— Я знаю, как это называется, — первым из них молчание нарушает Ваня. — Стадия гнева и обиды. Иногда встречаются такие случаи, когда горюющий начинает ненавидеть самого умершего за то, что тот его покинул.
— Всё может быть, — оценивающе меня оглядывая, соглашается Артур. — Но раньше она вела себя иначе.
— Тогда были стадия вины и навязчивости. — Ваня чешет подбородок. — К слову, это можно назвать прогрессом.
— Эй! — я вскакиваю. — Ничего, что я тут и всё слышу?
Ваня пожимает плечами. Я больше не хочу разговаривать на эту тему, и единственным верным решением видится уйти. Причём по-английски, тем самым избегая всего того, что может прилететь вдогонку.
— Куда ты пошла? — Ваня выскакивает за мной в коридор. — Ночь на дворе!
— Если что случится — вы знаете, как со мной связаться.
— Невыносимая девчонка! — усталым криком разносится по пустому коридору.
И кто-то, кто, видимо, крепко спал в одной из соседних комнат, что-то ему на это отвечает, как я слышу.
Сейчас штаб превратился в одно большое убежище, и из-за наплыва стражей, которым необходимо круглосуточно быть на связи, почти все комнаты ночью становятся спальнями. Я могу зайти в любую, и там меня встретят как старого друга, но сейчас мне не нужна толпа.
— Остаться наедине с собой будет равносильно тому, чтобы раздобыть воду в пустыне, — говорит мужской приятный голос. — В этих стенах нынче яблоку негде упасть!
Визуальным он становится, когда я выхожу на улицу. Без куртки и в одних тапочках в конце ноября — кто-то скажет, мол, безрассудная, но я бы больше поверила в попытку самоубийства путём обморожения.
— Куда идём? — спрашивает Рис.
Он зачем-то растирает ладони, словно они у него озябли. И даже его щёки успевают порозоветь, пока мы плетёмся к гаражу.
— Бен оставляет пассажирскую дверь открытой, а запасной ключ прячет в бардачке во вкладыше обложки «Guns’n’Roses», — говорю я, когда мы заходим в холодное помещение.
— Ты не умеешь водить машину, — напоминает Рис.
— Я и не собираюсь куда-то ехать.
Залезаю внутрь автомобиля, завожу двигатель, включаю печку. Рис размещается на пассажирском сидении сзади, и для этого ему не нужно ни открывать двери, ни перелезать через коробку передач и ручной тормоз. Он сразу материализуется там, максимально съезжая по спинке вниз, едва не касаясь подбородком груди.
— Спать будем здесь? — уточняет он.
Я не отвечаю, ведь он уже знает, что да. Здесь. Более уединённого места во всём штабе не найти.
— Если завтра утром Бен найдёт тебя тут, он будет очень зол.
— Какая разница, если он и так всё время на меня дуется.
— Неправда. — В какой-то момент мне даже начинает казаться, что позади скрипит обивка сидения. — Не всё время.
— Что ты хочешь сказать?
— Я уже сказал всё, что хотел. Ты, вроде как, хотела отдохнуть. Спи.
Как по приказу, я закрываю глаза. Сложно спорить со своим сознанием, когда именно оно в ответе за то, что в данную секунду тебе больше всего необходимо.
— Спокойной ночи, — зачем-то вслух произношу я.
А в ответ мне поступает едва различимое:
— Интересно, что с собой принесёт утро? Ведь каждый последующий день может оказаться последним.
* * *
— Ты выглядишь так, словно спала в чьём-то багажнике на пути к лесополосе, — сообщает Бен, когда я появляюсь в столовой.
С пополнением в постоянном штате штаба, время для приёмов пищи пришлось увеличить и разделить по временно занимаемым комнатам. Наш завтрак начинался в восемь и заканчивался по прошествии получаса. За четыре дня у меня выработалась привычка всегда приходить в последние пять минут и непривередливо выбирать то из еды, что осталось. В это время я всегда находила Бена, доедающего вторую тарелку каши, и Марка, грызущего яблоко в качестве десерта.
— И наше вам с кисточкой, — салютую я обоим парням, плюхаясь на стул рядом с Марком. — Что на завтрак?
— Если бы ты пришла хоть на десять минут раньше, у тебя была бы пшеничная каша с молоком и жареный хлеб с ореховой шоколадной пастой, но так как ты, скорее, продашь родину, чем пожертвуешь своим сном, всё, что тебе остаётся — это облизать чужие тарелки, — отвечает Бен ровно, ни разу не запнувшись.
Ему доставляет неимоверную радость подмечать каждый мой даже самый маленький промах и возводить его до состояния абсурда. Если это его катарсис — способ разрядки и уменьшения уровня тревоги, — то я не против. К тому же, меня всё равно это давно не задевает.
— Мы попросили кухню отложить тебе порцию, — говорит Марк.
— Спасибо! Вот, как поступают настоящие друзья, Андрей. Тебе к сведению.
Я встаю со стула и, прежде чем направиться в сторону линии раздачи, быстро обнимаю Марка за шею со спины.
— Так, что началось тут? — Бен морщит нос. — Что за нежности?
— А ты ревнуешь, что ли? — интересуюсь я, вскинув бровь.
— Если ты не в курсе, я теперь парень свободный. Может, я хочу замутить с Марком, откуда тебе знать?
— Нет уж, увольте! — смеясь, заявляет Марк. — Ты слишком драматичная особа. Да и знаю я твои запросы: и в кино только в зал с мягкими диванчиками, и в кафе только со средним чеком не ниже тысячи. Мой карман и мои нервные клетки такого не выдержат!
— Ну, хозяин — барин. Сам же потом локти кусать будешь.
— Ничего, как-нибудь переживу.
— Шутки с гомосексуальным подтекстом из уст гетеорсексуалов как причина, по которой я так скучала по вам, ребята! — весело сообщает подошедшая Нина.
Обычно, когда я прихожу в столовую, она уже поела и проводит время в тренировочном корпусе, но сейчас передо мной стоит девушка, которая едва ли спала в более лучших условиях, чем мои.
И спала ли вообще?
— Вы что, в одном сарае спали? — Бен окидывает Нину заинтересованным взглядом. Затем поворачивается на меня. — Разрываюсь и не могу решить, кто из вас выглядит хуже.
— Не знаю насчёт Славы, но мне этой ночью точно было не до сна, — самодовольно отвечает Нина, плюхаясь на место, которое я освободила секундами ранее. — Не сегодня — завтра мы все можем передохнуть, и я не собираюсь тратить время на такую ерунду, как сон.
— Вау! — Бен несколько раз хлопает в ладоши. Проходящие мимо нашего столика стражи одаривают его любопытным взглядом. — Коротышка, поздравляю: только что титул худшего мотиватора перекочёвывает в руки Ларионовой.
— Завали, — шипит девушка. — В конце концов, если тебя не устраивает это объяснение, вот тебе другое: за последние недели я успела отоспаться.
Больше Бен Нину не задирает.
От линии раздачи я возвращаюсь с подносом, полным еды. Не думаю, что это заслуга Бена, скорее, постарался Марк с его добрым взглядом и тёплой улыбкой. Работники кухни, ставлю на что угодно, от него без ума.
Еды на подносе и мне, и Нине хватает с запасом. Мы уминаем тарелку каши напополам, делим жареный хлеб и банан, а ещё аппетитный шоколадный кекс, на который Бен, пока мы едим, пускает слюни, не переставая причитать, что сам он его перехватить не успел.
Расправившись с завтраком, мы разбредаемся по своим делам: Марк отправляется в оранжерею, а я, Бен и Нина идём в тренировочный корпус.
— Кстати! — восклицает Нина, словно что-то вспомнив. Быстрый замах — и Бен взрывается возмущённым скулежом, потирая затылок. — Это тебе за то, что разбил сердце моей лучшей подруге. Стоило только оставить тебя ненадолго, как ты решил исследовать все юбки в округе?
— Здравомыслящие люди не носят юбки в такую погоду, — зачем-то произносит Бен то, что ну совсем не похоже на попытку оправдаться. — Это было бы неразумно.
— Бен, — предостерегающе зову я. — Замолчи. Ты делаешь только хуже.
— Именно! — кивает Нина.
Она улыбается, и шутка, бывшая шуткой лишь на некоторый процент, приобретает завершённость. Однако потом Нинин взгляд меняется, и в него возвращается то, что я так устала лицезреть все дни после её пробуждения.
Благоговейная благодарность. Нина не рассыпается в красивых словах, как поступил бы кто-либо другой на её месте, но я думаю, что было бы лучше, если бы она надоедала мне со своими «спасибо», чтобы я могла на полном праве попросить её наконец заткнуться. Потому что вместо этого мне приходится терпеть на себе это «мне никогда не расплатиться с тобой за спасённую жизнь» в карих глазах защитницы без права на возмущение.
