, в котором мы побывали, но вместо того, чтобы закрыть тему, Нина лишь сильнее сжала мой локоть и настойчиво повторила:

— Я. Помню. Абсолютно. Всё.

Вот так, отделяя слова паузой, равной нескольким секундам. А дальше, чтобы избежать моих долгих раздумий, пояснила: и прошлое, и настоящее, включая то, в котором жила Нина из Дуброва до того, как в её тело вернулась Нина из Старого моста. А ещё будущее, как бы абсурдно это не звучало.

Недалёкое — всего несколько секунд. Но именно их иногда хватает, чтобы повернуть всё вспять и всех с ног на голову.

— Это приходит внезапно, — пояснила Нина, пока я продолжала поражённо молчать. — Не знаю, с чем связано, и почему одних людей я вижу, а других — нет. Но одно я знаю точно — это не сны и не буйное воображение. Это реальность, которой суждено случиться.

Поэтому теперь, когда я знаю, что значит этот Нинин взгляд, я разворачиваюсь и выкрикиваю имя Бена на максимуме своих лёгких.

В толпе мелькает что-то чёрное и блестящее. Оставшиеся в живых оборотни внезапно и достаточно организовано бросаются в разные стороны, заставляя стражей на секунду растеряться.

На асфальт тёмным пятном падает взрывной мешочек.

— БЕГИТЕ! — кричу я.

Кали и Марсель одновременно глядят на мешочек. Не понимая, что именно перед ними, парни принимают единственно верное решение — послушаться меня и бежать прочь. Хороший рефлекс для защитника. Бен же наоборот медлит.

У него осталось несколько секунд, чтобы избежать смерти.

Не давая Бену приблизиться к опасному объекту, на мешочек падает Марья, накрывая его своим телом.

По округе разносится глухой взрыв.

— Сегодня же праздник, — мягко, успокаивающе произносит Валентин.

Я слежу за тем, как с каждым моим движением кисти подвеска, состоящая из короткого имени, взмывает в воздух и опускается обратно мне в ладонь.

— Спасибо за открытку, кстати, — произношу я. — Очень мило.

— Не за что.

Пальцы сжимаются. Подвеска поймана в кулак.

— Слава, — Валентин придвигается чуть ближе. — Мы встречаемся уже третий раз, и всё, что ты делаешь — это молчишь в течение часа, заставляя меня разрываться в попытках найти тот самый вопрос, который ты от меня ждёшь.

Сегодня Валентин сидит рядом, а не напротив. Теперь это меньше напоминает сеанс у психотерапевта, и больше — встречу старых приятелей.

— Может, ты поможешь мне в этом?

— В чём?

— Направь меня. Я очень хочу что-то для тебя сделать, но не могу действовать вслепую.

Я хмыкаю. Забавно. Если бы я могла помочь кому-либо помочь себе, разве я бы стала ждать так долго?

— Раньше тебе хватало меня, — произносит Рис.

Он стоит у камина, оперевшись бедром на камин. Скрестил руки на груди. До этого разглядывал фотографии на полках, а сейчас сверлит меня внимательным взглядом.

— Мне сегодня восемнадцать исполняется, — говорю я, обращаясь к Валентину и игнорируя Риса. (У второго это вызывает лишь улыбку). — А сколько… — Пальцы сжимаются так сильно, что ногти больно впиваются в кожу. — Сколько было Марье?

— Шестнадцать, — отвечает Валентин, даже не удивляясь (или не показывая своё удивление?) моему вопросу.

— Шестнадцать, — повторяю я.

— Слава…

— Шестнадцать.

— Она умерла героем.

— Хотите сказать, что исход, где она жива, но является плохим человеком, гораздо хуже того, что мы имеем?

Валентин не отвечает. Сегодня, в отличие от двух предыдущих сеансов, я наверняка кажусь ему особо разговорчивой, и теперь он ждёт, что, быть может, я дам ему ещё больше информации, пока снова не решу заткнуться и обратить взгляд в пустоту.

— Тебе, дядь Валь, никогда не казалось, что причины смертей переоценивают? Умирающих от рака называют борцами. Умирающих от чужих рук — мучениками. Тех, кто приносит себя в жертву ради чужого спасения — героями. Но есть ли в этом смысл, если, как не назови, смерть — это конец?

Произнеся это, я бросаю быстрый взгляд на Риса. Он водит указательным пальцем по каменной кладке камина.

— А меня, после того, как ты пустила пулю мне в лоб, начали считать врагом народа, — по-детски обиженно произносит он.

— Посмертные почести являются данью уважения близким умершего, — отвечает Валентин. — Вопреки логике, ритуал прощания едва ли действительно касается самого почившего.

Я разжимаю ладонь и смотрю на подвеску. За пять прошедших дней я успела запечатлеть её образ в своей памяти настолько хорошо, что рискни кто-нибудь забрать её у меня, я бы с лёгкостью смогла описать всё, вплоть до тёмного пятнышка на букве «р».

— Ну да, — соглашаюсь. — Потому что ты никогда не услышишь, что говорят о тебе другие, когда вас разделяет крышка гроба и пара метров земли.

Надеваю подвеску на шею. У неё короткая цепочка, а потому, что бы я ни надела, за исключением одежды с высоким горлом, подвеску всегда видно. И я замечаю, как на меня смотрят те, кто успевает прочесть не принадлежащее мне имя, высеченное из золота.

Многие знали, что Марья хотела походить на меня. Я была кем-то вроде кумира для молодой защитницы, хотя сама предпочла бы стать для неё наставником, например. По крайней мере, звучало бы это не так пафосно.